– Взять его и посадить в карцер! Немедля!
Алексей Николаевич вразвалку подчинился. Его отвели вниз и заперли в светлом карцере. Он не стал сопротивляться, зная, что капитан превысил полномочия и смотритель этого не потерпит.
Так и вышло. Уже через полчаса Лыкова выпустили из карцера. В коридоре стоял навытяжку Сахтанский, а Кочетков кричал на него:
– Вы что, белены объелись? Поместить арестанта в карцер может только начальник тюрьмы! Лично. И никто другой кроме него. Вы уже начальник?
– Но он публично оскорбил меня при других заключенных!
– Воровать не надо, капитан, – тут же прокомментировал сыщик.
– Вот! – перешел на знакомый визг старший помощник. – Вот! Нарушает авторитет стражи, а вы потакаете!
Начальник хотел уже одернуть Лыкова, но тот и не думал униматься:
– Я, Никанор Нилыч, выполняю просьбу действительного статского советника Хрулева. И вы об этом знаете. Степан Степанович предложил смотреть на мое здесь пребывание как на командировку и воспользоваться ею, чтобы вскрыть злоупотребления, которые творятся в Литовском замке. Верховодит ими ваш старший помощник. Я доведу дело до конца, и многие из виновных сядут на мое место. Вы, может быть, хотите воспрепятствовать?
Кочетков перепугался. У него в памяти еще была свежа сцена, как арестант Лыков как ровня пьет чаи с начальником ГТУ.
– Нет, Алексей Николаевич, вы неправильно меня поняли. Ведь из карцера я вас вытащил. И конечно, что касается выполнения поручений начальства, я на вашей стороне…
Потом сказал Сахтанскому:
– Делаю вам очередной выговор. Впредь Лыкову не мешать, а помогать. Мы все сейчас на нитке висим. Хрулев закусил удила, откуда-то он точно узнал, что в Петербургском исправительном арестантском отделении непорядок. Так и службы можно лишиться.
– Слушаюсь, – буркнул капитан.
– Свободны.
Бурбон ушел, а сыщик рассказал смотрителю о происшествии в обувной мастерской. Кочетков тут же вызвал обоих взбунтовавшихся сапожников. Выслушал и приказал младшему помощнику ротмистру Белозору провести дознание.
Вечером за чаем Лыков сказал Курган-Губенко:
– Леонид Панфилович, предлагаю вам одуматься.
– В каком смысле?
– Ну, перейти avec armes et bagages[104] в мой стан.
Пристав отодвинул стакан и потребовал пояснить. Во французском, мол, не силен, скажите по-русски. Сыщик сообщил о случае в мастерской и о разговоре со смотрителем. И взял быка за рога:
– Я знаю, что вы в доле и хорошо получаете от этого воровства. Предлагаю явиться с повинной. Сообщить все, что вам известно, особенно фамилии интендантов. Потом вам нужно будет подтвердить свои показания в суде, чтобы остаться свидетелем, а не обвиняемым. Иначе за холку и в мешок. Вам мало того срока, что получили? Могу прибавить.
– Вы?
– Я. Не сам, конечно. Но закон есть закон, и вам от него не уйти. Ежели останетесь вором. Когда я выйду на свободу…
– Вы сначала выйдите!
– Когда я выйду, тут вместо трипотажа[105] с арестантскими деньгами будет пепелище. Советую не мешать мне, а помогать. Ну?
– Поражаюсь! – вскочил Курган-Губенко. – Поражаюсь вашей наглости и самоуверенности. Сидите в одной с нами камере, лишены всех прав и преимуществ. А ведете себя как принц со своими вассалами. Я ворую? А вы? Вы человека убили! В сто раз хуже любого воровства. А туда же… И меня стыдить? В чужое просо не пихай носа!
– Стало быть, вы не послушаете моего совета?
– Ступайте прочь! Вы такой же арестант, как и я. Слезьте уже с облака на землю, оно существует лишь в вашем раздувшемся воображении. Человечишко мышиного горизонта!
На этих словах в камеру вбежал Огарков и закричал, размахивая газетой:
– Ура! Ура!
– Опубликовали? – догадался Алексей Николаевич.
– Да, в сегодняшнем номере «Нового времени». Вот, глядите.
Николай Викторович развернул газету. Лыков присмотрелся: действительно, на третьей полосе, в «подвале». «Заживо погребенный. Из жизни сыщика N». И подпись в конце – Н. Факелов.
– Поздравляю, – крепко пожал он руку новоиспеченному автору. – А денег-то дали?
– Двадцать пять рублей, – срывающимся голосом сообщил помощник пристава. – Сам Меньшиков прислал мне письмо вместе с гонораром. А там такие слова… Вот, глазам не верю. С ума можно сойти.
Лыков прочитал послание от знаменитого журналиста. Тот писал Огаркову, что у него бойкое перо, что читатели любят детективные рассказы и «Новое время» с удовольствием возьмет другие тексты Николая Викторовича, буде они появятся.
На радостях Огарков-Факелов купил втридорога с рук бутылку рябиновой на коньяке и отдал ее в общее пользование. Как раз явился припозднившийся Пакора, и трое бывших полицейских быстро истребили настойку. Курган не участвовал в распитии – он ушел из камеры неизвестно куда и вернулся лишь к отбою.
Лыков уже праздновал победу. Сапожное отделение добилось честных показателей, Сахтанский присмирел, побитый «иван» прятался в своем коридоре… Еще немного, и воровству конец. Но фартовые сумели ответить.
Сначала в бане ранили Ребуса. Сунули нож в бок, так, чтобы не убить, но сильно напугать. А на другой день атаковали Лыкова.
В благородном отделении проводили санитарную обработку камер. Делалась она по старинке. Лыков видел такое в восемьдесят третьем году, когда шел по этапу в Забайкалье. К его удивлению, способ дезинфекции с тех пор не изменился.
Утром после завтрака Федор отправился на работы, Курган-Губенко тоже куда-то делся. Лыков с Огарковым сидели в камере вдвоем. Вскоре их попросили «погулять». Арестанты начали заклеивать полосками бумаги оконную раму и щели в дощатом полу. Затем принесли два ушата с водой и поставили их посреди помещения. Огарков хотел уйти сочинять в библиотеку, но Алексей Николаевич уговорил его остаться. Сказал: это пригодится вам при описании тюремного быта.
Они стояли в коридоре и наблюдали за работами. Вскоре дезинфекторы бросили в ушаты раскаленные кирпичи, камера стала наполняться паром. Лыков глазел, а в голове у него вдруг ни с того ни с сего возникла фраза, сказанная во сне Федором Ратмановым: «Бойся черного человека». Кого же Буффало имел в виду? У Пашки Адуя черные волосы. И Жежель тоже не блондин.
По коридору уже тащили в их сторону кувшин и таз. Сыщик пояснял помощнику пристава:
– В глазурованных тазах хлорная известь, а в таких же кувшинах – соляная кислота. Сейчас ребята их смешают и убегут. Дверь в камеру запрут, и шесть часов ждем… Образуются ядовитые пары. На каждую кубическую сажень требуется три фунта хлорной извести и шесть фунтов крепкой соляной кислоты. Клопам с блохами это сильно не…
Вдруг Лыков боковым зрением заметил, что один из носильщиков неожиданно ускорился. Сыщик развернулся. Жгучий брюнет лет сорока, отстранив от себя кувшин, буквально летел на них. Вот тебе и черный человек… В последнюю секунду, оттолкнув стоявшего рядом Огаркова, Лыков метнулся в сторону.
Он ударился плечом о стену и увидел, как, словно в замедленной фильме, нападавший выплеснул содержимое кувшина туда, где только что стояли полицейские. А потом нарочито споткнулся и рухнул на пол. Растянулся и закричал от боли, поскольку угодил в лужу им же разлитой кислоты.
– А-а-а!!!
Со всех сторон к ним побежали надзиратели. Коридорный схватил чернявого за ноги и выволок из лужи. Тот держал кверху ладони, на которых уже вздулись волдыри.
– А-а… Мать твою не замать!
Коридорный посмотрел на сыщика и крикнул, перекрывая вопль пострадавшего:
– Горе-то какое! Обжегся парень. Правду говорят, пора этот дедовский способ запретить.
– Так ему и надо. Он хотел на меня плеснуть своей химией.
– Да ну? А по мне, так случайно. Долго ли споткнуться?
Алексей Николаевич поднял чернявого с пола и наклонился к нему:
– Скажи, кто тебя нанял.
Но тот лишь скулил. Плюнув, «командированный» отошел в сторону. Там переступал с ноги на ногу Огарков, бледный от пережитого.
– Алексей Николаевич, чудом ведь спаслись, а? Что это было?
– Покушение, Николай Викторович, вот что.
– Покушение? На меня? Я знал, что так и будет… Темные силы мстят.
Лыков рассердился: кому нужен этот бумагомарака? Какие еще темные силы? И попробовал объяснить:
– Нет, вы просто рядом стояли. Целили-то в меня. Это татебный коридор, сволочи. Мстят.
– Ой. Но ведь и я едва не пострадал.
– За компанию со мной – да. Вот такова на самом деле служба в полиции. Вам не приходилось еще видеть ее изнаночной стороны? А меня уже столько раз пробовали убить, что и считать перестал.
Тут из сборной появился старший надзиратель Непокупной:
– Что случилось?
– Дезинфектор в кислоте обварился, – пояснили ему.
– Не случайно обварился, а хотел меня обварить, – упрямо сказал Лыков. – Только не вышло.
– Ничего такого не было, – влез коридорный. – Я все хорошо видел. Он просто споткнулся.
– Ты смотрел издалека и со спины, а я видел его лицо. Это было покушение!
Старший надзиратель взял сыщика под руку и вежливо отвел в сторону.
– Ваше высокородие, ну зачем вам скандал? – шепотом спросил он Лыкова. – Его слово против вашего. Не докажете. А меня заставят рапорт подать. Выйдет так, что вы раздуваете несчастный случай в свою пользу. То-то Сахтанский обрадуется.
Лыков уже сообразил, что дело тухлое. Арестант оступился, разлил перед собой соляную кислоту и сам же в нее угодил. Где здесь покушение? И коридорный будет стоять на своем – он же все видел, как ему кажется…
– Ладно, Иван Макарович, я не стану поднимать вопрос. Но поверьте мне, он целил в лицо. Парня подослали.
– Татебные?
– Они. Давеча порезали моего батрака, а сегодня вот что…
– Однако мы договорились? – насел старший.
– Да.
Атака с кислотой не удалась, но цели своей отчасти достигла. Ранение Абрама Ребуса напугало бунтовщиков. Сапожники попросили Лыкова отступиться, иначе их всех перережут. Курган-Губенко демонстративно перестал разговаривать с сокамерником. А в военно-обмундировальной мастерской началась страда. Херсонские арестантские роты постигло несчастье: пожар уничтожил ремесленный корпус. И Литовский замок получил вместо них заказ от Одесского военного округа. Там потребовалось обновить мобилизационный запас – шестьсот тысяч комплектов! Сколько денег мо