Господи-Помилуй смотрел на Лыкова сверху вниз и размышлял. Так прошло секунд тридцать. Алексей Николаевич хотел только одного: чтобы ему дали уйти из камеры на своих ногах. Но показывать этого было нельзя, и он поднажал:
– Если хочешь войны, я попрошу Филиппова. Он копнет, где надо, и возбудит новое дело. Тебе самое место на каторге, а не здесь. Вот и поправим несправедливость.
«Иван» бросил быстрый взгляд за спину сопернику. Спрашивал совета у смуглого, у Жежеля, догадался Алексей Николаевич. И бандит увидел то, что хотел. Выражение его лица сменилось на притворно-добродушное. Он ответил:
– Нет у Филиппова на меня ничего. И вообще… Вали, покуда цел, твое низкородие. Чтобы я тебя здесь больше не видел!
Лыков объявил громогласно:
– А ну распахните двери пошире, я по-пански плюну!
Фартовые освободили проход. Лыков не стал терять времени даром, выскочил в спасительный коридор. Уже там он оглянулся и, не обращая внимания на «ивана», сказал Жежелю:
– Я тебя запомнил.
– Я тебя тоже, – в тон сыщику ответил бандит.
Лыков под конвоем Ивана Кирьяновича двинулся прочь из татебного отделения. Он чувствовал, что в затылок ему смотрит очень недобро еще один человек. И с трудом заставил себя не оборачиваться на поляка. Успел сквозь зубы бросить подстаршему «до завтра!» – и вышел прочь.
На лестнице Алексей Николаевич выдохнул с облегчением. Разведка неожиданно обернулась крупной удачей. Надо было развивать успех, и он направился в тюремную контору.
Письмоводитель за минувшее время успел забыть разжалованного статского советника. Не отрываясь от бумаг, он строго спросил:
– По что, жох, беспокоишь начальство?
Но вгляделся и мигом вскочил:
– Виноват, глаза уже не видят от писанины. Господин Лыков, если не ошибаюсь? Давно не захаживали. Вы к его высокородию?
– Да, я пришел к начальнику. Он у себя? Доложите.
Добрококи сложил ручонки как для молитвы:
– Не могу, обождите. Там сейчас сам Мирбах.
Помолчал и почтительно добавил:
– Барон!
– Роман Романович? Очень хорошо.
И сыщик без разрешения ввалился в кабинет смотрителя. Ему навстречу выходили двое. Один был Кочетков, а другой – давний знакомый Лыкова, тоже статский советник барон Мирбах. В Главном тюремном управлении он занимал должность начальника Второго отделения Третьего распорядительного делопроизводства. Иначе говоря, ведал всем личным составом тюремной стражи.
– Алексей Николаевич! – всплеснул руками барон. – А я к вам собрался. И Никанора Ниловича за собой повел. Хрулев велел вас навестить и спросить, не нужно ли чего от нас. Вечером ждет меня с докладом.
– Есть просьбы, одна к вам, другая к Никанору Ниловичу. И обе срочные.
– Начните с той, что к нам.
– Роман Романович, к вам придет мой помощник коллежский асессор Азвестопуло…
– Помню молодца.
– Тем лучше. Он изложит суть просьбы. А вы уж будьте добры помочь.
Мирбах понял, что Лыков не хочет излагать подробности при свидетелях, и обещал сделать все, что сможет. Тогда сыщик обратился к начальнику тюрьмы:
– А вас прошу распорядиться, чтобы мне показали статейные списки арестантов Шестого отделения.
– Зачем? – спросил Кочетков.
– Затем, Никанор Нилович, что я сейчас оттуда, из татебного. И видел в коридоре человека, по которому давно петля плачет. Варшавский террорист, убийца полицейских, руки в крови по самые плечи. И отдыхает в Петербургском исправительном арестантском отделении.
По лицу смотрителя пошли красные пятна:
– У меня? Убийца полицейских? Как его звать?
– Вот и узнаем, когда дадите мне личные дела. Тогда, в девятьсот шестом году, негодяя звали Гжегош Дудник. Это революционный псевдоним. Дудник будто бы перешел на сторону властей, но это оказалось хитрой уловкой…
Кочетков выглянул в приемную и приказал:
– Быстро арестантские дела Шестого отделения мне на стол!
Потом вернулся, сел в кресло, жестом пригласил своих собеседников сделать то же самое. И потребовал:
– Рассказывайте.
Лыков обвел двух статских советников невеселым взором и спросил:
– Все помнят, что творилось в Варшаве в тысяча девятьсот шестом?
Мирбах поморщился:
– У меня там племянника застрелили, служил в жандармском дивизионе.
– А у меня свояка взорвали в Лодзи, – вздохнул Кочетков. – В Польше тогда шла война…
Сыщик зажмурился, перед его глазами возникла жуткая картина. На плацу Цитадели[95] лежали в длинный ряд трупы погибших. Почти все эти люди были убиты выстрелом в спину. 2 августа 1906 года боевцы устроили «Кровавую среду» – напали на городовых и солдат, застрелив за полдня в одной только Варшаве двадцать два человека[96]. Несчастье, которое Лыков сумел предотвратить двадцать лет назад[97], в 1906-м все же случилось. Хлопцы-кобурщики залили улицы русской кровью. Много правоохранителей погибло в то же утро и в других польских городах: Вроцлавске, Лодзи, Плоцке, Радоме… Это был хорошо спланированный террористический акт.
– Боевцы в Варшаве тогда делились на две главные партии, – начал вспоминать Алексей Николаевич. – Самая сильная дружина была у ППС[98] – около шестисот человек. Другую армию собрали социал-демократы, ее численность доходила до полутысячи. Но много имелось таких отрядов, которые никому не подчинялись. Например, командир демократической боевки Шлифер напал на Промысловый банк и перебил во время экса кучу народа. Но сделал это без разрешения партии, на свой интерес. Начальство Шлифера разозлилось и потребовало объяснений. А тот и не подумал оправдываться, хлопнул дверью и подался в анархисты. Читай – в бандиты. Создал собственную шайку под названием «Змова работнича», то есть «Рабочий заговор», и стал грабить всех подряд. Три месяца наводил ужас на полицию, Шестой участок на Тверской взорвал к чертям, городовые ушли со своих постов. Губернатор послал армию, а в банде двести штыков! Они отобрали у солдат винтовки и ходили по участку, стреляли в окна… Кое-как Шлифера потом свои же кончили.
Но тогда в Варшаве это было в порядке вещей. Обе партии состязались в жестокости. Город разделили на районы, так называемые дельницы. Каждая дельница имела собственную дружину. А была особая спискова боевка. Она являлась расстрельной командой службы безопасности ППС, по сути гвардией, и состояла из наиболее фанатичных сторонников Пилсудского. Спискова боевка время от времени казнила своих же головорезов, которые потеряли чувство меры. А это случалось часто. Молодые парни, еще безмозглые, которым убить человека что раз плюнуть, быстро выходили из-под контроля. Они грабили кассу завода или квартиру промышленника, будто бы для нужд революции, и у них на руках оказывались огромные средства. Половину суммы они клали себе в карман – и в ресторан кутить. Во жизнь!
Алексей Николаевич перевел дух и попросил чаю. Тот же Добрококи мигом подсуетился и все организовал. Как только письмоводитель удалился, сыщик продолжил:
– Главари ППС строго следили за вождями боевок, чтобы не зарывались. А еще чтобы не спрашивали, куда деваются огромные деньги, полученные от эксов. Тех, кто сильно этим интересовался, находили убитыми. И вот однажды свое любопытство проявил инспектор Вольской дельницы Ежи Санковский…
– Кто? – перебил Мирбах. – Какой инспектор, чего?
– Инспекторами, Роман Романыч, у боевиков именовали командиров двадцаток. А Воля – это один из районов Варшавы.
– Понял.
– Так вот, Санковский был личностью весьма неординарной. Высокий красавец, умный, храбрый, великолепный стрелок… Прямо герой приключенческого романа. И он стал спрашивать в верхах: на что тратятся капиталы, которые мы вам вручаем? Убили троих при нападении на банк, сами потеряли двоих. На тех деньгах кровь. А дальше куда они делись? Почему, панове, у вас у всех золотые часы и жрете вы в лучших рестоурациях? А мои хлопцы нищие, питаются через день и загарков нет ни у кого?
– Алексей Николаевич, а что такое загарки? – спросил на этот раз Кочетков. – Часы, я правильно понял?
– Правильно, Никанор Нилыч.
– Ха. Вопросы начальству не понравились, так?
– Так. И списковой боевке приказали кончить инспектора.
– Кончили? – живо поинтересовался Мирбах.
– В тот раз не получилось. Санковский был трудной добычей. Тех, кто пришел за ним, он просто перестрелял. И после этого обратного пути у него уже не было. Поэтому Ежи пришел к нам.
– Там тогда был Заварзин, – стал припоминать барон. – В охранном отделении. Теперь он начальник Московской охранки. Скажу так: звезд с неба не хватает.
Лыков согласился:
– Да, он честный служака, звезды с неба не по его части. А кто из нас хватает?
– Ну вот вы, например.
– Я? Роман Романович, отчего же тогда на мне сейчас арестантский бушлат?
Барон смутился. А сыщик продолжил:
– Ежи Санковский пришел к Заварзину и предложил свои услуги. Он не хотел стать обычным предателем. Разочаровавшись в главарях польской революции, бывший инспектор создал собственную дружину и обратил ее против них. Он начал перекупать, а реже переубеждать своих вчерашних товарищей. Открывать им глаза на проделки партийной знати. В новую дружину пришло немало крупных кобурщиков. Клишиц, Матей, Хлопек, Варьят, Настенный… Многие тогда разочаровались в борьбе. Кто-то просто хотел остаться в живых. Кто-то продался за деньги, таких было большинство. Иные разозлились на элиту за то, что их не приняли наверху. Всякое случалось. – Лыков отхлебнул чаю и продолжил: – Тогда-то я и познакомился с Санковским. Ситуация в Польше сделалась важной, о ней писали в заграничной прессе, и Столыпин послал меня помочь местным. Я приехал на два месяца и ничем, конечно, помочь не успел. Но сблизился и даже сдружился с Ежи. Повторюсь, он был человеком особенным. Такими людьми правительство разбрасываться не должно. Тем более в той обстановке, в которой оказались русские власти в Привисленском крае.