ироваться на троне можно единственным способом — навязав миру войну и бросая в топку новые и новые поколения. Зеленский еще не понимает, что его единственная вина — принадлежность к этому будущему, отказ от архаики, нежелание жить в мире вечных противостояний, расстрелов и доносов. «Ну чего он хочет? Мы же не террористы, мы же не грабим банки», — повторяет Зеленский, нисколько не пытаясь в эту минуту выглядеть грозным и решительным: он задает детские вопросы, как школьник, которого преследуют уличные бандиты. Он шел себе домой, никого не трогал, а эта шпана его ловит по пути. У него даже отнять нечего, им не нужны его деньги на завтрак. Просто глумление и насилие — их способ жизни, они не умеют ничего другого. Хорошо помню, как мой сын, на которого напала такая шайка, спрашивал у меня в искренней растерянности: что я им сделал? Но что тут можно объяснить? Ты не сделал им ничего, и вместе с тем ты сделал все: твое существование на свете их отменяет, и они это чувствуют. Они не умеют, не хотят учиться и никогда не научатся тому, что умеешь ты. Их невозможно научить высокими эмоциям и открыть им сложные удовольствия. Великий советский сказочник Александр Шаров в повести «Старые рукописи» вывел молодого ученого, научившегося подслушивать мысли щуки. Молодая щучка думает одну мысль: «Я хочу съесть карася. Я хочу съесть карася». Тогда он стал слушать старую, трехсотлетнюю щуку — в надежде, что она набралась ума, навидалась событий, стала, наконец, задумываться о чем-то... Но услышал только повторяемое со страшной скоростью, с безумной интенсивностью, несущееся по кругу в ее рыбьем мозгу «Яхочу съестькарасяяхочусъестькарасяЯХОЧУСЪЕСТЬКАРАСЯ!!!» — и ничего более. Наивно со стороны карася спрашивать, в чем он виноват. Наивно ждать, что в стране-агрессоре найдутся честные журналисты, которые сочувственно выслушают лидера Украины. Вот как отреагировал на эту жуткую пресс-конференцию информационный сайт российского Первого канала: «Вопрос про употребление разного рода препаратов — в числе самых часто задаваемых журналистами бывшему главе офиса президента Украины, Андрею Богдану.
„Пока я был рядом, проблемы не было. То, что сейчас происходит... Надо проводить исследование. Это же медицинский показатель, это же невозможно скрыть. Я вижу: он физиологически поменялся, у него лицо другое. Это разговор другой, слова другие, мимика другая, он вообще не тот. Он слова ищет, он слова вспоминает“, — отметил Богдан».
И естественно, мнение экспертов — на этот раз наркологов. Даже они признают, что речь Зеленского вполне адекватна. Но он с трудом концентрирует внимание и временами отключается. «Наверное, опять скажут, что не спал несколько ночей». И разумеется, кто же в это поверит? Комментарии пользователей — допускаю, что им, в отличие от экспертов, не платят ни копейки — единодушны: он под веществами, это не президент, сравните с нашим...
Очень скоро это «сравнение с нашим» перестало устраивать даже комментаторов с государственных сайтов. Потому что, в отличие от Зеленского, говорившего с трудом, но честно и внятно, Путину нечего было сказать, кроме регулярно повторяемой и давно разоблаченной лжи. А скоро он и говорить перестал — оправдать явный военный крах было нечем. С апреля Зеленский начал выигрывать этот бой — сначала по очкам, а затем и нокдаунами.
Переломной точкой оказались события в Буче — киевском пригороде, куда 15 марта вошли и откуда 2 апреля вышли российские войска.
VI. Буча
Я был в Буче в конце июня 2022 года, и над городом все еще стояла аура беды: есть места, в которых происходило нечто действительно страшное, и скопившийся там ужас не выветривается. Таким же я запомнил Спитак, где случилось 7 декабря 1988 года, во время армяно- азербайджанской войны, самое разрушительное в истории Армении девятибалльное землетрясение. В Буче летом шла невероятно бурная жизнь: постоянно привозили журналистов со всего мира, рядом отец Андрей, уцелевший в те десять дней, показывал двор церкви, построенной перед самой войной и еще не расписанной, и в этой церкви вместо икон стояли фотографии бучанских жертв — эксгумация, осмотр, перезахоронение; еще был перекопан церковный двор, но тут же, в церкви, тот же отец Андрей венчал новые пары и крестил новых детей. К июню в Бучу уже вернулись больше трехсот беженцев. Мэр Анатолий Федорук, который во время оккупации прятался у соседей (многие знали, и никто не выдал), показывал, что осталось от его дома. От самого дома, уточним, осталось очень мало, поскольку, уходя, российские войска расстреляли его из гранатометов; тут же стояла изуродованная «мазда», которую не смогли открыть, чтобы покататься, и решили поувечить, чтобы отвести душу. Но рядом с остовом полусгоревшего дома стояли невредимые гипсовые зайцы и грибы, а в уцелевшей беседке Федорук угощал журналистов коньяком и черешней. «Отстроимся», — говорил он бодро, но в глазах его бодрости не было. И чем больше Буча, со своими свадьбами и крестинами, старалась показать, что все не так страшно и жить еще можно, тем виднее было, что все это попытка спрятать непоправимое: большая часть жителей не только не оправилась от травмы, но не успела толком ее осознать.
Мертвые были похоронены, дома восстанавливались, беженцы возвращались — и тем не менее с необычайной остротой чувствовалось, что совсем недавно здесь было очень плохо, я знаю этот запах беды по Шуше и Беслану, и это запах не столько гари, сколько ужаса. Ужас висел в воздухе, это тяжелая материя, вроде ртути, и она долго еще никуда отсюда не денется. Это запах абсолютной беспомощности, крайней растерянности, чувство, что никто не спасет. При этом Буча была богатым пригородом, престижным районом, дома тут были хорошие и земля дорогая, и люди возвращались сюда в уверенности, что больше никто их отсюда не вышибет. И не вышиб, действительно, россиян сюда больше никто не впустил, их отшвырнули от Киева. Но наивен был тот, кто допустил возвращение. Можно похоронить мертвых и отмыть дома, но нельзя вернуться.
Все это было похоже на экскурсии в Освенцим, только во время войны. Вообще в современной войне все делается гораздо быстрей: враг еще наступает, а экскурсии уже возят. К нынешнему времени в Буче поработали, думаю, не меньше тысячи иностранных журналистов, и все, что там происходило, тщательно документировано. Многим — из психологического самосохранения — хотелось бы думать, что это пропаганда; но это не пропаганда.
Население Бучи составляло перед войной примерно 40 тысяч, убежать успело большинство — в городе оставалось порядка 5000. Жители Бучи уезжали на своих машинах под российским обстрелом. Российский спецназ появился в пригороде уже 25 февраля. Буча рассматривалась русскими как база для нападения на Ирпень. Дважды украинцы отбивали пригород, 3 марта он был сдан. Цитирую «Холод», подготовивший обзор мировых СМИ: «Всего в Буче было найдено 461 погибший. Из них 73 тела эксгумированы из самой крупной братской могилы у церкви Андрея Первозванного в присутствии европейских высокопоставленных чиновников Жозепа Борреля, Урсулы фон дер Ляйен и премьер-министра Украины Дениса Шмыгаля. Сорок похороненных были опознаны как мирные жители, на многих телах обнаружены следы огнестрельных ранений... 4 апреля газета e New York Times опубликовала спутниковые снимки Бучи, сделанные компанией Maxar Technologies в середине марта. Снимки фиксируют, что в период с 9 по 11 марта, когда город оставался под контролем российских сил, на Яблонской улице в Буче появились как минимум 11 темных объектов размером с человеческие тела, которые с тех пор не меняли расположения. На видео, снятых 2 апреля, когда город вновь вернулся под контроль украинской армии, тела мирных жителей лежат в тех же местах, что и объекты на спутниковых снимках, сделанных в конце марта. Еще два тела — одно из которых лежит рядом с велосипедом, второе — возле брошенной машины, — согласно спутниковым снимкам, появились на Яблонской улице между 20 и 21 марта».
Опубликованы перехваченные переговоры российских солдат. Они откровенно признаются, что «перевалили много гражданских» и что есть приказ расстреливать всех — «гражданские, не гражданские»... Все это изучено сотнями журналистов и проверено сотнями экспертов. Полагаю, никто из европейцев не был заинтересован в подтасовке этих данных — после них уже невозможно было отделываться «возмущением» и «обеспокоенностью». Журналистские расследования из Бучи появились во всех крупных мировых СМИ, и во всем мире они вызвали уже не беспокойство или возмущение, а шок. Шок этот не прошел по сию пору.
Пока Россия представлялась всему миру — и отчасти российской оппозиции — государством тотальной коррупции, чиновной безнаказанности, олигархических роскошеств, она тихо превращалась в заповедник нового фашизма, в архаическое государство тотального людоедства и фанатической озлобленности на всех. Об этом можно было догадаться после разговора Елены Костюченко с бурятским танкистом Доржи Батомункуевым в 2015 году, но тогда некоторые надеялись, что это все единичные случаи, не могут же все — уже тогда — так легко и без сомнений убивать. Бурят-то, казалось, не испытывал ненависти: «Подсознанием ты все рано понимаешь, что там такой же человек, как и ты, в таком же танке. Ну или пехота, или на любой технике. Он все равно... такой же человек. Из крови и плоти. А с другой стороны, понимаешь, что это враг тебе. Убивал ни в чем невинных людей. Мирных граждан. Детей убивали. Как эта сволочь сидит, весь трясется, молится, чтобы его не убили. Начинает прощения просить. Да бог тебе судья. Нескольких взяли. Так все жить хотят, когда уже прищучит. Такой же человек. У него мама...»
Семь лет спустя такие мысли уже никому не приходили — или в них не признавались.
ББС опубликовала материалы «домовых чатов» из Бучи — это в Украине распространенное явление. Хотя в городе постоянно возникали проблемы с интернетом, в этой соседской переписке зафиксированы десятки убийств. Отход из Бучи был представлен российской стороной как акт доброй воли для создания обстановки взаимного доверия на переговорах в Стамбуле.