Это сильно противоречит европейской, и в частности украинской, ментальности. На вокзале в Перемышле, где встречали, кормили и распределяли по квартирам беженцев, — я разговорился с женщиной из Мариуполя, моложавой и явно заботящейся о чистоте и опрятности даже в условиях жаркого беженского лета.
— Больше всего, — сказала она, — я боялась выходить из подвала в уборную. Ходить в этом подвале на ведро я не могла, стыдно. Я поднималась к себе в квартиру на первый этаж. И больше всего боялась, что меня убьют в уборной: умирать без трусов — ну немыслимо!
Вот эта неспособность публично испражняться и страх перед гибелью в сортире — явление прямо противоположной природы. Лучше не испражняться, чем испражняться где и как попало; терпеть до последнего, чтобы избежать публичного испражнения. И неслучайно русская военная операция называлась у Путина «денацификацией», о чем немедленно появился анекдот: Путин, натужившись, мрачно говорит журналистам: «Дефекация завершена».
— Владимир Владимирович, может быть, денацификация? — робко переспрашивают они.
— Нет.
Дефекация еще не завершена, но сомнений относительно ее природы не осталось уже ни у кого.
VIII. Переговоры
Буча положила конец переговорному процессу, который, по нескольким свидетельствам, к концу марта подошел к решительной точке: делегации все подготовили для встречи глав государств. Но Зеленский сказал: нет.
Эти переговоры, проходившие в стамбульском Belek Regnum Carya Hotel, с самого начала не вызывали особого оптимизма ни у украинских, ни у российских комментаторов: с российской стороны в них участвовали фигуры второго, если не третьего ряда: бывший министр культуры, ныне советник президента историк Владимир Мединский, бывший спикер Госдумы Борис Грызлов (вошедший — вляпавшийся — в историю исключительно фразой «парламент не место для дискуссий»), заместитель министра обороны Фомин, заместитель министра иностранных дел Руденко и тогдашний председатель комитета Госдумы по международным делам Слуцкий, известный главным образом харрасментом и фирменным обращением к женщинам «зайчутка». Ах, опять я пристрастен! Ведь наверняка он и еще чем-то известен, раз ему доверили возглавить ЛДПР после смерти Жириновского? Но нет, ничем. Все эти люди в самом деле ничего не решали, им, по свидетельствам украинской стороны, приходилось беспрерывно согласовывать каждую позицию. Между тем Мединский совсем не зверь, я хорошо его знал, он одновременно со мной преподавал в МГИМО (я — историю русской литературы, он — историю русской дипломатии), и студенты его любили, и неоднократно мы вместе ходили курить. Он абсолютный циник, но не зверь, в другое время в нем никто и не заподозрил бы зверя — ужасны времена, проявившие всех, не оставившие иллюзий! С украинской стороны средний возраст участников был меньше на десять лет, украинцев представляли руководитель фракции «Слуга народа» Давид Арахамия, министр обороны Алексей Резников, заместитель министра иностранных дел Николай Точинский и советник офиса президента Михаил Подоляк, в дальнейшем один из главных публичных спикеров украинской стороны. В переговорах участвовали (хоть это и не афишировалось) банкир, олигарх, один из путинских кошельков Роман Абрамович с российской стороны — и Алексей Арестович с украинской.
Именно со слов Арестовича, сказанных в апреле 2023 года (в программе Василия Голованова), мы знаем, что стартовые требования России были фактически невыполнимы: внеблоковый статус Украины, признание аннексии Крыма, сокращение армии до 50 тысяч человек, отказ от тяжелых вооружений — короче, добровольный паралич. Но постепенно, когда Украина проявила волю к сопротивлению, а НАТО — удивительную солидарность, требования российской стороны начали смягчаться, и вскоре (после встречи в Гомеле и двух — в Бресте) был назначен прямой диалог министров внутренних дел. Почти уже договорились о внеблоковом статусе, вопрос о Крыме был заморожен и отложен — но тут Зеленский принял второе решение, изменившее ход войны. Первым был его отказ эвакуироваться, вторым — радикальный выход из любых переговоров с Россией после входа украинских войск в Бучу.
К началу апреля (к выходу из Бучи) позиции сторон сблизились — и это было максимальное сближение за все время войны. Требования России в окончательной формулировке звучали так: «Украина отказывается от стремления вернуть Крым и Донбасс военным путем; гарантии безопасности, которые получит Украина (от западных союзников), не распространяются на территорию Крыма и Донбасса; Украина провозглашается постоянно нейтральным государством, защищенным международно- правовыми гарантиями; Украина хотела бы, чтобы Россия не возражала против вступления страны в ЕС». Украинская формулировка: «Обсуждать вопросы Крыма и Донбасса отдельно и зафиксировать в договоре позиции Украины и России по Крыму, в течение 15 лет провести двусторонние переговоры о статусе Крыма и Севастополя. Проблема Донбасса должна решаться на уровне президентов России и Украины. Указать в договоре, что в течение этих 15 лет страны не будут использовать вооруженные силы для решения проблемы Крыма (Киев при этом по-прежнему не признает суверенитета России над Крымом). Украина готова согласиться на внеблоковый и неядерный статус при наличии четких гарантий от ряда стран. Она обязуется не вступать в военно-политические союзы. Международные военные учения на территории Украины могут проводиться только при согласии стран-гарантов. Решение по договору о гарантиях должно быть принято на всеукраинском референдуме: гарантами могли бы стать Великобритания, Китай, США, Турция, Франция, Канада, Италия, Польша и Израиль. Некоторые страны уже дали на это предварительное согласие.
По словам члена украинской делегации Давида Арахамии, в соответствии с Венской конвенцией договор, заключенный под давлением, не считался бы действительным, поэтому его нужно заключать после отвода войск».
Цитирую по обзору «Новой газеты», давно запрещенной в России, но продолжающей выходить в количестве 999 экземпляров: Александр Минеев. «Конец СВО обсуждают всем миром». Официально Зеленский прекратил и запретил всякие переговоры с Москвой только после аннексии четырех украинских областей (30 сентября Россия утвердила вхождение в свою территорию Донецкой, Луганской, Запорожской и Херсонской областей — последнюю Россия никогда не контролировала и вскоре потеряла окончательно). Тогда Зеленский заявил, что с президентом Путиным не будет договариваться ни о чем и никогда. Но уже Буча поставила Россию вне переговорного процесса, вне европейского контекста, вне человеческих критериев. И после этого мир увидел нового Зеленского — думаю, перелом был реальным, то есть он его не сыграл. Это был человек, заглянувший в ад, и с собой прежним он имел весьма мало общего.
Комаров спрашивает его (в президентском поезде, где им приносят вафли «Артек», и Зеленский говорит: «Артек» скоро опять будет наш):
— Что в вас изменилось?
— Я понял, что могу убить, — сказал Зеленский. — И что я хочу их убивать.
IX. Ход войны
Война в принципе дело довольно скучное; то есть я не представляю, как можно интересно написать о войне. Единственный военный бестселлер, в котором мирное время отсутствует даже в виде флешбеков, — «На западном фронте без перемен», но и там все больше окопные разговоры, жратва, одно посещение борделя и довольно много кровавых внутренностей. Вероятно, это было первое столь натуралистическое изображение войны — не боев, во время которых у человека, как правило, отключается рефлексия и память, но окопного быта. Сколько военных книг ни возьми — сатирических, как «Уловка-22», или умеренно-патетических, как «Прощай, оружие», или реалистических, как «В окопах Сталинграда», — там нет главного: собственно боевых действий. Они присутствуют либо в сводках, то есть на уровне штабном и директивном, либо в разрозненных картинках, как вспышки стробоскопа в ночи. Человек в это время не соображает.
«Скука войн», сказано у Новеллы Матвеевой; главная эмоция всех военных эпопей — страх и скука, скука между приступами страха. Война — бесконечный дискомфорт и бесконечное однообразие. Война скучнее любого производственного романа, потому что в нем что-то все- таки созидается. На войне солдат лишен личной воли, поскольку скован распоряжениями начальства, а генерал ненамного свободнее. Любить войну как источник кровавых сцен и извращенных удовольствий, связанных с расчленением противника, способен только маньяк, обычно гордо называющий себя «псом войны»: несколько таких маньяков увековечены Лимоновым в очерке, который так и называется — «Псы войны». Но и Лимонов брезгует этими декорациями: «ВОЙНА — ВОНЯЕТ. Воняют казармы, носки солдат, их обувь и их униформа. Так как солдат не может принимать душ дважды в день, как это делают непахнущие, стерильные жители европейских столиц. Ингредиенты духов войны: запах остывших сожженных домов, запах трупов, запах мочи. Ноябрь 1991 года возле Вуковара. Оцепленный проволокой „Центр опознания трупов“. Едва я открываю дверцу нашей БГ-167- 170, мои ноздри заполняет сладкий, сальный запах трупов. Несмотря на крепкую минусовую температуру и намеренно сжигаемую в кострах солярку, запах трупов побеждает».
Но эта война состоит не только из вони, убийств, вранья, хитростей и геополитических расчетов. Эта война завершает семь веков российской истории, окончательно компрометируя такой способ государственного управления и территориального прирастания. Эта война — огромный лопнувший нарыв, подтверждение всего, о чем догадывались чуткие; окончательное торжество справедливости, независимо от ее финала. Она математически доказывает необходимость краха той системы, которая ставит родину выше истины, а нацию выше человечества. Она подтверждает опасения диссидентов, догадки изгоев, страхи невротиков — всех, кому положено чувствовать чуть больше, чем обывателю. Судьба этой войны решается не на фронтах, и в самом деле о том, что на ней происходит, толком никому не известно. Вероятно, так бывало во время всех войн: пока твой город не захватят, ты ничего не знаешь; отсюда великая путаница во время всех крупных столкновений, вспомнить хоть московский ад 16 октября 1941 года. Объективную — и то не всегда — картину дают только американские либо европейские корреспонденты, занимающие не то чтобы нейтральную, но хотя бы не тотально ангажированную позицию (и как раз объективный, прохладный тон этих журналистов, пребывающих над схваткой, раздражает обе стороны: не может сегодня быть нейтралитета!). Российским журналистам, хотя бы и самым либеральным, в Украину хода нет, украинские видят один героизм украинцев и бесконечную кровожадность россиян, а главное — никакая военная победа территориально и численно превосходящей России не будет означать порабощения Украины. Украина для себя решила, что существует как бы в посмертном пространстве, действует по-самурайски — война идет в метафизической области: одна нация смерти уже не боится, потому что внутренне на нее решилась, а другая еще не родилась.