Наши сердца наполнены лютым гневом. Наши души исполнены лютой ненависти к захватчикам и всему, что они натворили. Не дай ярости разрушить нас изнутри. Преврати ее в наши свершения снаружи.
Преврати ее в добрую силу, чтобы победить силы зла.
Убереги нас от раздоров и расколов. Не дай нам утратить единство.
Укрепи нашу волю и наш дух. Не дай нам потерять себя. Не дай нам потерять жажду свободы. Следовательно, не дай нам потерять запал праведной борьбы. Не дай нам потерять надежду на победу и чувство собственного достоинства, а значит — не потерять собственную свободу. Не потерять Украину. А значит — не потерять веру.
Берегите себя. Берегите своих близких. Берегите Украину!
Христос воскрес!
Воистину воскрес».
Многие в Украине плакали, слушая это обращение. Война сделала всех, кого она коснулась, эмоционально лабильными: я замечал в Украине, что многие легко переходят от смеха к слезам, вообще не стесняются слез — в конце концов, слезы не признак слабости, это шанс на облегчение. Со слезами выходит боль и безнадежность. Самое страшное горе — бесслезное, не находящее выхода.
Пасха — время, когда самая полная и безнадежная тьма сменяется ослепительным светом. Пасха — время, когда не осталось надежды, когда вера поругана, когда позорнейшей казни подвергнут лучший из людей, и народ, когда-то избранный Богом, огромным большинством одобрил его казнь. Это время величайшего падения, ночь, которая не обещала рассвета. Как сказано в лучшем из пасхальных рассказов, «Студенте» Чехова, «Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!».
Эта ночь стоит над Россией. Эта ночь принесла тьму в Украину, когда в начале этой зимы была разрушена ее гражданская инфраструктура и один за другим гасли, оставаясь без тепла и света, украинские города.
Эта война — лишь начало долгой череды конфликтов и расколов, ибо мир переживает потрясение, сравнимое с первым веком христианства. Нам, автору и сочувствующим читателям, посчастливилось быть в этой войне на правой стороне — на стороне будущего. Украине выпало первой столкнуться с агрессией бешеной, обреченной архаики. Она выстояла в этом противостоянии и возглавила свободный мир. Российский проект потерпел окончательное поражение, хотя судороги его продлятся долго и могут стоить ее населению бесчисленных жертв. Но исход противостояния очевиден даже тем, что сейчас в бессильной ярости грызет землю на российских федеральных каналах.
Мы оставляем нашего героя в исключительно сложный момент. Хотя, правду сказать, нам не хочется с ним расставаться, и мы наверняка вернемся к его биографии, когда военный этап ее закончится. Шанс проманеврировать между крайностями, удержав нацию на той высоте, которую она взяла весной 2022 года — очень невелик, и это впору будет назвать вторым чудом Зеленского, особенно поразительным на фоне смуты, в которую почти наверняка погрузится Россия. И это второе чудо — или драма, которая тоже отнюдь не исключена — сможет стать темой второго тома этой книги, который все равно придется писать, потому что до развязки нам всем еще далеко.
Но нашей задачей было зафиксировать уникальный опыт страны, интуитивно выбравшей непредсказуемого, неформатного лидера — и доказавшей, что в экстремальных ситуациях, на высших точках истории системные политики бессильны, а нужно исключение из всех правил. Зеленский указал путь политике XXI века. Искусство берет слово тогда, когда умолкают в испуге голоса разума, расчета и трезвого анализа. Ибо только искусство может заставить человека подняться над собой, прыгнуть выше головы и совершить невозможное. Вне зависимости от того, как сложится дальнейшая судьба Зеленского, свой звездный час он встретил достойно.
Зеленский может распорядиться этим своим капиталом как наилучшим, так и наихудшим образом, и это никак не уменьшит его подвига. Юрий Гагарин, как известно, не всегда был идеален в быту, нередко выпивал и даже, страшно сказать, изменял жене. Но бессмертие его имени обеспечено теми ста восемью минутами, которые он провел в космосе.
И потому нет ничего необычного в том, чтобы описанием этой ситуации занялась литература — мать всех искусств. Экономисту, военному историку, хроникеру тоже найдется дело, но только после того, как литература осмыслит главное.
Обычно я начинаю писать книгу, только если у меня есть последняя строчка. Легче всего было бы закончить ее так, как заканчивает свои речи Зеленский. Но у меня нет права на это, и не в этом цель.
А задача моя, в общем, формулировалась очень просто:
Musa gloriam coronat, gloriaque musam.
P.S.
Во многих русских книгах семидесятых годов — самиздатских и тамиздатских — содержался постскриптум: хотелось бы поблагодарить помощников и консультантов автора, но такая благодарность может стоить им свободы, если не жизни. Я никогда не думал (хочется написать «не смел надеяться»), что мне придется писать нечто подобное. Но редактора этой книги, своего любимого старшего друга, я назвать не могу. Гонорар за эту работу — поверьте, серьезную — может оказаться чрезмерным.
Не могу я поблагодарить и десяток первых российских читателей, указавших автору на множество его упущений. Им еще там жить и работать. Клянусь, друзья, в первом же российском издании... Но сейчас, когда — цитирую просто для фиксации духа времени — «Администрация президента России потребовала от подконтрольных Кремлю средств массовой информации перестать называть президента Украины Владимира Зеленского президентом. Требование касается всех типов медиа: от телеканалов до интернет-СМИ»... Черти ввели санкции за упоминание ладана. В этих обстоятельствах придется нам как-то обуздать тщеславие. Я и сам-то испытываю сильный соблазн подписать эту книгу «ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬ».
Но всем огромное спасибо и низкий поклон.
Д.Б.
Послесловие
В самом начале сентября Дмитрий Быков прислал мне рукопись книги о Владимире Зеленском с просьбой сказать о ней несколько слов.
Я написал ему о своих впечатлениях сегодня утром. Думаю, что могу поделиться здесь с вами этими наблюдениями. Ведь речь идет о философском содержании новой книги, а не о личных делах.
Перед вами текст моего письма к Дмитрию (за вычетом нескольких личных абзацев).
«В первую очередь нужно сказать, что книга читается на одном дыхании. С первых же страниц Вам удается завладеть вниманием читателя и удерживать его внимание до самого конца повествования. Иногда повествование балансирует на грани развлекательного жанра, но никогда эту грань не переходит.
С другой стороны, меня не покидало ощущение, что передо мной какой-то новый жанр: смесь историософии с мифотворчеством, биографии (в солидной форме нон- фикшн) с литературным вымыслом («вымыслом» в самом благородном значении этого слова). Постепенно текст стал восприниматься мною еще и как разновидность теологического комментария (об этом — в конце письма).
Я не литературовед и мне лезут в голову избитые фразы о времени как главном герое и прочая, и прочая. Попробую перефразировать Гегеля: если философия — это схваченная в понятиях эпоха, то Ваш рассказ — эпоха, схваченная в творческом воображении. Причем творческое воображение у Вас облекается в форму документальной прозы и создает полную иллюзию реальности, ее «фактографического» изображения. Меня не покидало ощущение непрерывной игры: документальное исследование играло в «чудесную личностную историю», и мифотворчество маскировалось под беспристрастный и трезвый взгляд проницательного историка и летописца.
Текст дает читателю счастливую возможность поразмышлять вместе с Вами о событиях новейшей истории. Поразмышлять в меру серьезно, в меру иронично, в меру отстраненно и в меру пристрастно.
Когда я читал Вашу книгу, у меня все время вертелась в голове фраза Аверинцева: «Все могло быть прямо наоборот». Это я о Вашем образе Зеленского. Иногда, по ходу описания, легко поменять плюсы на минусы, героическое на комическое (и наоборот). Но Вы, разумеется, помните, кто сказал, что настоящий поэт умеет соединять трагедию и комедию. Вам это вполне удалось.
Боюсь, что к моменту публикации книги многие акценты могут радикальным образом поменяться. Вы и сами к концу повествования предсказываете для Зеленского сложные времена.
Я сам до сих пор не могу себе ответить на вопрос: а это хорошо или плохо, что президентом большой европейской страны стал комик, КВНщик, человек, совершенно не подготовленный к роли политического лидера? Особенно к роли лидера в «тяжелые времена».
До сих пор кажется, что у Зеленского получается справляться с ролью. Некоторые даже утверждают, что это как раз преимущество актера (да еще актера легкого жанра): оказаться в такое время на таком месте. В такой ситуации лучший выбор — хорошо играть свою роль.
Ведь политика изначально была связана с театром, с инсценировкой, с ритуалами, с традицией жестов и слов (в античности, Средневековье, раннем модерне). Только раньше это был «высокий штиль», величественные позы (недаром при дворе Короля-Солнце процветал балет), а с середины прошлого века политика стала превращаться в легкий (а иногда даже легкомысленный) жанр искусства. Сегодня политика – это массовое зрелище.
Скорее, скучный Шольц и безликий Сунак представляют собой исключение из правил. У Макрона красота жестов и всего отточенного профиля не в состоянии восполнить скудость личностного содержания. Нам подавай клинтонов, берлускони, трампов, джонсонов (которые борисы) и прочих шоуменов. Так почему же не Зеленский? И кто отличит сегодня игру от «реальности», маску от лица? Не знаю...
Кстати, о «Квартале» как своеобразном политическом театре Вы пишете в одном из разделов книги (по-моему, очень удачно и ярко).
Вы мечтаете о том благословенном времени, когда странами будут управлять актеры, художники и музыканты. Это своеобразная трансформация харизматической власти в артистическую. Я бы поддержал эту идею с оговорками. Когда граждане национальных государств будут настолько зрелыми, а сама роль государств будет настолько мала («минимум государства»), тогда всю государственную власть можно будет отдать актерам и художникам. Причем представителям легкого жанра.