– Правда.
– А про одиннадцать ранений?
– Тоже.
– А что вы не то пять, не то шесть уголовных кончили при аресте? Самую что ни на есть мразь…
– А вот про это позвольте умолчать, – улыбнулся Лыков и протянул надзирателям руку: – Благодарю.
Полицейские пошли в камеру. Околоточный смотрел на Лыкова по-новому, потом выдохнул:
– Вон вы какой, оказывается…
– Какой?
– Да все бы наши начальники были такие, то была бы служба!
– А что за дерзкие ребятишки? – сменил тему сыщик.
– Из татебного отделения. Вовка да Жоржик, дрянной народ. Числятся в свите тамошних заправил. Теперь они на вас затаят обиду.
Взвинченный Курган-Губенко встретил их на пороге:
– Что там за шум? Я жду старших по работам с ведомостью, а их все нет.
– Рыжий и белобрысый? Они сегодня не придут.
– Это почему же?
– Вести себя не умеют. Словили за дело.
– Да что это такое? Как понять – словили за дело? Вы что, первый день в замке и уже устанавливаете свои порядки?
Лыков подошел к приставу и тяжелым взглядом заставил его замолчать. Потом сказал четко:
– Да, устанавливаю. Лафа кончилась. Передайте вашим подельникам, чтоб знали свое место. Иначе рассержусь.
– Я…
– Что «я»? Не понял еще, пристав? И тебя не будет, и их. В порошок сотру.
Курган-Губенко посмотрел на сыщика внимательно, что-то решил для себя и вышел из камеры.
В его отсутствие Лыков устроил вечернее чаепитие. Он разложил на столе принесенные с собой три марки фамильного чая, рафинад, мятные жамки и рахат-лукум. Пакора с Огарковым несказанно обрадовались угощению. Оба были чаевники, но люди без средств, а богач пристав пил чай в одиночку, с соседями не делился. Теперь голодранцы блаженствовали…
Курган-Губенко появился лишь к отбою. Посмотрел на остатки пиршества, молча лег на кровать и отвернулся к стене. «Интересно, куда он бегал, – подумал Алексей Николаевич. – Уж не к капитану ли Сахтанскому? Тогда завтра жди неприятностей».
Глава 10Лыков осваивается
Подозрения сыщика подтвердились на следующее утро. Сначала Четвертый коридор вышел на утреннюю молитву, и новенький впервые увидел всех товарищей по несчастью. Публика оказалась разнородная. Тифлисские моколаки держались отдельно, так же как и купечество. Особняком стояли бывшие бригадный начальник и уездный предводитель. Выпрямившись на пороге, нехотя крестился лжебанкрот Салатко-Петрищев. «Легавая» камера вышла на молитву не в полном составе: пристав решил поспать подольше. Федор шепнул Лыкову, что он делает так всякое утро.
По окончании молитвы, едва бывшие полицейские заварили чай, на пороге возник смотритель. Он сказал, не заходя внутрь:
– Доброе утро, господа. Алексей Николаич, можно вас на пару слов?
Сыщик вышел. Кочетков отвел его в сторону и спросил:
– Что у вас вчера произошло? Говорят, вы побили двух жиганов?
– Извините, Никанор Нилович – опять не сдержался.
– Второй раз уже такое. Подведете под монастырь и себя и меня! Говорю же, мой помощник спит и видит, как занять должность. Ябеду теперь сочиняет, облудник.
– Его донос попадет к Хрулеву, капитану самому это боком выйдет, – пробовал успокоить смотрителя арестант.
– Все равно, Алексей Николаич, извольте держать себя в руках! Не давайте ему материала ни на себя, ни на меня!
– Виноват, виноват, сам понимаю. Буду сдерживаться. Трудно молчать, когда всякое отродье тебе хамит…
– Жиганы обратились в тюремную больницу, – продолжил Кочетков уже спокойно. – Ушибы головы, на шеях отпечатки пальцев. Ничего страшного, но они под впечатлением.
– Подали жалобу?
– Сначала не хотели, очень уж вы их напугали. Но пришел Сахтанский и заставил написать. Что вы будто бы набросились на них в этом коридоре, в присутствии дежурных надзирателей и заключенного Пакоры. Беспричинно.
– Можете спросить у Пакоры, как все было на самом деле. Два мерзавца шли мимо, увидели меня и давай паясничать. Мол, заступил за постромки, ты теперь как мы. И еще назвали бабой. Вы же знаете тюремные нравы. Стоит только дать себя в обиду – потом уже все, затопчут.
Статский советник пожевал губами и сказал:
– Надзирателей я предупрежу, они будут отрицать. А ваш Пакора не выдаст?
– Судя по всему, он честнее других моих сокамерников, вместе взятых. Нет, не выдаст.
– Да… – Начальник тюрьмы вздохнул, снял фуражку и почесал лысину. – Задали вы мне работы…
Лыков не стал извиняться в третий раз. Кочетков молча протянул ему руку и удалился в сборную. Через минуту оттуда выкатился гуттаперчевым мячиком Непокупной и подбежал к сыщику:
– Ваше высокородие! Их высокородие велели передать, что ничего не было. Ваших голоса против ихних – не докажут. Мои уже предупреждены.
– Спасибо.
– Только вы уж того…
– Понимаю, Иван Макарыч. Сам не хочу нарываться, да выходит плохо.
Увидев, что новичок пользуется поддержкой смотрителя, Курган-Губенко счел за лучшее помириться с ним. Он спросил с заискивающей улыбкой, можно ли и ему испить такого шикарного чаю. Алексей Николаевич сказал:
– Разумеется, пейте сколько хотите, по-соседски. Кончится – супруга еще принесет. Теперь с чайным довольствием у вас нехватки не будет, я беру его на себя.
Так они и помирились. Федор, поняв, что сыщик на его стороне, почувствовал себя свободнее. Он смело садился за стол вместе с господами, говорил с ними на равных, даже спорил. Те ежились, но терпели. Они уже сообразили, что расклад в камере поменялся. Пришел человек сильный, влиятельный, и как прежде уже не будет. Лучше околоточного признать и манеры свои изменить.
Второй день в тюрьме тянулся своим чередом. По случаю воскресенья Пакора не работал, и жиганы из мастерской тоже не приходили. В «легавой» было тихо и покойно. Лыков взялся за роман Николая Викторовича и честно попытался его осилить. Быстро стало понятно, что Огарков и правда графоман. Затянутые описания чувств главных героев, трескучие надуманные диалоги – так не говорят в жизни реальные люди. Сами персонажи ходульные, одноцветные – или чересчур положительные, прямо сахарные, или злодеи из злодеев… Но обижать соседа не хотелось, и сыщик решил действовать более тонко.
– Николай Викторович, – сказал он строго, – в вашем тексте есть достоинства, но больше недостатков. Вот когда идут разговоры, в них звучит живая речь. А потом вдруг – раз! – выражение, которое никак не могло выйти из уст героя. Ибо для него оно не характерно.
– Да? А в каком месте, покажите.
– Вот тут… и еще вот тут. Персонаж – молодой красавец граф, богатый и высоконравственный. Но изъясняется будто акцизный чиновник. А когда он пытается говорить как граф, выходит чересчур возвышенно. По-книжному. Читатель почувствует фальшь и отложит вашу книгу.
– М-м… Что же мне, весь абзац переписать?
– Николай Викторович, а зачем сочинять то, чего вы не знаете? Вы хоть с одним графом знакомы? Бывали в высшем свете?
– Честно говоря, графы мне не попадались.
– Так пишите о той среде, которую знаете и видите. Например, почему бы вам не сочинить криминальный роман? Или, как сейчас модно говорить, детективный. Это английское слово. Слышали?
– Да, приходилось. Но чем детективный роман лучше, например, моего, драматического?
– Поверьте, читатели любят жанр, в котором убийства, схватки, ложные следы и незаметные подсказки. Потом, вы служили в полиции, знаете службу изнутри. Язык, регламенты, мелочи быта – все вам знакомо. А людям посторонним – нет. Им будет интересно почитать книгу, написанную специалистом. Сдается мне, что в жанре криминального романа у вас больше шансов на успех.
– Не знаю, не уверен, – пробормотал Огарков. Но было очевидно, что мысль Лыкова его заинтересовала.
– Но о чем писать? Я, честно говоря, хоть и служил в полиции, но в общей, а не сыскной. И дознаниями не занимался, все больше пропиской да муштрой дворников. В участке, сами знаете, все преступления на одну колодку: у Фили пили, его же и били… Может быть, подскажете идею? Вы же сыщик!
– Идею? Так и быть, извольте. Вот раз в Москве, много лет тому назад, меня завалило в пещере, в Даниловке. Я шел по следу двух опасных людей, они знали об этом и решили избавиться от погони. Заманили в ловушку, в одну из пещер, и подорвали выход динамитным патроном. Четыре дня пришлось сидеть в темноте, ожидая погибели. Я и бодрился, и падал духом; чуть было не покончил с собой, дабы избежать жуткой смерти от удушья…[82]
Огарков схватил карандаш и начал записывать, уточняя детали. Алексей Николаевич стал вспоминать и увлекся. Пристав с околоточным бросили свои дела и тоже слушали. Рассказ затянулся на полчаса. Многое из той истории до сих пор являлось государственной тайной, и Лыкову пришлось замолчать важные подробности. Например, что министр внутренних дел Маков не застрелился, как гласила официальная версия, а был убит у себя на квартире. Именно после его смерти последующие министры не захотели жить в доме МВД на Большой Морской, 61, и казенная квартира была перенесена на Фонтанку, 16.
Лыков рассказал лишь эпизод с четырехдневным пребыванием в подземелье, но окрасил его своими мыслями и чувствами. О чем он думал, уже простившись с жизнью. Как боролся со страхом смерти. Как отчаяние сменялось надеждой, а затем готовностью принять любое решение Бога.
Когда он закончил, Огарков схватил бумагу и перо, и больше в тот день его не слышали. Он писал до отбоя, утром докончил рассказ и попросил Лыкова прочитать его и дать замечания. К удивлению Алексея Николаевича, текст получился вполне приличным. Видимо, автору было проще идти по канве. И он справился с задачей намного лучше, нежели когда сам выдумывал сюжеты.
– Неплохо, Николай Викторович. Вот в двух местах я бы поправил, а так… Весьма и весьма. Как назовете рассказ?
– «Давнее происшествие в Даниловских пещерах» – как на ваш вкус?