Едва ли не самой трагической оказалась судьба Мариуполя. Со 2 марта город был блокирован. Не сдавалась «Азовсталь» — металлургический комбинат, где были сосредоточены около двух тысяч украинских военных. Канал «Россия» показал документальный фильм российского журналиста-пропагандиста Андрея Медведева о Мариуполе, где постоянно упоминал о зверствах украинцев относительно мирного населения. (Украинцы сняли свой фильм — «20 дней в Мариуполе», его поставил Мстислав Чернов; фильм был приглашен на фестиваль «Sundance».) До войны в Мариуполе жили 450 тысяч человек, 350 тысяч бежали из города в начале боев. И вот тут я сталкиваюсь с проблемой, которая и заставила меня в конце концов взяться за жизнеописание героя, а не за роман о последних событиях.
Режиссер и оператор Чернов, фотограф Евгений Малолетка, продюсер Василиса Степанова — последние журналисты, которые остались в окруженном Мариуполе. Через двадцать дней они вырвались, а еще через 86 дней город был... нет, не взят, а до основания уничтожен Россией. С землей сровняли. Теперь со страшной помпой восстанавливают, возят туда Евгения Миронова выступать, он пообещал взять шефство над восстановленным театром, фоткался там с уцелевшими... Да что Миронов — кто-то из Путиных туда ездил и с жителями общался, даже не соблюдая дистанции! Поехал, правда, ночью, чтобы люди, не дай бог, не увидели и не сказали лишнего, и то кто- то умудрился крикнуть, что, мол, уничтожили город...
Мариупольских детей таскали на концерт в Лужниках к годовщине своей спецоперации, в результате которой у людей спецампутировали все человеческое. Так вот проблема (я фильм Чернова смотрел, есть у меня в Штатах такая возможность): никакое свидетельство, никакая хроника не передают мариупольского ужаса. Я думаю, Мариуполь — вообще самое страшное, что случилось на этой войне, потому что сконцентрировано все. Сами смотрите: в городе три больницы разрушены полностью и четыре частично, то есть уцелела одна. Жилой фонд разрушен на девять десятых. Количество убитых и умерших от ран оценивается в 75 тысяч, это приблизительно, а точных цифр не знаем. Человечество уже решало вопрос, как о таких вещах рассказывать: прозой — не получается, вымысел оскорбителен. Алесь Адамович тогда предположил: нужна не проза, а сверхпроза, не писательские «домысел-вымысел- сгущение-типизация», а голоса выживших свидетелей, их документальная запись, больше не сработает ничто. Но вот страшный парадокс: безыскусные эти свидетельские рассказы тоже не работают именно в силу своей голой простоты. Человек, переживший ужас, как бы парализован, заморожен, он фиксирует, не осмысливая, и получается отчет, а не пересказ. Ужаснуть он может, но не заставляет все это вообразить и пережить. Видимо, единственный способ рассказать о войне — это не быть на войне: она отшибает способность переживать и сопереживать. Привыкаешь, заветриваешься. Не то никто бы не пережил.
Российское телевидение, когда первые репортажи Чернова попали в «AP» (не больше получаса, потому что в городе почти сразу исчез интернет), назвало все это «постановкой со статистами». Когда Чернов показал картину полностью — 95 минут — всем стало ясно, что это не постановка и не монтаж. Вот так Россия освобождает город и не стреляет по мирному населению. Самое жуткое, что там есть — роды под бомбами. Девятого марта Россия нанесла удар по роддому, одну роженицу ранили, она погибла вместе с ребенком. На детей смотреть всего невыносимей, но вот именно мариупольских детей, лишившихся родителей, российские власти вытащили на концерт в Лужниках, и эти дети там благодарили российского солдата с позывным «Ангел» — за то, что он вот так их спас. Этот Ангел — в прошлом, как выяснилось, бизнесмен и сотрудник ФСБ (на некоторых фотографиях из соцсетей он в форме) Юрий Гагарин; девочка, которая благодарила его со сцены в Лужниках, — подросток из проблемной семьи, 13-летняя Анна Науменко, мать которой была смертельно ранена, когда вылезла из подвала в надежде добыть сигарет; отчим сбежал в первые дни оккупации, а судьба брата и сестры (от других отцов) неизвестна. Все это — и биографию Ангела, и историю девочки, — раскопали потом российские и украинские журналисты, и даже в новостях Донбасса вышел об Ангеле разоблачительный сюжет; бомбы грянули в самую гущу русской — и донецкой — жизни и выворотили такое, что Господь не приведи. Одна жизнь этой девочки, с раннего детства привыкшей выживать без всякой материнской заботы и потому приспособившейся к блокаде быстрей других, могла бы стать тем еще романом, но с какой мерой цинизма пришлось бы писать этот роман! Тут ведь в чем дело: погибшие не были святыми, нападавшие не стопроцентно были орками, хотя многие из них получали наслаждение от безнаказанных зверств; война выявила только поляризацию — предельное расчеловечивание одних и фантастическую выдержку других, но кроме этого, она выявила еще и непредставимую живучесть тех, кто и прежде с трудом выживал. Среди воюющих именно такие люди составляли большинство — остальные сумели сбежать либо от оккупации, либо от мобилизации. Это каким финалом такого романа могла быть сцена в Лужниках, когда Аня Науменко, сбиваясь, говорит: «Дядя Ангел спас в Мариуполе сотни тысяч детей... ой, дальше я забыла!» — а потом ведущая ей говорит, пытаясь спасти уже не сотни тысяч детей, а положение: ну, обними же дядю Ангела! Не стесняйся! Да какое тут стеснение, давно никто ничего не стесняется; и Аня Науменко неловко прижимается к дяде Ангелу, объявленному в свое время в розыск за незаконное предпринимательство, и даже ему несколько неловко.
Многих мариупольских детей вывезли в российские детдома с их пыточными условиями, все это под предлогом спасения — а между тем украинские власти никогда не давали разрешения на вывоз своих граждан и занимаются сейчас их интенсивными розысками. Дарья Герасимчук, советница Зеленского по правам ребенка, сообщила, что в Россию вывезли 16 226 детей — это только те, чьи имена известны. В одном Крыму 43 лагеря, где детей из Украины подвергают психологической обработке. Именно за похищенных детей Владимира Путина вместе с уполномоченной по правам детей Марией Львовой- Беловой объявили в международный розыск и выдали ордер на его арест — это сделал Международный уголовный суд в Гааге и лично судья Томоко Аканэ, которую тут же, в свою очередь, объявили в розыск в России. Но мало шансов, что она сюда приедет, — больше шансов, что Путину рано или поздно придется выехать на территорию, признающую МУС. Пока ему даже в саммите БРИКС приходится участвовать дистанционно — кто его знает, что им там в ЮАР взбредет в голову.
Но это все отвлечения, чтобы не говорить про Мариуполь. Шестнадцатого марта Россия нанесла удар по мариупольскому драматическому театру, где в это время укрывались тысячи людей, документально подтверждена гибель 1348 жителей Мариуполя, из них 70 детей. В городе не было воды, продуктов, электричества. На «Азовстали» под защитой батальона «Азов» находилось больше пятисот мирных жителей, Зеленский договаривался с ООН об организации их эвакуации. Только 19 мая защитники «Азовстали» начали сдаваться — их было около двух тысяч человек (Шойгу назвал цифру в 1908), в России должностные лица соревновались в зверстве, требуя их казнить — пресс-секретарь Путина Песков обещал, что военнопленным будет гарантировано гуманное обращение. Макрон пытался уговорить Путина прекратить обстрелы города — Путин ответил, что обстрелы прекратятся после капитуляции Украины. Часть бойцов «Азова» (около трехсот человек) были переданы Украине по обмену, больше пятидесяти погибли при взрыве колонии в Елеоновке Донецкой области (в ДНР утверждали, что это Украина обстреляла колонию, а Украина заявила, что россияне ее подорвали, чтобы скрыть следы жестокого обращения с пленными; эксперты установили, что, судя по разрушениям, заряд был размещен внутри здания). Еще над двадцатью четырьмя (из них девять женщин) в Ростове идет суд, хотя Женевской конвенцией публичные процессы над пленными запрещены.
Что пережили люди в голоде и холоде, в блокированном городе, под непрерывными обстрелами, среди таких же непрерывных фильтраций, выявлявших украинских военнослужащих, — это человек с воображением может только представить, а человеку без воображения мы такого опыта пожелать не можем, он сравним разве что с ленинградскими хрониками сорок первого года. И все это Россия называла освобождением, все документы — фейками и постановками, все свидетельства — бандеровской пропагандой. Зеленский все время отчаянно искал посредников для переговоров о гуманитарных коридорах и о гарантиях сдавшимся. Он развил в это время небывалую международную активность, подчеркивая во всех выступлениях: есть два пути спасения жителей Мариуполя и украинских военных — путь боевой и путь дипломатический, для военного пути не хватает оружия, приходится прибегать к дипломатии. Выступая перед парламентом Южной Кореи (выступления перед парламентами стали тогда едва ли не ежедневными), он говорил: «Худшая ситуация в Мариуполе. Мариуполь разрушен. Там десятки тысяч погибших. Но, даже несмотря на это, россияне не останавливают наступательную операцию. Они хотят сделать так, чтобы Мариуполь был показательно уничтоженным городом. Посредством ракетных и авиационных ударов Россия уже уничтожила сотни инфраструктурных объектов, отвечающих за экономическую и социальную жизнь в Украине. Среди них нефтебазы, аэропорты, склады с продуктами и различные предприятия. Уничтожено 938 образовательных учреждений и 300 больниц».
Зеленскому было весьма трудно в это время сочетать поиск выхода из ситуации, личное достоинство и постоянные попытки донести до мира правду о катастрофической ситуации. Он не мог жаловаться и не должен был давить на жалость. Ему приходилось выступать в роли трагической, а не сентиментальной, он должен был стать эмблемой героического сопротивления и подчеркивать готовность сопротивляться, несмотря ни на что, — задача, с которой ни один политик не справился бы. Зеленский справлялся, став лицом отчаянно борющейся страны. Казалось невозможным представить, что этот человек три года назад мог заставить хохотать любой зал и развлекал Украину комическими стендапами. Это было преображение немыслимое, гротескное, небывалое в истории. Вспоминается мне, пожалуй, только один аналог — Георгий Васильев, один из авторов «Норд- Оста», оставшийся с заложниками в зале, переполненном взрывчаткой; он должен был утешать заложников, переговариваться с боевиками и добиваться гарантий, на свою жизнь он, по собственному признанию, махнул рукой. Но Васильев отвечал за тысячу человек, а Зеленский — за сорок миллионов. И он сумел представить миру сдачу Мариуполя — тяжелое, деморализующее поражение — как демонстрацию невероятной стойкости, как моральную победу, потому что среди самых тупых и мрачных режимов, существующих на Земле, не нашлось ни одного, кто поддержал бы Путина в систематическом трехмесячном уничтожении города и глумлении над героизмом его защитников. Раньше у батальона «Азов» была в глазах мира двусмысленная репутация — как-никак националисты, крайне правые, да еще и не часть регулярной армии, а такая себе вольница; теперь «Азов» для всего мира был синонимом мужества, а цитадель «Азовстали» — чем-то вроде Брестской крепости. «Азов», созданный в 2014 году, в самой Украине воспринимался тогда неоднозначно — а в 2023-м, когда Зеленский привез из Турции обменненных азовчан, их встречали как святых. Маргарита Симоньян, глава холдинга «Россия сегодня», писала тогда в твиттере относительно Эрдогана, вернувшего «Азов» Украине: «Матушка, и это проглотим?» (Это она к России обращается.)