Вечер прошел за веселой попойкой. Бывшие полицейские выпили весь «Гази-Бек», после чего Курган-Губенко выставил бутылку с красной головкой со словами «водка кровь полирует». К ночи в «легавой» камере и корки хлеба не осталось, все подъели дочиста. Алексей Николаевич пил и веселился наравне со всеми, но на душе у него было тошно. Британцы предъявили ультиматум. И у них есть кто-то внутри тюрьмы, тот, кто точит сейчас на сыщика нож. Следует срочно известить об этом Азвестопуло.
Пакора заметил настроение бывшего статского советника и пытался его разговорить. Но тот отмолчался. Уже перед отбоем к сыщику пристал графоман Огарков и попросил новых историй. Алексей Николаевич поведал, как его едва не застрелили в Ропшинской лавре оттого, что артельщики уронили на лестнице шкап. Николай Викторович снова заскрипел пером. Остальные быстро захрапели.
Ночью к Лыкову во сне пришел Федор Ратманов по кличке Буффало. Он привиделся ему всего второй раз в жизни, хотя Алексей Николаевич часто вспоминал погибшего товарища. Первый раз Буффало явился в Усть-Каре и велел сыщику немедленно проснуться, потому что его собираются убить. Лыкову хотелось поговорить с Федором, но тот оборвал разговор. Алексей проснулся и лишь поэтому остался жив – действительно пришли его зарезать[88]. И вот теперь второе появление.
– Федор! – радостно приветствовал гостя Лыков. – Как хорошо. Ты, стало быть, тоже меня помнишь?
– Помню, не сомневайся.
– Там у вас не страшно?
– На том свете? – догадался Ратманов. – Нет, здесь хорошо. Много приличных людей. Твой отец живет через два дома от меня, передает благословение. И Варенька с ним.
– Варенька… Я уже стал забывать ее… Как же это вышло – в одном доме? Ведь в жизни они не были знакомы.
– Тут все всех знают, у кого на вашем свете остались родные. Варенька тебя ждет, но ты сюда не спеши. Отбудь сначала свой урок.
Лыков перестал улыбаться, насторожился:
– Опять хочешь предупредить? О чем?
– Алексей, твоя жизнь в опасности. Бойся черного человека.
– Черного человека? Кто он?
– Бойся черного человека, – повторил Буффало.
– Погоди, скажи еще что-нибудь. У него черные волосы? Борода? Как я его узнаю?
– Ты узнаешь. У него черная душа.
Глава 11Литовский замок
Угрюмая громада Литовского замка появилась в Коломенской части в 1787 году. Тогда архитектору Старову поручили выстроить тюрьму. Он сложил из камня неправильный пятиугольник, в который вписал семь круглых башен. Отсюда и возникло народное название замка – Семибашенный. Так на пересечении Мойки и Крюкова канала, напротив Новой Голландии, возникла средневековая с виду крепость. Но ее отдали военным, отложив идею с тюрьмой на тридцать лет. В стенах фортификации разместился сначала Кавалергардский, потом Литовский мушкетерский полк, а затем и Морской гвардейский экипаж. Именно от Литовского полка замок получил свое официальное название, как и расположенный рядом рынок. Однако насчет последнего у историков имелись разные версии…
Наконец для вояк возвели собственные казармы, а потребность в городской тюрьме неуклонно росла. В столице было полно мазуриков. Где их содержать? Петропавловская крепость не каучуковая, да и слишком жирно селить там кого попало. И в 1822 году генерал-губернатор предложил Городской думе принять Литовский замок от морского ведомства для устройства в нем каталажки.
По заказу Думы архитектор Шарлемань перестроил крепость в полноценное узилище. В ходе реконструкции уцелели только четыре башни. Архитектор убрал лишние в каждом из длинных корпусов и выровнял стену по Тюремному переулку. Вместо неправильного пятиугольника получился столь же неправильный четырехугольник. Однако в народе усеченный замок по-прежнему называли Семибашенным. Именно тогда окончательно сформировался его внешний облик. Из зеленого замок перекрасили в светло-серый цвет.
Шарлемань построил так называемую тюрьму общего устройства. Городской казне она встала в копеечку – 280 567 рублей ассигнациями. Тюрьма была рассчитана на 793 человека[89], но позднее были заведены мастерские, которые уменьшили количество мест до 600. В десяти отделениях насчитывалось в общей сложности 103 камеры. В Первом отделении сидели арестанты с большими сроками, разбойники и убийцы; его назвали татебным. В нем устроили особое помещение – кнутобойню. Воры и мошенники были в другом отделении, подозреваемые в преступлениях – в Третьем, бродяги – в Четвертом, беспаспортные – в Пятом, неисправные должники – в Шестом, пересылаемые – в Седьмом, женщины – в Восьмом, административно арестованные – в Девятом. Самое последнее называлось частным, или бесхлопотным. Туда помещали арестантов из благородных, им можно было не работать и столоваться от кухмистерских. Нынешнее Четвертое отделение, по сути, являлось наследником бесхлопотного. В те времена заключенные простого звания сидели по десять-двадцать человек в камере, благородные – по двое.
Все отделения имели отдельный вход со двора и в то же время сообщались между собой внутренними переходами, а снаружи – крытыми галереями.
Корпус, выходящий на Офицерскую улицу, имел длину 42 сажени и стал самым нарядным. Он украсился трехэтажным ризалитом. Наверху вывели фронтон, а над ним поставили крест из пудожского камня, который поддерживали два ангела.
Внутри ризалита устроили двусветный храм Всемилостивого Спаса в духе высокого классицизма. Генеральша Горихвостова подарила новой церкви образ Спасителя в киоте из красного дерева. Поговаривали, что она сделала это по наущению дочери, которой во сне дал такой наказ сам Господь.
По сторонам от храма в корпусе помещались тюремная контора, комната свиданий, квартиры смотрителя, священника и дьячков, а также казарма для семейных надзирателей.
Корпус по Тюремному переулку был самым длинным – 84 сажени. Из них отрезок от Офицерской в 39 саженей выстроили в четыре этажа. И поместили туда женское отделение. Оно строго охранялось, главным образом от арестантов-мужчин. Внизу были устроены службы (включая собственную баню), наверху – больница на 30 коек и квартиры надзирательниц; во втором и третьем этажах сидели арестантки. Все окна были закрыты жалюзи, чтобы мужики не подсматривали.
Остальная часть корпуса до самой Мойки была трехэтажной. Именно в ней содержались татебные и бродяги. А еще квартиры старшего врача, аптекаря, камера прокурорского надзора, школа, цейхгаузы, а наверху – мужской лазарет на 125 коек.
По набережной Мойки шел самый короткий корпус, всего 12 саженей. Его левая, западная, башня была отведена под католическую и лютеранскую церкви. Там же находилась аптека, а в подвале – водокачка. Правая башня на Мойке вместила кухню, внизу располагалась квасная. В двухэтажном прясле между башнями устроили мастерские.
Восточный корпус по Крюкову каналу был длинным, семьдесят саженей, и двухэтажным. В нем помещались все другие отделения, включая благородное. А еще молельные комнаты для арестантов мусульманского и еврейского исповеданий.
Под службы использовались подвалы, флигели во дворе и башни по Офицерской улице. Тюрьма имела свои пекарню, прачечную, баню, духовную библиотеку. В восточной башне, рядом с мостом, устроили единственные въездные ворота. Двор разделили на две части. Малый находился позади церкви. На него выходили окна надзирательской казармы, служебных квартир и женского отделения. В углу между Офицерской и Тюремным переулком для арестанток устроили небольшой садик. Это место стало самым приятным во всем замке. Три десятка деревьев, а между ними даже клумбы с цветами! Садик отделялся от двора высоким каменным забором, а ворота в нем караулили надзиратели.
Малый двор отгораживали от большого вставшие стена к стене одноэтажные флигели. В одном разместили квартиры для привратников. Другой отдали под покойницкую. В третьем находились ледник, сараи и конюшня. Замок имел собственный ассенизационный обоз.
В большом дворе к корпусу по Крюкову каналу сделали два узких длинных пристроя. В официальных документах их называли выступами. В первых этажах выступов помещались мусорная и выгребная ямы, а также уборные. Наверху проживали в одном – фельдшер, а в другом – старший помощник смотрителя. Между выступами завели лужайку, которая очень радовала арестантов. Там устроили для их развлечения голубятню, и многие ходили туда полюбоваться птицами. Сидельцы из крестьян разбили вокруг голубятни небольшой огород и с удовольствием копались в земле. Другие любители разводили кур, которые шли на улучшение больничного рациона.
Первоначально сидельцев различали внутри замка по цвету воротников на куртках. Татебное отделение носило черные воротники, воры и мошенники – желтые, подозреваемые в воровстве – голубые, бродяги – зеленые, и так далее. Со временем разноцветные во́роты отменили. Строгие порядки городской тюрьмы постепенно смягчались. После отмены крепостного права в Петербург хлынули толпы вольных голодранцев. Резко выросла преступность. Семибашенный трещал по швам: его население уже превышало тысячу человек. Отделения перемешались, тюремная стража не могла поддерживать дисциплину. Двери камер перестали запирать даже на ночь. Арестанты свободно ходили с этажа на этаж, подкупленные надзиратели снабжали их запрещенными вещами. Требовалось разделить заключенных по видам преступлений, замок пора было расселять. После вспыхнувшей волны террора на Крюков канал стали доставлять народовольцев. Те еще добавили беспорядка…
Именно этот период Литовского замка описал Всеволод Крестовский в своей знаменитой книге «Петербургские тайны».
Правительство начало строить новые казематы и переводить арестантов из Семибашенного туда. Сперва открыли Дом содержания неисправных должников, потом пересыльную и срочную тюрьмы, и уже в середине семидесятых – ДПЗ. Литовский замок утратил свое назначение, все в нем носило временный характер. Большинство заключенных составляли приговоренные к арестантским ротам. Однако рядом с ними сидели каторжники, ожидавшие обряда гражданской казни, и краткосрочные по приговорам мировых судей, которым не хватило места в работном доме.