Я покачала головой. Нет. Ты скорчил гримасу. Я отодвинулась к спинке дивана. Ты с силой хлопнул ладонью по месту рядом со мной. Мы оба уставились на твою руку. Она лежала сантиметрах в тридцати от меня и дрожала. Немного погодя ты отдернул ее и сунул в карман. И отошел обратно к своему столбу, глядя вдаль.
– Тогда ты и нашел меня? – тихо спросила я. – В Лондоне, когда не смог найти маму?
Ты не ответил. Протопал по веранде, спрыгнул на песок. Ударил боксерскую грушу, пригнулся, ударил еще несколько раз. Зарычал, задев порезанную руку. Затем вмазал по груше обоими кулаками и бросился в сторону Отдельностей. Я прислушивалась к ритму, с которым груша качалась из стороны в сторону, постепенно замедляя движения, пока наконец не остановилась. Чуть позже откуда-то из валунов донеслось эхо, которое могло быть твоим воем.
День клонился к вечеру, пришло время, когда ты обычно кормил кур, а ты всё не возвращался. Я взяла на веранде коробку с семенами и орехами и отправилась кормить их сама. До Отдельностей пришлось идти через верблюжий загон. Я впервые вошла туда в твое отсутствие. Верблюдица лежала, подогнув под себя ноги. Когда я вошла, она подняла голову.
– Ну-ну, тихо, детка, – сказала я, пытаясь подражать тебе.
Рядом с ней, такой огромной, трудно было не побаиваться. Я осторожно ступила на тропу, которая вела по расщелине среди камней. Там ли ты еще? И если да, то где? Меня не покидало ощущение, что ты за мной следишь.
Я вышла на поляну. Там оказалось шумно, дикие птицы уже начали предвечернюю перекличку. Ящерица, которая грелась на камне, поспешно юркнула в тень, когда я приблизилась, направляясь к клеткам. Сначала я подошла к курам, оставив петуха напоследок. Он вышагивал по клетке так, словно разминался перед боем. Я сдернула крышку с клетки кур и насыпала им корма. Они теснились вокруг моей руки, касались ее мягкими и теплыми перьями. Мне нравилось слушать, как они квохчут. Почти как две старушки, с которыми я иногда встречалась в автобусе по пути из школы: они тоже щебетали и кудахтали, обсуждая любимые телепередачи. Я скучала по этим попутчицам. Интересно, заметили ли они, что больше не встречаются со мной в автобусе.
Я решила дать курам имена. Двух толстых сереньких назвала Этель и Гвен – в честь автобусных старушек. Худенькую рыжую – Мамуля. Рыжую потолще – Анна. Крупную оранжевую – Бен (ага, хоть это и мальчишечье имя!), а хилую грязно-белую – Элисон, бабушкиным именем. Петуха я окрестила Хреном в твою честь.
Некоторое время я гладила кур, потом вернула на место крышку их клетки и перешла к петуху. Он совал клюв в ячейки сетки, пытаясь клюнуть меня. Я бросила комочек земли в его сторону, чтобы отвлечь, и попыталась открыть засов. Он отвлекся лишь на миг, но тут же подскочил и вонзил клюв мне в пальцы. Я бросила засов и отскочила.
И услышала со стороны деревьев твой смех. Ты прислонился к камню и, упираясь ногами в ствол ближайшего дерева, наблюдал за мной. Ты казался неподвижным, как каменные глыбы за твоей спиной.
– Когда он вытворяет такое, надо его схватить, – сказал ты. – И держать на руках, пока не угомонится. Или взять за ноги и поднять в воздух.
– Ну попробуй, я бы поглядела.
Ты пожал плечами и подошел. Когда ты присел на колени, Хрен попытался клюнуть и тебя. И подпрыгнул, стараясь ударить острыми шпорами в сетку рядом с засовом.
– Курониндзя, да? – Ты усмехнулся, взглянув на меня и засучивая рукава. – Сейчас проверим.
Ты полез в клетку. Хрен сразу же налетел на твою руку, раздирая ее когтями и клювом.
– Ах ты, скотина!
Ты попытался отмахнуться от него, но Хрен не отставал. Я отвернулась, пряча ехидную усмешку. Несмотря на все твои попытки стряхнуть его, петух впивался когтями в твою руку, словно ради спасения собственной жизни. И оставил глубокую рваную рану у тебя на пальцах. Твои попытки снять его другой рукой ничего не дали: Хрен продолжал отбиваться. Упоенный схваткой, он пронзительно вопил и клекотал. Ты орал в ответ. Это была настоящая битва – как показывают по телевизору в передачах о дикой природе, когда сходятся в поединке альфа-самцы. Я болела за петуха и радовалась каждой царапине, которую он на тебе оставлял.
Наконец ты сумел обхватить другой рукой крылья Хрена и отодрал его от себя. Я ждала, гадая, сожмешь ли ты его сильнее, будешь ли брать реванш. Но ты только бросил его в клетку, швырнул туда же корм и быстро захлопнул крышку. И пнул ботинком сетчатую стенку. Хрен взлетел под потолок клетки, ударился об него и рухнул на пол, не переставая истошно голосить.
Все руки у тебя были в крови и распухли от царапин, ты ошеломленно таращил глаза.
– Ты права, он бандит, – сказал ты. – Проблемный петух.
Ты покачал головой, наверное, удивляясь тому, что птица так тебя отделала. Израненные руки ты держал перед собой на весу, как ребенок. Кровь сочилась из ран у тебя на пальцах, стекала на запястья. К царапинам прилипли мелкие перышки. Ты попытался стереть кровь руками, но только растревожил царапину на тыльной стороне одной ладони.
– Ох. – Ты поднял на меня большие голубые глаза. – Похоже, без твоей помощи мне их не промыть.
Я налила воды, специально погорячее. Ты сидел на пыльном полу гостиной и ждал, когда я принесу таз. Окунув в него руки, ты скривился от боли. Я улыбнулась. Простая радость, мелкое возмездие. Я прихватила с раковины старую царапающую губку, которой ты драил посуду.
– Эта подойдет? – невинным тоном спросила я.
– Хочешь, чтобы я остался вообще без кожи? – Ты закатил глаза. – Нет, отвечать не обязательно.
Но я всё равно принесла губку. И присела на корточки по другую сторону от таза. Ты полоскал в нем руки, вода постепенно становилась красной.
– Больно, да? – спросила я.
– Ага.
– Как же ты терпишь?
– А я упертый. – Ты усмехнулся. – Как пустынная акация. И потом, боль означает исцеление.
– Не всегда.
Кровь не останавливалась, закручиваясь в спирали и расплываясь вокруг твоих пальцев.
– Сволочной петух, – пробурчал ты.
Руками выше запястий ты пока не занимался. На них тоже имелись царапины, некоторые доходили до локтей. Ты вздохнул, вынул ладони из таза и положил их на его бортики. Руки были розовые и пухлые, как зефирки.
– Тебе придется помочь, – сказал ты. – Пожалуйста, а?
Я ответила тебе холодным взглядом.
– С чего вдруг?
Ты нахмурил лоб.
– Потому что если я останусь без рук, мы оба будем в заднице. – Ты быстро и раздраженно выдохнул. – А я не могу промыть их как следует. – Уголок твоего рта растянулся в улыбке, глаза снова стали умоляющими. – Это больно, Джем.
Ты неловким жестом показал руки так, как раньше. Розовые капли срывались с них на пол. Одна упала мне на колено, сбежала с него, оставляя тускло-коричневый след.
– А что сделаешь для меня ты? – спокойно спросила я.
Ты тоже смотрел, как капля соскальзывает с моего колена, и молчал.
– А чего ты хочешь?
– Ты знаешь чего.
– Никуда ты не уедешь. – Ты перевернул правую руку и стал смотреть, как струится по ней водянистая кровь. – Я спрашиваю, чего ты хочешь прямо здесь и прямо сейчас?
Ты перевел взгляд на меня. Твои волосы упали на лоб. Выбеленные солнцем пряди отросли и доставали почти до рта. Ты сдул их, они прилипли к губам.
– Пожалуйста, – продолжал ты, – что угодно, но не побег отсюда. Ну, давай, только попроси. Я охотно соглашусь. – С кошачьим любопытством ты подался вперед. Я отстранилась. – Но сначала, – шепотом сказал ты, – не принесешь мне полотенце? Оно в ящике, в ванной.
– Знаю.
Я открыла побитый жестяной ящик у двери ванной и вынула полотенце. На обратном пути я думала обо всем, что хотела узнать о тебе… сотни подробностей. Но расспрашивать о них было бы всё равно что предать себя. В задумчивости я присела, положив полотенце на колени. Я была готова подать его тебе по просьбе, но ты положил ладони на полотенце прямо на моих коленях. Я ощутила, как ткань становится влажной и теплой от смешанной с кровью воды. Твое лицо оказалось совсем близко, но я смотрела не на него, а на твои руки. Ноги мои напряглись, как у животного, готового броситься наутек.
– Я хочу знать, как ты всё это построил, – наконец произнесла я. – Где взял деньги. Если, как ты говоришь, много лет назад в тех кустах был ты… Как же тогда ты справился?
Я обвела взглядом комнату, заметив паутину под крышей. Она тянулась к занавескам тонкими нитями, непрочными жизненными тропками. Ты покатал руки по полотенцу и кивнул на губку.
– Вымоешь? Ну пожалуйста! А я тогда расскажу.
Я окунула губку в воду и провела ею по царапинам. Они открылись, стали шире, кожа разошлась. Ты вздрагивал, когда коричневые края кожи загибались, обнажая розовый нежный слой под ней. Я стала сильнее нажимать на губку. Ее клочки прилипали к ранам. Ты кусал нижнюю губу, пересиливая боль.
– Деньги я добывал разными способами, – сказал ты. – Поначалу воровал: я научился здорово таскать сумочки из пабов. Но однажды попался, и мне пригрозили тюрьмой.
Ты перехватил мой взгляд. И понял: будь моя воля, ты уже сейчас сидел бы в тюрьме. Ты сделал вид, будто ничего не заметил.
– Я даже побирался какое-то время, – продолжал ты. – Ставил стаканчик из «Макдональдса» на пол, как все остальные, и мне становилось дерьмово.
Я перестала тереть тебе руки.
– Но попрошайничеством столько не насобираешь. – Я снова оглядела комнату. Всё в ней было простым, но наверняка стоило дороже той мелочи, которую бросают побирушкам… гораздо дороже. – Чем-то еще?
Ты кивнул:
– Продажами.
– Продажами чего?
– Что у меня было. – Ты сильно поморщился, но не от боли в руках – в тот момент я даже не прикасалась к ним. – Ради этого дома я продавал себя.
– То есть… как проститутки?
– Как тот, кто продает душу. – Вспоминая об этом, ты скривился. Потряс головой, отгоняя видения прошлого. – Я просто делал то же самое, что и все в том городе. – Твой взгляд стал отрешенным. – Я гонялся за деньгами и ради них выдавал себя за того, кем не был. Чем дольше я этим занимался, тем проще становилось… Но в том-то и ловушка. Когда эта мерзость дается тебе легко, понимаешь, что погружаешься всё глубже и глубже, сам становишься мертвецом. – Ты начал промакивать руки полотенцем, прижимая его к царапинам, чтобы остановить кровь. – А потом я урвал жирный кусок.