Потомственный почетный гражданин показал Дриге кулак:
– Понял меня? Если еще раз соврешь, из-под земли достанем. И отправим к Луке, чтобы тому было с кем в аду в трынку играть…
Сообразив, что значат эти слова, фартовый начал приходить в себя. А Титус обратился к его напарнику:
– С тобой, смерд, нам все ясно. Однако есть проблема. Коллежский асессор Азвестопуло полагает, что пули ты не достоин. И хочет тебя повесить.
Кайзеров все еще держался:
– Как же вы потом отчитываться будете? Я утикал в лес и там удавился? На сосне или на березе?
– Удавился ты в уборной, – снисходительно пояснил Сергей. – Между Бургой и Малой Вишерой. Пошел по нужде, нет и нет… Я забеспокоился, выломал дверь, а ты там сидишь с языком наружу.
– Чем же я удавился? – продолжил бравировать каторжный.
– Связал вместе все четыре поджильника, надел петлю на шею и закрутил ее ложкой. Сам согласился, что темперамент у тебя строптивый.
Лицо Луки впервые дрогнуло. Давиться поджильниками – редкий способ самоубийства. Когда тюремщики замечают, что каторжанин загрустил, у него отбирают подхват – особый ремень, которым привязывают к поясу ножную цепь. И тогда решительный человек снимает с себя поджильники. Эти тонкие ремешки подсовывают под загиб кандальных обручей, чтобы они не натирали руки и ноги. Длина одного поджильника всего два с половиной вершка, связанная удавка получается короткой. И нужна большая сила воли, чтобы покончить с собой таким способом.
– А кто будет ложку затягивать? Такое барам не под силу.
– Я затяну. Еще и удовольствие получу. Потому как за Алексея Николаевича тебя зубами бы загрыз…
Кайзеров посмотрел на генерала и сказал:
– Какая разница, как подыхать – от пули или от веревки? Делайте что хотите, только покороче.
Виктор Рейнгольдович ответил:
– Для тебя, конечно, разницы нет. А для нас она есть! Если мы задушим, чем будем от тебя отличаться? Вставать вровень с тобой? Не желаю. Только вот убедить Сергея Маноловича никак не получается. Очень он хочет задавить тебя собственными руками.
– Ну, пускай давит, ежели ему так охота. Я-то повеселился, получил все двадцать четыре удовольствия. Смерти не боюсь.
Маз уже взял себя в руки и выказывал храбрость. Это даже вызывало уважение у состава суда. Крепкий человек! Вот только вместо души у него черная пустота…
А Лука между тем закусил удила. Он заговорил убежденно, словно выступал перед большим собранием:
– Казните нас, пока ваша сила! Но придет наше время. Мы развешаем начальство на фонарях Невского проспекта, а городовых утопим в Неве. И настанет другая пора. Фартовые выйдут в вожди. Рухнет царизм. Долой сыскную полицию и ее палачей!
– Ишь как запел… – удивился Таубе. – Тоже мне Жорес. Ну, Сергей, давай решать. Следующий поезд уже скоро. Я как председатель суда ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы удавить?
Руку поднял один только коллежский асессор.
– Кто за расстрел? Все остальные. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
Сразу после этих слов началась свалка. Кайзеров пошел на прорыв, что ему, конечно же, не удалось. Дрига забился в угол, боясь пошевелиться. Приговоренного держали, но тот вырывался и ревел:
– Стреляй в сердце, бесстыжие твои шары!
Титус сказал сварливо:
– В спину!
– Сам знаю! – сорвался на крик белый, как мел, Азвестопуло. – Поверните его!
Кайзеров боролся, сучил ногами, даже стал кусаться. Его с трудом поставили лицом к стене. Сергей навел дрожащей рукой маузер, но Таубе предостерег:
– Отступи на три шага, иначе будет пояс ожога[144].
Сыщик послушал совета и встал к порогу. Но тут вдруг капитан с полковником, не сговариваясь, отпустили маза. Продан бросил через плечо:
– Я офицер, а не палач.
Запасов поддержал:
– Я тоже.
Лука воспользовался моментом и снова метнулся к двери. На этот раз его никто не удерживал. Однако следом на улицу выскочил Азвестопуло, и через секунду раздался выстрел…
В полдень следующего дня министр внутренних дел Макаров приказал провести служебное расследование в отношении чиновника особых поручений Департамента полиции в восьмом классе Азвестопуло. Тот вызвался в нарушение правил лично привезти в Петербург двух каторжников, якобы для того, чтобы ускорить пересмотр дела своего бывшего начальника. Но доставил живым лишь одного, а второго застрелил при попытке к бегству.
– Каков поп, таков и приход, – раздраженно сказал министр директору Департамента полиции. – Коллежский асессор научился у бывшего статского советника людей убивать…
– Так ведь не людей. На Кайзерове крови немерено.
– А еще говорят, Степан Петрович, что вы лично телефонировали прокурору и требовали подтолкнуть вновь назначенное следствие по делу Лыкова.
– Точно так, телефонировал.
– Для чего? – возмутился Макаров.
– Разве вы не читали акт предварительного следствия? Там черным по белому написано, что Лыков стал жертвой оговора уголовников. Как он с самого начала и заявлял.
– Да мало ли что он заявлял! Оправдаться хотел. Я вот уверен, что Лыков заколотил того арестанта на допросе. И суд это доказал.
– А теперь суд докажет обратное, – невозмутимо парировал Белецкий. – И очень хорошо. Потому что Алексей Николаевич крайне необходим на прежней своей должности. Убийц ловить лучше него никто не умеет. А он сидит оболганный в тюрьме.
Служебное расследование Белецкий возглавил лично. На допросе свидетель, станционный жандарм Деримедведь, рассказал, как все было. Приближаясь к Заречью, поезд снизил скорость. И каторжный в кандалах выскочил на ходу. Упал на бок, быстро поднялся и задал стрекача к лесу. А темно уже! Едва-едва не убежал. Но полицейский чиновник отважно спрыгнул следом и погнался за стрекулистом. Как только шею себе не свернул? В помощь ему кинулся полковник ОКЖ Запасов, по счастливому совпадению ехавший в том же поезде. Уже на опушке леса беглеца подстрелили. Нельзя было не выстрелить, иначе тот скрылся бы в кустах.
– Вы видели этот момент? – поинтересовался директор.
– Так точно, ваше превосходительство. Луна светила, я все и разглядел. Господин полковник бабахнул и промахнулся. А другой господин, не знаю его звания, угодил в цель.
Вторым допросили Дмитрия Иннокентьевича. Тот полностью подтвердил рассказ коллежского асессора и выразил восхищение его расторопностью:
– Да вашему человеку медаль надо дать! Или хотя бы знак за отличную стрельбу. Знаете, какой в войсках вручают.
Белецкий захотел выслушать конвоира, что помогал греку. Однако выяснилось, что на вокзале тому случайно встретился знакомый, Генерального штаба капитан Продан. Он возвращался в Петербург и охотно согласился помочь коллежскому асессору доставить каторжных. Поэтому Сергей Манолович отказался от конвоя. Когда Кайзеров прыгнул с поезда и Азвестопуло за ним погнался, капитан остался в купе караулить Дригу.
Важным свидетелем выступил Степка. Его показания совпали с показаниями остальных участников происшествия.
Окончательно точку в расследовании поставил генерал-майор Таубе, кавалер Георгиевского оружия, герой войны с Японией. Он как раз в это время ехал в том же поезде и смотрел в окно…
В результате действия чиновника особых поручений были признаны правильными. Белецкий распорядился выдать ему сто рублей наградных. И ходатайствовал перед командиром корпуса жандармов о поощрении полковника Запасова.
Дело о пересмотре приговора Лыкову пошло быстрее. Его поручили довести до суда товарищу прокурора действительному статскому советнику Горемыкину. Александр Александрович, как и все прокурорские, знал Алексея Николаевича не один год. И, что важно, симпатизировал ему. Допросив свидетелей, он быстро подготовил обвинительный акт, в котором сделал вывод о невиновности Лыкова. Чиновник стал жертвой сговора уголовных, желавших отомстить сыщику. Приговор в январе был вынесен Лыкову на основании свидетельских показаний пяти сокамерников погибшего подследственного Мохова. Они были подтверждены бывшим выводным надзирателем ДПЗ Фуршатовым. Сам выводной к моменту суда уволился от службы, но суд располагал его показаниями, данными на стадии следствия. Теперь выяснилось, что Фуршатов был в стачке с уголовными. А из пяти лжесвидетелей четверо сознались в оговоре. Пятый был убит при попытке к бегству, когда его этапировали в Петербург.
Лыков получил на руки акт и обратил внимание на одну вещь. О роли англичан в его деле там не было ни слова. Он попросил Горемыкина о встрече. Товарищ прокурора приехал в Литовский замок. На вопрос арестанта, почему провокация Эгнью и Моринга не освещена, действительный статский советник ответил:
– Я сделал это нарочно. Для вашей же пользы.
– Что так?
– Доказать их участие не получится. Бритты нигде явно не засветились. Лжесвидетели их в глаза не видели.
– А Тольх?
– И что Тольх? Его слово против слова Моринга. Леон Адольфович – жулик, а Моринг – почтенный нефтепромышленник. Кому поверит суд, сами догадайтесь.
– Салатко-Петрищев подтвердит, что Моринг предлагал мне забыть про «майкопское чудо». Ведь здесь корень случившегося, как вы не понимаете?
– Все я понимаю, – невесело улыбнулся товарищ прокурора. – И читал ваш рапорт Столыпину. Даже запросил начальника Кубанской области генерала Бабыча, что он думает о роли англичан в нефтяном деле.
– Бабыч правды не скажет, потому что он ее знать не хочет.
– Дело вовсе не в нем.
– А в ком, Александр Александрович? По чьей милости я пятый месяц сижу в тюрьме ошельмованный? И постоянно жду удара бандитского ножа в спину?
– Увы, Алексей Николаевич, ваше требование о справедливости, как всегда, несвоевременно. Наши дипломаты ведут очередной раунд секретных переговоров. Знаю от самого Сазонова. Я ведь и к нему ходил, распутывая ваше дело…
– Дайте я догадаюсь, – зло сказал Лыков. – Что им Форин-офис обещал на этот раз? Свою поддержку в споре за концессии в Персии?