В дверь уже ломились надзиратели, из-за их спин торжествующе выглядывал помощник. Никанор Нилович рявкнул так, что зазвенели стекла:
– Я вас звал?! Марш по местам!
Стражники было замешкались, но развернулись и, толкая друг друга в спину, ринулись обратно.
– Капитан Сахтанский, ко мне!
Помощник осторожно встал на пороге, не решаясь зайти внутрь.
– За невежливое обращение с арестантом объявляю вам покамест замечание.
– Но…
– Я не закончил!
– Виноват.
Кочетков помолчал, потом перешел на более спокойный тон:
– Маркиан Владимирович, учишь вас, учишь… А толку ни на золотник. Здесь не этап в Нижнеудинске, здесь образцовая тюрьма. Образцовая! Мы да Домзак[69] – всего две такие, которые напрямую подчиняются Главному тюремному управлению. Куда ходят иностранные гости, когда хотят ознакомиться с российской пенитенциарной системой? К нам. Августейшие особы где изучают тюремные порядки? У нас. Тут арестантам говорят «вы».
– Но он хотел на меня напасть!
– Алексей Николаевич хотел выяснить, почему в образцовой тюрьме так невежливо ведут себя. И тому есть свидетель.
– Тем не менее я подам рапорт о попытке нападения, – упрямо заявил капитан.
– Это ваше право, – не стал спорить начальник. – Только хочу предупредить: мне телефонировал его превосходительство господин Хрулев. Лично! И просил создать для арестанта Лыкова самые хорошие условия. По прежней своей службе Алексей Николаевич пользуется уважением всех правоохранителей. А доставил его сюда сам Трифонов Михаил Михайлович. Так что рапорт вы подать можете, но я бы не советовал. Тем более ваши слова о попытке нападения, Маркиан Владимирович, я не смогу подтвердить. Когда меня спросят как свидетеля… Не было никакой попытки. Вы неправильно поняли самопроизвольное движение арестанта. Это был тик.
– Тик?
– Да, нервный тик. До которого вы его довели своим неуставным грубым обращением.
Помощник полинял на глазах, козырнул и удалился. А статский советник повернулся к бывшему статскому советнику и сказал с досадой:
– Вы, Алексей Николаевич, учитесь себя сдерживать. В вашем сегодняшнем положении. Вот теперь у вас появился еще один враг. Только вы арестант, а он мой помощник. Будет мстить, пестрая душа. Из конвойных войск его попросили за характер. Голова толкачем. Чин он уже прогусарил. Сейчас вот здесь, самоутверждается на заключенных[70]. Пользы от него – почеши затылок, а проблем тьма…
– Извините, не сдержался, – признал Лыков. – Привыкать надо. Неохота к такому привыкать, а надо.
– Вот-вот. Я же не всегда буду рядом. Скажете мне потом, я прижму, а в тот самый момент будьте добры сдержаться. Договорились?
– Договорились. Спасибо!
Смотритель вызвал из коридора дежурного при конторе и хитро посмотрел на него:
– Все слышал?
– Так точно!
– Было нападение или не было?
– А я это… В дальнем конце коридора обретался. Ничего такого не наблюдал.
– Правильно. Иди к ключникам и помни, что я велел.
Дядька повел Лыкова в цокольный этаж административного корпуса, выходящего на Офицерскую улицу. Он выказал свое понимание тем, что по-прежнему тащил чемодан арестанта. Знаем, мол, что за гусь, ежели смотритель с ним на короткой ноге…
Когда они добрались до цейхгауза, дежурный вежливо попросил сыщика подождать. Сам скрылся за дверью и не выходил минуты три. Очевидно, разъяснял, как вести себя с новым арестантом. Затем дверь открылась, Лыкова попросили зайти.
Седовласый ключник тоже вел себя корректно. Он повидал уже много всяких постояльцев. В Четвертом «благородном» коридоре встречались и не такие… У новичка должны были отобрать под расписку ценные вещи и одежду и облачить его во все казенное. Вместо этого ему оставили и часы с бумажником, и записную книжку с вечным пером. Старик внимательно осмотрел содержимое чемодана и не отобрал ничего из тех вещей, которые Алексей Николаевич взял из дома. Там он брился опаской, а в тюрьму взял станок «Жиллетта», постепенно входивший в моду. И перочинный ножичек выбрал с миниатюрным лезвием, таким и таракана не зарежешь. Книги, гигиенические принадлежности, белье – все это позволили взять с собой.
В дополнение к собственным вещам арестанту выдали-таки казенные. Вдруг явится проверка… Получился довольно большой узел. В набор вошли рубашки, подштанники, полотенца и чулки подкладочного холста, всего по три штуки. Из верхнего платья полагались бушлат из равендука, суконные штаны и шапка – всего по паре. Из обуви в вещевое довольствие арестанта входили полусапоги с запасными передами и подметками и веревочные туфли. Подметки оказались соковые[71], таким сносу нет… Зимнюю одежду – суконные бушлат, брюки, шапку на подкладке с наушниками и рукавицы с онучами – ключник предложил не брать. Сказав при этом: на улице вам работать не придется, а в замке у нас тепло. И Лыков согласился.
В завершение узел пополнился спальными принадлежностями. Алексею Николаевичу вручили постельник[72] и чехол для подушки, и к ним двенадцать фунтов соломы для набивки. Из белья положили наволочки и пододеяльники, тоже по две штуки. И два одеяла: летнее и зимнее. Заодно ключник пояснил, что нательное белье меняют раз в неделю, после бани, простыню и верхнюю наволочку – два раза в месяц, а одеяло и нижнюю наволочку – раз в два месяца. Но, если есть желание и деньги, мыть белье можно чаще.
После ключника по вещам дежурный повел арестанта к ключнику по продовольствию. Там беседа получилась короткой. Лыков подписал обязательство кормиться за свой счет, а экономию отдать в пользу исправительного отделения. На вопрос, где лучше столоваться, ему ответили: да хоть у «Донона». Но дешевле брать из кухмистерской напротив Львиного мостика. За два рубля в день получите трехразовое питание, с тестным и морсом. В пост сами решаете, желаете оскоромиться или нет. Сахар с чаем дозволяется получать по выписке, или вам родственники на свидание принесут.
После ключников Лыкова повели обратно в канцелярию. Дежурный по конторе изнемогал под тяжестью чемодана и узла, и новичок сунул ему в карман рублевину. Тот остановился, вытер пот и сказал:
– Благодарствуйте! Того… завсегда обращайтесь, ежели что.
В конторе история с предварительной инструкцией повторилась. Но, видимо, Кочетков уже дал письмоводителю нужные указания, поэтому тот позвал Лыкова почти сразу. И вел себя до неприличия подобострастно.
Ему пришлось завести несколько документов. Первым был так называемый листок, он же форма номер два. Лыков ответил на обязательные вопросы: фамилия, имя и отчество; каким судом и когда осужден; срок заключения; начало наказания; род преступления; в который раз подвергается наказанию; звание до осуждения; лета от роду; семейное положение; вероисповедание; образование; род занятий на свободе; какие знает мастерства; отметка о поведении в тюрьме, если ранее содержался под стражей.
Затем письмоводитель занес сведения из листа в алфавит и в книгу сроков, и эти три бумаги составили арестантское дело заключенного А. Н. Лыкова. Четвертой и последней на сегодня бумагой стало объявление доверия начальнику тюрьмы – чтобы тот мог получать адресованную Алексею Николаевичу почтовую корреспонденцию.
Новенький уже собирался идти в камеру, как вдруг дверь распахнулась, и без стука вошел высокий дородный господин. Он был одет в казенный бушлат, а под ним – в дорогую сорочку из мадаполама, с шейной запонкой из крупной жемчужины.
– Добрый день, Андрей Захарович, – непринужденно поздоровался он с письмоводителем. Тот мигом вскочил и пододвинул гостю стул.
– Чего изволите, Евстратий Агафонович?
– Я по делу. Нужно срочно телефонировать.
– Поверенному?
– Да, этому необязательному человеку. Удивляюсь сам себе: почему я его до сих пор не уволил?
Письмоводитель тут же снял трубку, крутанул ручку индукторного вызова и произнес:
– Барышня! Два-два-два-ноль-два!
Послушал некоторое время, дождался ответа и крикнул в мембрану:
– Это Зеебоде? А тут Добрококи. Вас желает слышать господин Салатко-Петрищев. Соединяю.
И передал странно одетому господину отвод. Тот взял его двумя пальцами и зычно гаркнул:
– Зеебоде, колбасная душа! Срочно купи на сорок тысяч акций Майкопской нефтяной и транспортной компании. Да, чем быстрее, тем лучше. Как нет денег? Приезжай завтра же, я все подпишу. Почему не сказал, что кончилась наличность? Вот всегда ты так, Зеебоде. Когда-нибудь я тебя действительно уволю. Ну, отключаюсь.
Салатко-Петрищев бросил трубку на рычаги, покосился на Лыкова, но спрашивать ни о чем не стал. Вместо этого он извлек из кармана бушлата наполовину пустую бутылку новомодного коньяка «Гази-Бек». Поставил перед письмоводителем и сказал с той же повелительной интонацией:
– Надо срочно приобрести полдюжины. Я пришлю к вам Арсения, будьте добры распорядиться.
– Понравился, стало быть, Евстратий Агафонович?
– Годится. Ну, желаю здравствовать. Ах да! На коньяк-то дать забыл…
Шумный посетитель бросил на стол пятидесятирублевый билет и удалился.
Лыков понял, что в Петербургском исправительном отделении есть сидельцы много важнее его. Полдюжины «Гази-Бека» стоят тридцать пять целковых. А еще пятнадцать за что? Неужели за право пользоваться телефоном? Он не удержался и спросил:
– Шумный господин не из Четвертого отделения?
– Так точно, – улыбнулся письмоводитель. – У него камера напротив вашей. Господин Салатко-Петрищев – неужели не слышали? Дело о злонамеренном банкротстве. Ни с того ни с сего прекратил платежи и объявил себя нищим. Нагрел поставщиков на девятьсот восемьдесят тысяч. Дали три года исправительных, из них половину он уже отсидел. Скоро получит условное досрочное освобождение и выйдет на волю. Богатый и свободный.