– А, простите…
– За что лишили? Будто бы я забил до смерти на допросе одну сволочь. Этого я не делал, однако оказался здесь. Надеюсь доказать свою невиновность. Но лучше числиться работающим, если придется все-таки тянуть весь срок. И мне нужен наемник, батрак. Не посоветуете человека, которому это интересно? Деньги все его, и я буду еще сверху приплачивать.
Пакора задумался. Лыков взял его за локоть и вывел в коридор:
– Давайте здесь поговорим. А то господа морщатся.
– Да, попал я с ними в «легавую»… Брезгуют, хотя сами еще хуже. В одном сидит вороватый черт, и до девок он зверь. Второй с придурью, к тому же лентяй. Сём-пересём, лишь бы день прошел.
– Как Курган ворует? Вступил в сговор с интендантами?
Околоточный отступил на шаг:
– Я об вас слыхал, господин Лыков…
– Алексей Николаевич я.
– …И знаю, что вы просто так спрашивать не станете. Но тут стачка, они все заодно. Курган вместе с интендантами и заведующим работами обкрадывают арестантов. И без того нищие и Богом наказаны, так им еще в карман лезут. А поделать ничего нельзя.
– Ну, это как сказать. Пожалуй, займусь я этой публикой. Значит, они из таких, что грабят нагих?
– Так точно, Алексей Николаевич.
Сыщик видел, что собеседник ему не верит. Ежели ты настолько ушлый, чего же сидишь взаперти? Но он не кривил душой. Воровать у нищих подло, смотреть на это и ничего не делать – еще хуже. Тимофеев и сам Хрулев вряд ли одобрят подобное. Они просто не в курсе, да и смотритель, скорее всего, тоже. Надо, конечно, прежде разузнать, с кем придется сцепиться, когда начнется свалка. Как бы самого не подстригли под машинку. Там, где деньги, обычно не церемонятся. Но поддержка ГТУ вселяла надежду, что победа возможна.
– Так что насчет кандидата на должность?
– Должность холопа? – усмехнулся Федор. – Таких сотни три, есть из кого выбрать. Народ хочет выйти на волю с деньгой. Некоторые, знаю, вкалывают даже за двоих – это помимо себя! Из мужиков которые, им не привыкать к тяжелому труду. А вам какую работу хочется?
– Да все равно, лишь бы шла в зачет.
– Хм… Я сам занимаюсь чернением кожи в сапожной части военной мастерской. Но знаю там всех. Хотите приискать порядочного?
– Да, чтобы ему хотелось платить. Деньги у меня есть, причем не украденные, как у… Я, знаете ли, статский советник… бывший. Служил по полиции с тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Здесь оказался вследствие провокации. У детей заповедное имение в Варнавинском уезде, они назначили мне что-то вроде пособия. Так что с наличностью проблем не будет. Да, как у вас насчет чаю? Пить охота.
Пакора насупился:
– Отварной воды хоть залейся, а чай надо выписывать в лавочке. Я обычно пью вприглядку. И с куревом беда. Друзья у меня на воле остались, тоже околоточные: Леша Головков да Леша Крештопов. Они иногда балуют, пересылают зайчика и травку[77]. Но нечасто, поскольку взяток не берут и шиковать им не на что. Потому чай пью капорский, в аптеке он стоит семь копеек фунт. А заедаю пирогами с молитвою[78].
– Теперь побалуемся вместе. Я хочу взять чайное довольствие в камере на свой кошт – не против?
Федор недоверчиво посмотрел, потом спросил:
– Зачем вам это?
– Пусть все получат поровну. Даже этот, из шпилевочно-пришивочного. Не могу же я вас угощать, а его нет.
– А… Ну, буду ваш должник. Если смогу чем отблагодарить, только скажите. А без чаю тяжело, да.
– Вот и договорились. Завтра меня должны освидетельствовать на годность к работам, и сразу понадобится батрак. Вы уж похлопочите.
Разговор на этом можно было и кончать, но Лыкову не хотелось возвращаться в камеру. Похоже, он там еще насидится, пока комитет по его спасению добьется пересмотра дела. И он продолжил расспросы:
– Федор Автономович, а кто главный заправила в обворовывании арестантов?
– Капитан Сахтанский – слыхали о таком? Первый помощник начальника тюрьмы.
– Не только слышал, но и успел познакомиться. Но ведь работами всегда занимается особый помощник. Как же Сахтанский его оттер?
– Не знаю. Кочетков сам мзды не берет, но других удержать не может. Слишком доверчивый. Хозяйство большое, и главная его забота – чтобы в отчетах все шло гладко. Вот ребята и распустились. Официально надзором за работами занимается третий помощник смотрителя ротмистр Белозор. Но военно-обмундировальную мастерскую у ротмистра отобрал капитан. А главные обороты в той мастерской.
– Кочетков не знает, говорите?
Пакора огляделся и сказал, понизив голос:
– В Литовском замке, Алексей Николаевич, все продается и все покупается. «Иваны» из татебного отделения заправляют. Только наш коридор не под ними, потому как люди тут особые и вмиг найдут защиту. А остальных блатные прижали крепко. Доят тюрьму, как хотят, и делятся со старшими надзирателями. Ну и Сахтанский как первый помощник смотрителя их прикрывает.
– А Непокупной?
– Он вынужден быть… как это? Дипломатом. С тутошними ссориться нельзя, вот он и потакает. За деньги, конечно: у воды да не напиться? А в дела чужих отделений Иван Макарович не суется. Он в ровных отношениях со всеми, и его можно понять. Непокупному осталось два года до отставки. Формуляр у дяди чистый, и он может рассчитывать на полную пенсию[79]. Для чего ему скандалы? Вот и мирится. Опять же, среди старших надзирателей есть очень сильные фигуры. Самый прожженный – Лясота. Он и заведует татебным отделением. Что там творится, не передать словами. Словно это не образцовая тюрьма в столице, а Сретенская пересылка. Снаружи все кучеряво. А копни, такое полезет…
– Например?
– Например, мужеложцы должны находиться в отдельных камерах, в Восьмом коридоре. Там они и сидят. Однако по ночам к ним заявляются фартовые, когда им захочется. А кому бабу надо, идут на квартиру к дьячкам Спасской церкви. Туда им за рублевину приведут молодую да фигуристую.
– Половой вопрос – дело важное, Федор Автономович. Но не самое. Нет ли чего посерьезнее?
Но тут Пакора замкнулся. Ему явно не нравились вопросы нового сокамерника и особенно его желание что-то поменять в сложившемся порядке. И околоточный стал отговариваться незнанием.
Лыков понял, что для первого раза достаточно, и уже хотел возвращаться в камеру. Вдруг из тамбура в коридор вошли двое. По их повадкам сыщик сразу узнал настоящих глотов[80]. Бушлаты у них были надеты на одно плечо, по-молодецки. Это верная примета: так ходят на каторге «причандалы» – те, кто составляет свиту «иванов». Ухарские рожи вошедших подтверждали правоту Лыкова. Оба заросли бородой – значит, относились к разряду испытуемых. Надзиратель на входе пропустил их без единого слова.
Поравнявшись с бывшими полицейскими, глоты остановились и начали рассматривать сыщика. Потом рыжий ткнул в бок белобрысого и сказал:
– Ты глянь, Жоржик, – это Лыков. Я слыхал, что его к нам пришлют. И вот, не соврали. Здорово, дух![81] Что, опять заступил за постромки?
Сыщик сдержался, чтобы не попасть в первый же день в историю. Но рыжий не унялся:
– Молчишь, как баба? Шла бы тогда в Первый коридор, твое благородие.
В тюрьме это самое страшное оскорбление. Фартовые бились до полусмерти, если один к другому обратился как к женщине. Здесь Алексею Николаевичу нельзя было давать слабину, иначе совсем сядут на голову. И он решил проучить наглеца.
Лыков шагнул к жигану и произнес спокойным голосом:
– Что же ты, дуроплясина, табель о рангах до сих пор не выучил? К статским советникам следует обращаться «ваше высокородие».
– Какое же ты теперь высокородие, ежели такой же, как и мы? – серьезно сказал рыжий, но на всякий случай сдал назад.
– Никогда я не буду таким, как ты, – ответил сыщик и взял наглеца за горло. Напарник кинулся на выручку и тоже оказался в захвате. Алексей Николаевич поднял обоих на три вершка и прислонил к стене; те хрипели и сучили ногами. Дежурные надзиратели обомлели, но вмешаться не спешили.
Лыков, держа фартовых на весу, трижды сильно стукнул их головами, приговаривая:
– Не хами полиции! Не хами полиции! Запомни, шваль: не хами полиции!
С каждым ударом ребята синели, из них словно выпускали воздух. Когда сыщик разжал хватку, оба оказались на полу. Рыжий пробовал встать, но ему это не удалось. Тогда Лыков поднял его за бороду одним сильным рывком и спросил:
– Ты все понял?
– Да, ваше высокородие…
– Объясни всем.
– Слушаюсь…
– Брысь!
Фартовые на подгибающихся ногах бросились прочь. Тут только к Алексею Николаевичу подоспели оба надзирателя. Они пытались что-то сказать, но тот рявкнул:
– Фамилии!
– Что-с? – спросил тот, который выпускал новичка погулять.
– Ваши фамилии. Ну? Чего не понятно?
– Я Лучков, а он Платонов.
– Почему пустил этих двух без разрешения начальства?
– Так они каждый день ходят. К Кургану-Губенке, по расчетам за сапоги.
Лыков и сам уже понял, что вошел в раж и пора бы остыть. Он выпустил пар, постоял немного молча. Оба служивых ждали; на их лицах появилось даже сочувствие.
– Прошу меня извинить, господа. Сорвался. Когда всякая босота хамит…
– Понятное дело, ваше высокородие, – утешительно ответил Платонов. – Из князи да в грязи. Кому хошь обидно будет. Вы того… пообвыкните, что ли. Мы обязаны рапорт составить, однако, учитывая ваши заслуги, промолчим. Так, Лучков?
– Промолчим, ваше высокородие. Только уж вы в следующий раз не на глазах у надзирателей лупите, а где-нибудь в уголке. Будьте любезны.
– Буду. Спасибо. Ивану Макаровичу все же сообщите, чтобы он был в курсе. А он решит, подавать по команде или нет.
– Иван Макарович сор из избы выносить не станет, он вас шибко уважает, – возразил Лучков. – Такое рассказывал! А правда, что у вас Георгиевский крест за турецкую войну?