В результате Алексей Николаевич плескался в ванне и наслаждался одиночеством. Банщика он услал за пивом, вручив ему рубль. Тихо, комфортно, словно ты в дворянских номерах у наследников Воронина, а не в тюрьме.
Согревшись, сыщик вылез и стал обтираться мочальной рукавицей. Вдруг между лопаток у него захолодило. Лыков резко развернулся. Перед ним стоял кудлатый мужик в казенном исподнем, в руке у него было шорное шило. Мужик сильно косил: один его глаз уперся Алексею Николаевичу в грудь, а второй смотрел вбок…
– Ну? – хрипло спросил сыщик. – Ты чего приперся? Зачем тебе в бане шило?
Кудлатый сделал шаг вперед. Лыков тут же принял оборонительную стойку, выставив вперед кулаки. Мужик перевел один глаз на выпуклые бицепсы противника: ясно было, что он впечатлен и не решается напасть первым.
– Брось его и уходи, – приказал сыщик, берясь за тяжелую дубовую ряжку[91]. – Не то убью.
И замахнулся. Этого оказалось достаточно. Незнакомец кинул шило в угол и выбежал прочь.
Алексей Николаевич сел на скамью и медленно унял дыхание. Что это было? Кудлатый на психованного не похож. Привет из татебного отделения? Очень вероятно. А дальше? Не ввалятся ли сейчас трое-четверо глотов, чтобы напасть на безоружного толпой? Лыков хотел подобрать с пола инструмент, но не успел. Вместо глотов явился его банщик с двумя бутылками пива:
– Вот, извольте. Сдачи гривенник. Ой! Тут на полу шило чье-то валяется… Какое большое… Я уходил, его не было.
– Возьми себе, и сдачу тоже.
Парень поднял опасную штуку, рассмотрел ее и засунул в сливную трубу:
– Ну к чертям. Еще найдут. Им же убить можно. Париться желаете?
– Желаю.
– Ага. Через пять минут освободится, там пока бродяги. Давайте, ваше высокородие, я вам покуда кровь разгоню. У французов это называется массаж. Еще маслицем могу намазать, из самой Палестины привезли.
– Валяй.
Через четверть часа Лыков отпыхивался в раздевальне, цедя пиво. Когда появился околоточный, сыщик его спросил:
– Тут ходил один. Кудри как у итальянца, а глаза смотрят в разные стороны. Не знаешь, кто это?
– Косоглазый? Пашка Адуй. Грабитель из неважных. А что?
– Да видишь ли, он пришел ко мне с шорным шилом. Один на один, когда банщика не было.
Федор так и сел:
– Пашка? С шилом? Вот сучий потрох!
– Поясни.
– Эх, Алексей Николаич. Дурак я, дурак! Надо было мне от вас ни на шаг не отходить. Адуй давеча проиграл в карты всю свою квитанционную книжку. Ну и… попросил отыграться.
– «Иванам» проиграл? – сообразил Алексей Николаевич.
– Не им, а шулерам. Сидят тут двое. Но, полагаю, это им «иваны» поручили. Ах я, дурак…
Пакора вскочил:
– Но как вы отбились?
– Вот так сделал, – сыщик напряг огромный бицепс. – И сказал: брось, не то убью.
– И Пашка бросил?
– Да.
– Повезло. Однако в следующий раз они другого пришлют. Уж не перечьте, я при вас теперь всегда буду.
Полицейские помолчали, потом околоточный осторожно спросил:
– Это они за то, что вы жиганов побили? Или старые счеты сводят? Вы кого-то из головки лично арестовывали?
– Черт эту свору разберет. Надо сходить, посмотреть на них.
– Куда сходить? В Шестое отделение?
– Да. Может, кого и узнаю.
– Тогда завтра днем, – посоветовал Пакора. – И меня возьмите с собой. При свете они вас тронуть не посмеют, а двоих тем более. Но… – Околоточный замешкался: – Но… Что-то тут не сходится. Просто за то, что вы поколотили Васю Долбни Башка, убивать не полагается. Ведь Адуй не бог весть какая птица. Враз лопнет, если нажать. Или я не все знаю, Алексей Николаевич?
– Не все, Федор Автономович. Я ведь сюда не просто так попал. Тут интрига, заморская, серьезная…
И Лыков рассказал новому телохранителю о заговоре англичан против него.
Пакора поверил сразу и безоговорочно. Он сказал:
– Подлое племя живет на том острове. Мне и Головков с Крештоповым говорили: опасайся их. Друзья это мои…
– Я помню.
– М-да… То есть, если я правильно вас понял, они кому-то заказали ваше смертоубийство.
– Да, как только Салатко-Петрищев сообщил, что Лыков отказался сойти с тропы войны.
– Какой тропы? – смешался околоточный надзиратель.
– А, так в книгах про индейцев говорят…
– Да? Не читал. Но быстро фартовые сработали. Прислали парня, который карточный должник.
– Очень похоже на то, Федор.
Опять полицейские надолго замолчали. Лыков снова послал банщика за пивом. Ему не хотелось возвращаться в камеру. В раздевальне скопилось чуть не полсотни арестантов, в такой толпе сыщика точно не убьют. А пока идешь из Тюремного переулка на Крюков канал, черт знает что может случиться… Администрация экономила электричество, и закоулки в переходах с этажа на этаж были темными. А на первом этаже потолки сводчатые, там особенно сумеречно. Идти к себе лучше вдвоем с Федором. И как-то надо его отблагодарить за это…
Суббота закончилась для Лыкова благополучно. Они с Пакорой вернулись в «легавую» камеру целыми и невредимыми. Но сыщик уже знал, что охота на него объявлена. Неспроста косоглазый налетчик влез в банное отделение с шорным шилом. Такое достанет до сердца… Следовало принять меры, но какие? Рассказать смотрителю? Кочетков посадит Адуя в карцер, тот не сознается. Лыков, мол, врет или ему показалось. Ничего не докажешь. Ходить теперь всегда вдвоем? А есть ли у него право рисковать жизнью Федора? Конечно, двоих не атакуют – слишком опасно. Но могут приговорить околоточного. Необязательно убивать, можно втянуть в драку, чтобы засадить в карцер. И когда сыщик снова останется один, напасть. Но уже всерьез.
Прошло еще несколько дней. Алексей Николаевич не без усилий заставлял себя покидать коридор. Иначе можно увязнуть в страхе и стать другим человеком: вечно трясущимся, маниакально боящимся за свою жизнь…
Вдруг произошло новое покушение. Татебный коридор не стал откладывать дело в долгий ящик. Однажды Лыков заболтался со старшим надзирателем и пропустил обед. Из кухмистерской доставили судки, на этот раз арестант заказал суп харчо, к которому пристрастился в Тифлисе. Целый час судки остывали, и, когда Алексей Николаевич взялся наконец за ложку, харчо уже стал едва теплым. Арестант зашел в сборную и попросил подогреть суп на бензинке. Надзиратели завели ее себе в складчину для подобных целей.
Добрые люди пошли навстречу знатному узнику. Поблагодарив их, сыщик с судком вернулся к себе в камеру. И увидел жутковатую картину. Огарков стоял на коленях перед парашей, его выворачивало наизнанку. Он бился головой об фаянс, едва успевая дышать… Лицо белее мела, жилы на шее вздулись – казалось, несчастный писака вот-вот отдаст концы. Над ним навис растерянный Пакора и не знал, что предпринять.
– Живо под руки и в госпиталь, – приказал Алексей Николаевич.
Вдвоем они потащили графомана. По дороге тот прошептал сыщику:
– Извините, не удержался… Никогда не кушал харчо… Я всего две ложечки…
Огарков залез в судок, предназначенный для сыщика! Если бы не интересный разговор с Непокупным, Алексей Николаевич сейчас был бы на его месте. Это он сообщил Миронову, когда отравившегося доставили наконец в госпиталь. Эскулап глянул в таз у кровати больного и сказал:
– Э, там уже кровь и желчь. Похоже на гастрическое отравление мышьяком.
Николай Николаевич сделал помощнику пристава промывание желудка белковой водой, затем изготовил антидот – смесь жженой магнезии и сернокислого железа. Он выхаживал пострадавшего всю ночь, давая ему каждые пять минут по столовой ложке противоядия. По счастью, Николай Викторович принял малую дозу отравы. К утру он заснул и спал до вечера. К отбою помощник пристава вернулся в камеру, бледный и слабый. Он много пил и жаловался на мышечные боли. Но лежать ему было трудно: приходилось то и дело бегать в конец коридора. Федор безжалостно смеялся и говорил ему в спину:
– А не ешь впредь чужое!
Сделать анализ еды не удалось. Пока сокамерники спасали отравленного, кто-то вылил харчо в унитаз. Старший врач собрал и отослал в лабораторию рвотные массы. И быстро получил ответ: в супе был так называемый белый мышьяк.
Дознание на скорую руку, конечно, ничего не дало. Посыльный из кухмистерской божился, что никаких ядов не подсыпал. Подворотный указал, что вручил еду одному из «скакунов». Так называли арестантов, дежуривших у ворот на посылках. «Скакуна» разыскать не удалось. Какой-то безликий, их много, разве всех упомнишь…
С трудом взяв себя в руки после нового покушения, сыщик начал изучать тюрьму. Когда еще попадешь сюда? Он же полицейский.
Исправительное отделение – любопытное место. По роду службы Лыков чаще посещал следственные тюрьмы, иногда – каторжные. Клиенты арестантских рот были для него мелковаты. Воры, мошенники, грабители, бродяги составляли в них большинство. Но попадались и серьезные фартовые. Старая уловка: когда сыщики наступают тебе на пятки, нужно спрятаться от них в домзаке, сев за мелкое нарушение. И тогда среди пескарей поселяется щука… Поэтому бывший статский советник решил закинуть удочки.
У него было для этого сразу несколько причин. Одна – профессиональное любопытство. Когда всю жизнь ловишь и сажаешь, хочется узнать, а как там дальше? Вторая – разведочная задача. Если в замке имеются его враги и готовят нападение, надо их выявить. Ясно, что это не карманники с поездушниками, а жильцы татебного отделения. Придется проникнуть туда. Осмотреться и, возможно, подбить ребят на агрессию. Потом через администрацию выяснить, кто они. А там будет видно. Третья причина – сыщик хотел разобраться в тайнах арестантских работ. Где деньги, там всегда преступление. Он обещал Трифонову сообщить факты, которые не узнать из кабинета на Греческом проспекте[92].
На опасную рыбалку Лыков собирался целую неделю. И решился на нее не сразу. Глубоко в подсознании у Алексея Николаевича таилась горькая мысль. Он до конца так и не смирился с тем, что оказался в тюрьме. По ночам, просыпаясь, разжалованный дворянин долго лежал с открытыми глазами. Храпели сокамерники, графоман Огарков вскрикивал во сне, из коридора доносились шаги надзирателя. Как он, его высокородие, сюда попал? За что? Неужели это явь, а не болезненный бред? Свершилась вопиющая несправедливость, все утерлись и молчат… Закон, который сыщик Лыков всю жизнь защищал, теперь обернулся против своего защитника. И ничего нельзя сделать. Финт судьбы, игра краплеными картами. А вдруг это навсегда? Товарищи ничего не докажут, он отсидит весь срок и выйдет ошельмованным? Ведь никаких гарантий нет. Судебная система бесчеловечна, ей проще не возвращаться к единожды сломанной жизни, а нестись дальше своим ходом. Много ли он, Лыков, знает случаев отмены приговора? Да это бывает один раз в сто лет! Крокодил не умеет разжимать зубы, он наловчился лишь кусать. Не иллюзия ли его надежда на помощь с воли?