– Да тут любой страшнее страшного! – истерично выкрикнул Ванька. – Знал бы – отказался тогда. Что делать-то?
– А Кайзеров с Дригой?
Тут в разговор вступил Титус. Он показал ворам свежеиспеченный судебный приговор. Луку Кайзерова приговорили к пятнадцати годам каторги, а Степана Дригу – к девяти с половиной.
– Видите? Те, кто вас шантажировал, теперь далеко. Послушай, Вовка, господ сыщиков.
Владимир Гаврилович повторил Бабкину свое предложение: изменить наказание с исправительного отделения на тюрьму. Путем несложных подчисток в паре бумаг. Или можно натянуть на шесть лет!
Азвестопуло показал перехваченные письма и угрожающе констатировал:
– Одного этого уже хватит для пересмотра дела Лыкова. Если мы возьмемся за вас как следует, сломаем рано или поздно. Только никаких уменьшений срока уже не будет. А Отдельный корпус жандармов добавит уголька в костерок. Правда, Дмитрий Иннокентьевич?
Запасов угрожающе распушил усы:
– Да за нашего Лыкова! Прокламаций вам подброшу и «наган». Тогда сразу каторга.
– А я секретный план Ново-Георгиевской крепости, – подхватил капитан Продан. – Восемь лет в цепях.
– Но ничего этого не было, – пытался защищаться Бабкин. – Я уже обвинительный акт видел. Там ни прокламаций, ни планов крепостей.
– Это называется «пересмотр дела по вновь открывшимся обстоятельствам», – снисходительно пояснил Азвестопуло. И стал загибать пальцы: – Сыскная полиция против вас. Политическая тоже. Плюс Военное министерство. С такими врагами в цинтовке скучать не дадут. Вы рискуете… – сыщик поднял палец, – …самою жизнью! За ради кого? Луки со Степкой?
Таубе, не вставая со стула, топнул ногой:
– Рассказывайте, как дело было!
И фартовые наконец сломались. Перебивая друг друга, они начали признаваться. Упирали при этом на свой страх и безвыходное положение. Гайменники обещали зарезать. А они рядовые воры, ножика в руках сроду не держали. Надо прямо сказать, ваше превосходительство, – сдрейфили. Ну и деньги в тюрьме не лишние.
– Как вы все оказались в одной камере? – стали уточнять сыщики. – Сразу так вышло или кто-то вас собрал?
– Собрали. Сперва мы двое сидели на третьем этаже, в большой. А за четыре дня до убийства вдруг перевели нас в девятую, шестиместную. Следом Трунтаева. А еще через день гайменников. Они сразу сказали, что на днях пришлют к нам шестого, Вовку Держивморду. Которого надо зажмурить, а повесить на скобеля[128] по фамилии Лыков. Мы растерялись: в чужую свару лезть боязно, как бы не того… Однако ребята оказались строгие, особенно, конечно, Лука Кайзеров. Такой зарежет и глазом не моргнет. Выставил он условия насчет царенки[129] – семьдесят пять каждому. Или иначе складка.
– Так уж прямо и складка, – не поверил Владимир Гаврилович. – Убить трех сокамерников? Как Лука собирался это сделать? На испуг брал. Скажите лучше честно, что купились на деньги.
– Нет, мы правда скесовали[130], – признался Бабкин. – Лука – блатной серьезный. Еще не «иван», конечно, но уже маз. Ну и деньги.
– А где гайменники их взяли?
– Им Фуршатов приносил все, что нужно. Канку, стирки[131] и суммы большие передавал. Степка, выпивши, проболтался, что за оговор Лыкова они получили по тысяче. Для этого бандитам пришлось убить своего фартового, Вовку Держивморду. У Кайзерова к нему были свои давние счеты. Не поделили они дербанку, долю то есть. Подробностей мы не знаем, но Лука имел на Вовку зуб. Тем охотнее он его и сложил.
– Как они ему бубны выбивали… – вспоминал бледный от страха Бабкин. – Мне иной раз снится, так в холодном поту просыпаюсь. Будто самого жизни лишают. Не люди – зверье. Испугались мы, ей-богу, войдите в наше положение. Вовка пытался вырваться, надзирателя звать… Куда там! Мастера попались. Рот заткнули его же рубахой – и давай тузить. Коснили на обе корки. Потом бросили помирать, а сами сели жрать водку. Мы думали, все, ан нет! Снова подошли, слушали, слушали. Разобрали, что он еще дышит, и обратно бить… Жуткое дело.
– Но вас было трое, а их двое, – напомнил Титус. – И Мохов еще. Вы могли бы его спасти, остановить гайменников.
Но воры лишь замахали руками:
– Свои собаки дерутся, чужая не встревай! Кто мы и кто они.
– Кто с вами договаривался насчет ложных показаний? – спросил Азвестопуло.
– Кайзеров с Дригой и еще выводной, Фуршатов.
– А заказчика они называли?
Фартовые развели руками:
– Кто нам скажет? Но ясно, что кому-то понадобилось укатать Лыкова. Мы сами зла на него не держали, он ворами не занимался. А Лука сильно на него в обиде был. Да и Степка его ненавидел. Потому они охотно подрядились сжить со свету легавого и заработать при этом. Так и вышла круговая порука. От нашего страху…
– От бессовестности и жадности, – дополнил Титус.
Тут же не сходя с места Филиппов вручил лжесвидетелям бумагу и перья. Они накатали чистосердечное признание. Владимир Гаврилович повеселел:
– Двое есть. А подать сюда третьего!
Ввели заранее привезенного из ДПЗ Трунтаева. И тут у комитета произошла заминка. Прав был Несытов: Иван Трунтаев оказался глупым упрямцем. И еще трусом. Никакие доводы на него не действовали, он боялся Луки Кайзерова больше всех сыщиков с жандармами, вместе взятых. И наотрез отказался менять показания.
Друзья Лыкова старались и так и эдак. Но скок стоял на своем. Третий свидетель был необходим, для суда единство признаний – главный аргумент, чтобы отменить приговор…
Раздосадованный Филиппов сунул фартовых в разные камеры. Упрямцу дали самую тесную и холодную. Владимир Гаврилович надеялся сломать Ваньку репрессиями. Но тут веское слово сказал Титус. Он изучил протоколы суда и обратил внимание на важную деталь. Отец грабителя сообщил следователю, что найденные в камере деньги, семьдесят пять рублей, он дал сыну самолично. И присягнул в том на Священном Писании.
– Чуете, куда выворачивает? – спросил отставной сыщик.
– Да не очень, – ответил за всех Запасов.
– Смотрите и учитесь, юнцы, – ухмыльнулся Ян Францевич. – Велите привести папашу, я ему мозги поправлю. Только пусть наш свадебный генерал сделает физиономию посуровей.
Через час Трунтаев-старший предстал перед комитетом. Он сразу струхнул, увидев столько важных господ. А Титус заговорил тоном Игнатия Лойолы:
– Ты зачем солгал следователю, что деньги сыну в тюрьму передал?
– Так правду сказал, ваше… не знаю, как вас величать.
– Ты отвечай не мне, а его превосходительству. Смотреть в глаза, говорить только правду.
– Я правду говорю.
– На, читай.
Титус вручил купцу показания воров.
– Понял теперь, борода? Твой сын оболгал статского советника Лыкова, и это уже доказанный факт. Нужно, чтобы он тоже сознался, для его же пользы. А Ванька, дурак, не хочет.
Купец растерялся. Он водил глазами по сторонам и видел сердитые лица людей в погонах и в штатском. Особенно страшным казался генерал. Он свел брови и глядел с непередаваемой ненавистью. Плохо дело, ой плохо…
Ян Францевич продолжил:
– Ты, старый хрыч, сейчас убедишь его сознаться. Иначе мы сделаем вот что: расскажем в Апраксином дворе, что ты дал ложную присягу на Библии. Предъявим бумаги тех двоих, сделаем им очную ставку с уважаемыми торговцами. Несытов и Бабкин себя спасут, за лжесвидетельство им приговор смягчат и вместо Литовского замка дадут год тюрьмы. Воры умные, сообразили свою выгоду. Твой сынок упрямится. Не хочет помочь ни себе, ни нам. И вот вопрос… – Управляющий пристально всмотрелся в старика: – Что с тобой будет, когда купечество узнает, что ты на Библии соврал?
Трунтаев-старший тут же пал на колени и взвыл:
– Не губите! Это хуже гражданской казни!
– Намного хуже! – Титус гневно воздел руки к потолку и патетически вскричал: – Русский купец! На Святой книге! Да тебя не только промыслового свидетельства лишат. Тебя из гильдии выгонят. И правильно сделают.
– Если я сына смогу убедить, вы дадите ход моему греху? – обратился старик к генералу.
– Если убедишь – забудем. Хотя, конечно, за такое надо на кол сажать.
– Позовите сына моего неразумного, – попросил апраксинец.
Ваньку тут же привели, и отец ему сказал:
– Надо признаваться. Не вышла твоя ложь. И я из-за тебя душу погубил.
Грабитель смутился:
– Папаша, они же меня зарежут… Кайзеров обещал с-под земли достать.
Сразу же вмешался Филиппов:
– Лука Кайзеров получил пятнадцать лет каторги и уже едет в Забайкалье. Как он до тебя доберется? Когда? И доберется ли? А папашу твоего мы ославим сей же час.
– Ваня, – бросился уговаривать сына купец, – я всю жизнь торгую, меня уважают, в кредит доверяют. А теперь? Позор на старости лет. Из-за тебя ведь грех на душу взял. А ты? Отсидишь свое, выйдешь – а лавки нашей нет! На что жить будешь? А мы с матерью на что?
Скок понурился и сказал:
– Хорошо, папаша. Дайте мне бумагу…
Вскоре на столе у начальника ПСП лежали все три признания. Комитетчики распили на радостях бутылку коньяка.
– Теперь что? – спросил у статского советника Азвестопуло.
– Я передаю показания судебному следователю. Он сообщает прокурору, открывается следственное дело.
– А те двое?
– Кайзеров с Дригой сейчас в пересыльном корпусе Бутырки.
– Мы можем вернуть их в столицу?
Филиппов нахмурился:
– Мы с вами нет, а следователь может. Что вы задумали, Сергей Манолович?
– Хорошо бы получить признание одного из убийц. Я даже знаю кого. Степан Дрига будет послабее Кайзерова, его проще сломать.
– А на Луку, значит, не надеетесь?
– Луку я надеюсь кончить. При попытке к бегству.
В кабинете наступила могильная тишина. Затем Филиппов сказал:
– Тогда я пас. Это уже чересчур.