«Напряжённым и кровопролитным было встречное танковое сражение 12 июля 1943 года под Прохоровкой. <…> …Cтреляться впору было командующему Пятой Гвардейской танковой армией П.А. Ротмистрову <…>. Потери немцев составили лишь три танка <…>. …Надо уважать своих бывших врагов <…>. Кстати, Германии, как проигравшей стороне, вообще не позавидуешь − на неё повесили все мыслимые и немыслимые обвинения».
Газета «Коряжемский муниципальный вестник», 15 января 2014 г. «…Поле битвы осталось за немцами».
Газета «Коряжемский муниципальный вестник», 1 февраля 2014 г.
Депутатик чрезмерно вальяжный
Изощрённо торгует прошлым,
Не задумываясь даже,
Как всё это погано, пошло.
Что ему те победы наши,
Если он, вдохновившись, с азартом,
В том болезненном эпатаже
Шлёт проклятья своим солдатам.
А как будто бы мыслит трезво,
Говоря о подобном резво.
И не слесарь он прокопчённый,
В меньшей мере – большой учёный!
Он-то правый, он знает всё-то,
Он про это читал и видел;
У него есть свои подсчёты,
Скрупулёзные, в чистом виде!
Подбирает изящно фразы:
Если бить, то наотмашь, сразу!
Говорит: «Я имею мненье,
Что под Белгородом и Курском
Проиграл СССР сраженье:
Не досталась победа русским…
Надо ж, выдумки всё и враки:
Воевать они не умели —
Задохнулись все их атаки!
Оттого и в танках горели!
Много лишнего напороли:
Ну какие же там герои?!
А в России, учесть уместно,
Завиральщиков – многопрудье.
И вопрос такой: интересно,
Продолжаться так сколько будет?»
Загибает, волнуясь, пальцы:
«В мемуарах пишут германцы…»
Говорит старикам: «Едва ли
Их труды о войне видали!»
(На поверку, такая вера
Лишь сторонникам бундесвера).
И таращит свои глазищи
Сквозь блескучие окуляры.
И слюною с трибуны брызжет,
Словно всем обещает кары.
И рукою жест – чем не фюрер?!
Та же странная говорильня.
…Нет, фашизм не исчез, не умер,
А у нас расправляет крылья!
Депутатик, как пишут, «лидер»,
На советское всё в обиде.
Получается, здесь-то лишь он
Неизменный поборник истин.
Хоть себе самому и слышен,
Хоть себе самому и виден.
Из корыстного интереса
И из глупости, бесспорно,
Депутата пригрела пресса:
Просвещенья пусть сеет зёрна!
Существует такое мненье:
Дискутировать населенье!
Знать, с газетчицей он недаром
Щедро делится гонораром.
И намеренно так и дальше
Убеждает всех в скрытой фальши.
У него же – легко и просто,
Мысль к такому ведёт порогу:
Отрицателям холокоста
И у нас не дают дорогу…
Не узрел неразумный кто-то:
Вот вам верный слуга народа!
Значит, гражданам не годится
Пресекать на словах правдивца!
Депутатик торгует прошлым,
Как на рынке – повысил цену.
Это торжище похоже
На предательство. На измену!
Кем-то принят он и услышан,
Кем-то даже с ходу одобрен…
Нашим дедам, в войну погибшим,
Мстит (за что?!) не один сегодня.
И хулители вырастают
И наглеют, чтоб сбиться в стаи.
Неужели им потакают
Власть такая и жизнь такая?
Оттого-то настолько рьяны
Депутатишки-депутаны.
Будто нет нам от них защиты…
Были воины, да убиты!
Были воины, только стало
Их сегодня до боли мало!
…Депутатик, собой довольный,
Начинает другие войны.
Деревня с названием Пенна
Деревня с названием Пенна
От сильного ливня промокла.
Её представляю мгновенно,
Как будто взглянул из бинокля.
Как будто меня там убили
В нерадостном сорок третьем.
…Застыли, застыли, застыли
Деревья, кусты и веретья.
И гильз, и снарядов разбросы,
Патронов, рассыпанных в ямах.
Вопросы, вопросы, вопросы
Во мне возникают упрямо.
Из дней, из военных, тех, прошлых,
Что сбились давно в вереницы,
Я вижу любимых, хороших,
Родные и светлые лица.
Туда меня тянет и тянет,
Как зверя по свежему следу,
Моя и отцовская память —
К погибшему дедушке. К деду!
Туда, где не ждут и не ждали.
Туда, в новгородские дали,
Хоть нет там давно уже, верно,
Деревни с названием Пенна.
Но верю: есть в траурном списке
Фамилия на обелиске,
Где, словно морозом по коже,
С моею фамилией схожесть!
Болезнь
Войною также
можно заболеть;
Она не только
праздничная медь,
Не звуки
голосистые фанфар
И даже
не парадные шаги…
А вынесшие
весь её кошмар,
А холод
пережившие и жар,
А молодость
отдавшие, как дар,
Уходят незаметно старики.
За той за далью
За той за далью
И в том столетье…
Хочу представить
Я время это.
На кромке чувства,
Воображенья,
Где мины рвутся,
Идёт сраженье.
Пишу куда-то
О днях суровых.
Ищу солдата
В жгутах бинтовых.
И взгляд сквозь прорезь
Прицела вижу.
Война, как совесть,
С годами ближе.
И всё доступней
Её тревоги:
В ожогах будни,
Пути-дороги.
И всё понятней:
Со мной не канет,
Как в воду камень,
Чужая память.
Родство
И опять тревожат ощущения,
Их переживаю как бы заново.
Обнадёжась, ждало возвращения
Всё потомство малое Иваново.
Из Сольвычегодского, из города,
До войны далече будут тропочки.
В образе защитника так молодо
Взглядывал мой дед с поблёкшей фоточки.
Несердито, будто что-то спрашивал…
Одобрял ли бытие домашнее?
…Старший сын давно уже донашивал
Сапоги кирзовые папашины.
И, бывало, тумаки отвешивал,
И советы раздавал понтовые.
Пацанам учиться впрок, конечно бы,
Да не лезла та наука в головы.
Во дворе не холода, а стынища!
Сыновья солдата были бедные:
Сколько раз мывали педучилища
Помещенья разные учебные!
Выметали двор умело мётлами.
Колка дров. А чурки – неохватные.
Чтобы помещенья были тёплыми,
А учёба – для других! – приятною.
Снег сгрести скорей за тётку-дворника,
Пусть она ничем не огорчается,
Хорошо живёт себе, спокойненько,
Лишь с детьми директорскими нянчится.
Жизнь – она совсем не кущи райские,
Видно, счастье на роду не вышло им.
Так случилось – сыновья солдатские
Выдюжили эту на́пасть, выжили.
Не давались школьные задания,
Коль слюна текла порой от голода,
Если все страдания – заранее.
Выпали, как говорится, смолоду.
И цветы росли, и зрели пестики…
Летом на пастьбе и дни, и месяцы
Для ребят нужнее арифметики:
Сколько вычесть, что куда поместится…
Путь-дорога их отнюдь не розами
Устлана. Безжалостно напориста.
…Сколько понабегалось за козами
Босиком по луговине колистой!
Лето всё у города – подпасками…
Помнился закат над речкой краповый.
…Близнецов тех называли Васьками —
До чего ж похоже-одинаковы!
Им судьба такая же двоякая
Выпала, в какой-то мере сходная.
– Брат, давай-ка снова покалякаем…
– А у нас зима опять холодная…
– А в июне на сторонке северной
Ночи станут белыми и мятными…
Данным вспоминанием навеянный,
Вот – один, покинут всеми братьями,
Думает: «Осталось-де не очень-то…»
И о том тоска-кручина-маюшка.
И хотел бы побывать на Отчине
Крёстный мой Василий. Он же – дядюшка.
Все кругом давным-давно измерены
Стёжки горемычные, земельные
Батьки моего, да-да, Валерия,
Холмичек, присыпанный метелями.
А под ним, навек болезни сдавшийся,
Он, окоченевший от усталости,
Возвращенья папки не дождавшийся,
Веривший в него до самой старости.
Кладбище – извечный полюс холода,
Место, и для всех, уединенное…
Наперёд мне будет это поводом
Долго жить за всё родство военное.
Сапоги
С точки зрения —
Пустяки,
Ну а ранее —
Всё внимание:
Привезённые сапоги
Из поверженной,
Из Германии.
А тогда…
А тогда, боже мой!
Видано ль?!
На пути домой —
Домой! —
Выданы.
Вспоминались ему
В ночах
Долгих,
Как месил в кирзачах
Те дороги.
Был и весел, и зол,
Был отважный.
До Берлина дошёл
Однажды.