Здесь надо наконец сказать, почему эта война не является по сути колониальной и почему советская или русская имперскость тут вообще ни при чем.
Алексей Арестович в нашем разговоре 21 августа 2023 года повторил свой излюбленный тезис о том, что Украина сроду не была колонией России, что этот термин вообще для нее унизителен и что еще неизвестно, кто кого колонизировал. На этот счет у нас имеется фундаментальная статья историка, этнографа и лингвиста Николая Сергеевича Трубецкого (1890–1938) «К украинской проблеме», опубликованная в «Евразийском современнике» в 1927 году. Трубецкой был евразийцем, антимарксистом и антифашистом — прекрасное и не столь уж частое сочетание.
Царь Петр поставил себе целью европеизировать русскую культуру. Ясно, что для выполнения этой задачи могла быть пригодна только западнорусская, украинская редакция русской культуры, уже впитавшая в себя некоторые элементы европейской культуры (в польской редакции этой последней) и проявлявшая тенденцию к дальнейшей эволюции в этом же направлении. Наоборот, великоросская редакция русской культуры, благодаря своему подчеркнутому европофобству и тенденции к самодовлению, была не только непригодна для целей Петра, но даже прямо мешала осуществлению этих целей. Поэтому Петр эту великоросскую редакцию русской культуры постарался совсем искоренить и изничтожить, и единственной редакцией русской культуры, служащей отправной точкой для дальнейшего развития, сделал украинскую редакцию.
Это, положим, спорно: отчего же именно украинскую, а не немецкую, не голландскую и т. д.? Влияние Западной Европы даже на уровне языковых заимствований гораздо очевидней украинского. Но Трубецкой показывает, что редактирование богослужебных книг заключалось именно в приведении их к киевскому стандарту, к киевской редакции церковно-славянского. Риторическая традиция Феофана Прокоповича и Стефана Яворского сформировала русскую поэзию и русский литературный язык.
Это примыкание к западнорусским традициям и отвержение московских традиций наблюдается не только в искусствах, но и во всех прочих сторонах духовной культуры послепетровской России. Отношение к религии и направление развития церковной и богословской мысли естественно должны были примкнуть именно к западнорусской традиции, раз западнорусская редакция русского богослужения еще при Никоне была признана единственно правильной, раз Могилянская Академия стала общерусским рассадником высшего духовного просвещения, и раз большинство русских иерархов долгое время были именно питомцами этой Академии. Западнорусской являлась и традиция послепетровской русской школы, методов духа и состава преподавания. (...) Западнорусская редакция русской культуры сложилась в эпоху, когда Украина была провинцией Польши, Польша же была в культурном отношении провинцией (при том глухой провинцией) романо-германской Европы; но со времени Петра эта западнорусская редакция русской культуры, став единой общерусской, тем самым сделалась для России столичной. Россия же сама к тому времени стала претендовать на то, чтобы быть одной из важнейших частей «Европы». Таким образом, украинская культура как бы переехала из захудалого уездного городка в столицу. Сообразно с этим ей пришлось существенно изменить свою дотоле сильно провинциальную внешность. Она стремится освободиться от всего специфически польского и заменить все это соответствующими элементами коренных, романо-германских культур (немецкой, французской и т. д.) Таким образом, украинизация оказывается мостом к европеизации.
На это можно возразить многое — в частности, заметить, что Петр перенимал голландскую и немецкую культуры непосредственно в Германии и Голландии, без посредничества Украины; но Трубецкой говорит не о языке кораблестроения, архитектуры и торговли, а о языке культуры, и тут, по-видимому, влияние украинской философии и богословия оказывается решающим.
Нельзя отрицать и того совершенно очевидного факта, что не только в создании, но и в развитии этой общерусской культуры наряду с великороссами принимали активное участие и украинцы, при том, именно как таковые, не отбрасывая своей принадлежности к украинскому племени, а наоборот, утверждая эту свою принадлежность: нельзя выкинуть из русской литературы Гоголя, из русской историографии — Костомарова, из русской филологии — Потебни и т. д. Словом, что русская культура послепетровского периода является общерусской, и что для украинцев она не чужая, а своя — этого отрицать невозможно.
Отрицать это, конечно, возможно, если очень захотеть, но вот вопрос: не приведет ли это к провинциализации, к уязвленному и провинциальному мироощущению? Кто и чьей колонией был при Брежневе, приведшим к власти днепропетровский клан, или при руководителе КГБ Владимире Смемичастном? Из имперскости давно уже сделали жупел, и чрезвычайная трудность разговора о ней заключается в том, что, щадя травму украинцев (травма — это еще сказано очень мягко), и европейцы, и либеральные русские стараются им не возражать. Имперство — универсальное клеймо, которое ставится на любом недостаточно восторженном собеседнике. Вы находите в Украине серьезные причины для беспокойства? — беспокойтесь о своем, а упрекать Украину — имперство. Вы не готовы мазать одной краской весь Советский Союз, включая высшие проявления его культуры, вроде фильмов и книг семидесятых, причем во всех республиках? — вы недостаточно раскаиваетесь за аннексию стран Балтии и высылку народов. Вы называете это аннексией, а не оккупацией? Это может стоить вам трудоустройства в тех самых странах Балтии.
В таких обстоятельствах вести осмысленную дискуссию крайне сложно, но мы рискуем так и не понять, что происходит между Россией и Украиной, если и дальше будем рассматривать вопрос в имперской парадигме. Отойти от нее попытался лишь антрополог Роман Шамолин, доказательно написавший о том, что путинская Россия — никакая не империя, да и царская Россия, как показал Александр Эткинд, колонизировала главным образом самое себя. Собственно, российскому населению доставалось от правительства ничуть не меньше, чем инородцам, и это давало некие основания для дружбы народов — ислам уживался с православием главным образом благодаря общему гнету. Мы не будем углубляться в историю отношений Украины и России, в полемику о Богдане Хмельницком или о Екатерине II — эта оптика сейчас и так стала преобладающей, имперскость упоминается в названии большинства научных трудов и публицистических статей о России. Всякий имеет право на свои тематические приоритеты, и полемизировать с этими авторами мы не будем; нам важно лишь подчеркнуть, что природа этой войны не колониальная, что все гораздо страшней, что речь идет не о попытке России восстановить былое территориальное величие и не о территориальных претензиях как таковых. Именно поэтому помириться на уступке территорий невозможно — это будет перемирие временное и непрочное. Украина как таковая России не нужна вовсе — она, как замечательно сформулировал Владимир Пастухов, оказалась не в то время не в том месте. Объектом притязаний со стороны России мог быть кто угодно, и территориальные претензии до такой степени шиты белыми нитками (все эти заявления Путина насчет создания Украины Лениным и пр.), что их минимальной достоверностью не заморачиваются даже в Кремле, а серьезные историки спорить о них отказываются априори. России важно состояние войны, позволяющее стимулировать народную любовь и бесконечно сохранять власть, а оппозицию уничтожать на корню. Это не колониализм — о, если бы это был колониализм! По идеологии и практике это самый что ни на есть пещерный национализм, да еще и в грубейшем охотнорядском исполнении. Достаточно прочитать любого z-идеолога, чтобы распознать квасной, перегарный, погромный дух. Зеленский ненавистен этой публике именно как еврей: украинцев она высокомерно презирает, считая заблудшими братьями, а вот евреев ненавидит глубокой ненавистью, ревнивой и завистливой. Иногда, кстати, я думаю, что Зеленский безошибочно осознает этот нарратив своим еврейским чутьем, а потому для него любая мысль о компромиссе так же неприемлема, как для Голды Меир: «Мы хотим жить, наши соседи хотят видеть нас мертвыми, это оставляет не слишком много пространства для компромисса». Так что с еврейским президентом, жестковыйно непримиримым к погромным тактикам, Украине еще раз повезло — вернее, она сделала единственно точный выбор.
У Владимира Путина есть три нарратива касательно Украины: для Запада, для собственного населения и для себя лично.
Нарратив для Запада: НАТО обещало нам не расширяться на Восток, не сдержали слова, мы пытались дружить, нас не хотели слушать, всячески унижали, послушайте теперь. Это нарратив никак не имперский — он произносится из позы «на четвереньках», чтобы не сказать грубее. В эту позу нас поставил коварный англосакс.
Нарратив для своих: Запад сталкивает лбами два братских народа, мы обязаны любой ценой освободить украинцев и избавить их от гипноза нацистской пропаганды. Мы не можем терпеть превращения Украины в анти-Россию, нам не нужно вражеское гнездо в непосредственном соседстве, мы обеспечиваем будущее наших детей и избавляем братский народ от гнета Запада. И это тоже никак не имперский нарратив, потому что не допускать превращения Украины в анти-Россию можно единственным способом: став для Украины привлекательней Запада. Империя не строится запретительными методами. Инки колонизировали население Мезоамерики не тем, что запрещали прежних божеств, а тем, что знали тайны архитектуры и растениеводства.
Нарратив для себя: Россия всегда была воинской державой, собиралась за счет войн, за их же счет формировала свою элиту, мы не умеем буржуазно жить, мы умеем только героически умирать, наше дело — собирать наши земли (а нашими землями по умолчанию являются все, ибо границы России не кончаются нигде). Государство может развиваться только экстенсивно, то есть прирастая землями; интенсивное развитие подменяет ценности, ибо на первый план выходят креативность и изобретательность, а главными добродетелями являются зверство (к врагу) и обожание (направленное на власть). Мы племя воинов, наш идеал — смерть за Отца и Отечество, а чекисты являются передовым отрядом по поддержанию общества в этом гипнозе. Но если и принять воинский путь формирования империй за основной — приходится признать, что воевала Россия не особенно удачно, и путь ее на новые земли — прежде всего в исполнении казачества — был скорее бегством от центральной власти: так и бежали, пока не уперлись в океаны.