А в английских местах заключения арестантов заставляют заниматься заведомо бессмысленным трудом, там он является дополнительным наказанием. У нас же на Руси труд способствует исправлению. Опять же, сидельцы получают за него деньги – три десятых от заработанной суммы.
Писали также, что германская полиция выяснила, будто бы цыгане владеют секретом уничтожения кожных линий на пальцах рук. И поэтому их надо фотографировать, а дактилоскопировать бесполезно. Врут колбасники! Или еще вот новость: самоубийств в русских тюрьмах в семь раз меньше, чем, к примеру, в бельгийских. Ну хоть здесь мы впереди.
Настоящие ужасы в вестнике писали про французскую каторгу в Гвиане. За шесть месяцев из ста вновь прибывших узников выживает не более двадцати человек. Летом жара тридцать градусов по Цельсию, зимой три месяца без перерыва идут дожди. Вокруг бараков сплошные болота с ядовитыми испарениями. Каторжники рубят лес и сплавляют его по рекам, еще добывают каучук. Работы производятся в кандалах, при этом обязательно молча. Надсмотрщики – алжирские арабы – безжалостны к белым и охотно забивают их бичами до смерти. Жуть…
Еще Лыков выяснил, сколько ему полагается в сутки питательных веществ. Оказалось, норма арестанта включает 106 граммов белка, 42 грамма жиров и 539 граммов углеводов. Черт его знает, много это или мало. Скорее всего, мало, учитывая карательный характер системы… Алексей Николаевич обратился за справкой к жене. Ольга Дмитриевна, как многие обеспеченные дамы в ее возрасте, боролась с лишним весом и с этой целью села на диету. Она перестала есть пирожные, которые раньше очень любила, и налегала больше на овощи. Всякий раз, садясь за стол, она теперь подсчитывала клятые калории. Взглянув на цифры, которые показал ей супруг, Оконишникова сказала всего одну фразу:
– Будешь жить.
Тот не успокоился и продолжил изыскания. Ему попался годовой рацион арестанта: 3 четверика муки[52], 1 четверик 4 гарнца круп[53] и 24 фунта соли[54]. Для дачи мясной и рыбной порции казна выделяла 5 рублей 31 копейку. Этого на целый год, конечно, не хватало, и добавлялись особые приварочные деньги – в Петербурге по 6 копеек в день. Да, не разгуляешься…
Глава 6Разговоры
30 декабря Лыков решился встретиться с начальником Главного тюремного управления Хрулевым. Долго колебался, но Азвестопуло уговорил шефа. Встреча состоялась в ресторане «Контан» в доме номер пятьдесят восемь по набережной Мойки. Заведение славилось замечательной французской кухней и румынским оркестром под управлением Гулеско. Алексей Николаевич явился с Сергеем, а Хрулев – со своим подчиненным статским советником Трифоновым. Должность последнего звучала заковыристо: состоящий за обер-прокурорским столом, сверх комплекта, в Судебном департаменте Правительствующего сената, старший делопроизводитель Главного тюремного комитета. Четыре чиновника уединились в кабинете и обговорили будущее сыщика. «Тюремщики» уже знали, что обвинительный приговор для него неизбежен. Они сочувствовали старому знакомому, с которым не раз пересекались по службе. Не дав Лыкову и рта раскрыть, Хрулев сразу взял быка за рога.
– Петербургское исправительное отделение подчиняется мне напрямую, минуя губернского тюремного инспектора. Я непосредственный начальник Кочеткова и переговорю с Никанором Ниловичем. Знайте, мы вас не бросим. Можете рассчитывать на особое к себе отношение. Окажем любую помощь в границах закона.
– Спасибо, Степан Степанович, – растрогался Лыков. – Не думал не гадал, что придется обращаться к вам с такой просьбой…
– Степан Степаныч поручил мне лично вести за вами надзор, – подхватил Трифонов. – Будем надеяться, что каторгу вам не присудят и вы действительно окажетесь в Литовском замке. Я бываю там раз в неделю как минимум. Всегда к вашим услугам, Алексей Николаевич.
– Благодарю! Знаете, в окружении недругов, бесправный и безгласный, поневоле захочешь дополнительной защиты.
Они обсудили способы той самой защиты, которая, очевидно, требовалась будущему арестанту Лыкову. В любой тюрьме правят «иваны», а вовсе не надзиратели. Особенно сильны фартовые по ночам, когда контроль за ними ослаблен. В Литовском замке наверняка были те же порядки, что и везде.
Исправительные арестантские отделения в карательной системе Российской империи занимали прочное место. Они были чем-то вроде переходного наказания между малыми сроками (тюрьма, где нет обязательных работ) и большими (каторга с обязательными тяжелыми работами). В последнее время власти уделяли им большое внимание. После отмены ссылки в Сибирь в отделения стали сажать бродяг, сразу на четыре года. Налетчики, воры, конокрады тоже получали работы первой степени, то есть те же четыре года. Формально этот срок был максимальным, дальше шли уже кандалы. Но если арестант подлежал разнородным наказаниям, сроки суммировались и добавлялись – не более чем в полтора раза выше высшего. Таким образом, в отделениях оказывались арестанты со сроком пять и даже шесть лет. Они и являлись самыми опасными для Лыкова. Бандиты и убийцы, не уличенные судом, получали ничтожные с точки зрения реально совершенных ими преступлений сроки. За то, что следователь хоть как-то сумел доказать. И вместо каторги патентованные злодеи попадали в исправительный дом. В среде себе подобных, но нижестоящих фартовых они правили бал.
В Литовском замке для таких имелось особое Шестое, оно же татебное, отделение. Верхушка уголовных, сумевшая запугать свидетелей и избежать кандалов, сидела именно там. По словам Трифонова, около двух десятков арестантов татебного этажа были не выявленными убийцами. Среди них могли оказаться бывшие клиенты Алексея Николаевича. Теперь они получали возможность свести с ним счеты.
– Как внутри замка сообщаются отделения? – задал важный вопрос Лыков. – И сколько их там вообще?
– Всего отделений шесть, – ответил статский советник. – Вам надлежит отбывать свой срок в Четвертом, там сидят лица привилегированных сословий. Первое отделение (еще их называют коридорами) – женское, оно строго изолировано от мужских. Второе – исправительное, там отбывают наказания лица, осужденные по пятой степени[55]. Они не переходят в испытуемые по малости срока. Считается, что среди них больше всего случайных преступников, угодивших в тюрьму по пьяному делу… Именно из Второго отделения такие арестанты, каким станете вы, нанимают себе работников. Последнее понятно или лучше объяснить?
Лыков сказал, что ему эта фраза понятна, но Сергей попросил дать разъяснения. Старший делопроизводитель сказал:
– Чтобы Алексей Николаевич покинул тюрьму досрочно, он обязан участвовать в тюремных работах. Это имеет глубокий смысл. Заключенный должен вернуться на волю с ремеслом, которое сможет его кормить и избавит от необходимости вновь нарушать закон.
– Ага, – подхватил Азвестопуло, – Лыков выйдет из замка квалифицированным сапожником!
– Или, к примеру, переплетчиком, – невозмутимо парировал Трифонов. – Так вот, лично трудиться Алексею Николаевичу в замке, конечно, не нужно. Из его богатенького отделения почти никто сам не работает. Эти люди нанимают поденщика, который вкалывает и за себя и за сюзерена. Получает двойную оплату, а хозяин еще добавляет холопу от себя. Делается так в Литовском замке совершенно открыто. Как только вы там окажетесь, Алексей Николаевич, сразу заведите себе подобного крепостного. Я прикажу начальнику тюрьмы подыскать подходящего человека. Наверняка он будет из Второго отделения. Там есть неиспорченные люди, им хочется выйти на свободу с некоторой суммой, и они охотно трудятся на этих условиях…
Сергей покосился на шефа:
– До сих пор у вас был один холоп, то бишь я. Теперь станет двое. Вот уж не позавидую тому несчастному!
Трифонов дал коллежскому асессору сострить и продолжил:
– Идем дальше. Третье отделение тоже не сахар, эдакий резервный батальон татебного. Там большинство воры, а еще конокрады, барыги, грабители и поджигатели. То есть осужденные по степеням от четвертой до второй[56].
Лыков уточнил:
– Осталось Пятое отделение. Там кто?
– Пятое отделение – это бродяги, – пояснил старший делопроизводитель.
– Все?
– Из отделений все. Есть еще Седьмой и Восьмой коридоры. В Седьмом содержатся несовершеннолетние преступницы. Для них должны построить особое исправительное учреждение, да никак не найдут на это денег в казне. И девки сидят в Литовском. Отвратительные создания, несмотря на юный возраст, и очень испорченные. У стражи отнимают много сил, готовы отдаться за рубль первому встречному. Видеться мужчины с женщинами могут только на службе в церкви, но и этого достаточно. Завязываются романы, отношения, начинается переписка. Потом прелюбодеяние, невзирая на все запретительные меры, свершается, и через девять месяцев в приюте появляется новый младенец…
– Как же так? – воскликнул Азвестопуло. – Куда смотрит стража?
– Думаю, что в карман. Если положит туда узник подходящую сумму, то любые запоры открываются.
– Возмутительно… – пробурчал Хрулев. У Лыкова возникло подозрение, что начальник ГТУ сам впервые узнал о подобных проделках арестантов.
– А что за Восьмой коридор? – вспомнил завтрашний сиделец.
– Так называется этаж с одиночными камерами. Их всего двадцать, мы помещаем туда мужеложцев, чтобы не разводить в отделениях извращенного разврата. А еще тех, кому в общих камерах трудно.
– Там всем трудно, – возразил Лыков.
– Да, но некоторым особенно. Они проявляют суицидные наклонности, будучи бок о бок с другими. Их-то и сажают в Восьмой коридор.
Опять заговорил Хрулев:
– Будьте уверены, начальник замка указание от меня получит. Если, даст Бог, суд приговорит отделения, а не каторгу…