– Федор Пакора мне, возможно, жизнь спас. Я же ушел и не поблагодарил его. А еще Миронов, Непокупной, Заседателев, Ребус, Простосердов, Вали-хан… Везите меня обратно.
Однако возвращать сыщика в замок было уже поздно. Ворота в девять часов заперли, даже Хрулева не пустили бы.
В результате Алексей Николаевич оказался в своей камере только в девять часов утра. Он тепло простился с Огарковым – во второй раз, но уже окончательно. Николай Викторович готовил к изданию сборник рассказов и обещал подарить его Лыкову с автографом.
Особый арестант сунулся в комнату Ивана Макаровича, но никого в ней не застал. У старших надзирателей свободен от обязанностей службы только один день в месяц. И он выпал на сегодня. Какая жалость…
Лыков обошел всех осведомителей и раздал им подарки. Вали-хану он вручил большой кулек с кавказскими специями. Заодно договорился с ним, что тот поступает в осведомители к Филиппову. Пусть ПСП знает, что творится за стенами тюрьмы… Ребусу достался столетний Талмуд, куряке Простосердову – огромная коробка папирос «Тары-Бары». Заседателеву сыщик подарил трубку из мореного дуба с янтарным мундштуком. И предложил войти в состав его личной агентуры. Лыков распоряжался в департаменте частью сыскного кредита, и сам решал, кому и сколько платить. Если требовалось, добавлял из своего кармана. Ивану Кирьяновичу он предложил двадцать пять рублей в месяц, плюс наградные за особо ценные сведения. Тот сразу согласился. Заседателев выходил на освободившуюся должность старшего надзирателя татебного отделения. Важная шишка! И хотя он не все сообщал Лыкову, но мог быть в новом качестве очень полезен.
Самый ценный подарок получил околоточный надзиратель. Алексей Николаевич еще раньше отдал ему четыреста рублей, проспоренных Кочетковым. А теперь не поскупился на серебряный портсигар изящной работы, с морским пейзажем. Но сказал при этом Федору:
– С дырявым легким пока не кури, дай ему зажить. Так что подарок тебе на будущее.
Пакора был растроган.
– Просьбы или пожелания есть?
– Есть, Алексей Николаич. Нельзя ли сделать так, чтобы ко мне сюда пускали…
– Крештопова и Головкова?
– Так точно. А то скучно без них. И вы уходите… насовсем.
– Я поговорю с его высокородием, он пойдет навстречу, – заверил сыщик околоточного. – Ну, выздоравливай. Буду думать, как тебе помочь.
– Это в каком смысле? – удивился Пакора.
– Привлеку своего адвоката, он человек юркий. Пусть попробует пересмотреть твое дело, уменьшить наказание.
Федор посмотрел с печалью и молча протянул руку.
Особо простился сыщик с добрым доктором Мироновым. Тот оказал заключенному немалую помощь. На память Николаю Николаевичу досталась серебряная чарка старинной работы.
Раздав моральные долги, Алексей Николаевич отправился в тюремную контору. По пути ему встретился Салатко-Петрищев:
– Дорогой сосед, желаю вам оправдаться и выйти на свободу! Дворянином и статским советником.
– А еще сыщиком. И уж тогда глядите, не попадайтесь мне!
– Сокол мух не ловит, – льстиво хихикнул мошенник. Лыков вдруг захотел на прощанье сделать приятное и ему. Он отвел Евстратия Агафоновича в сторону и спросил:
– Говорят, вы спрятали краденые капиталы в Вене?
Тот напугался:
– А что не так?
– Скоро, не позже шестнадцатого года, начнется война с Германией. И с ее союзницей Австро-Венгрией. Тогда всех русских там арестуют, а их активы конфискуют.
– Да вы что… – расстроился ложный банкрот. – Но насколько вероятен такой исход? Болтают много, однако…
– Увы, весьма и весьма вероятен. Россия спит и видит, как бы ей заполучить Дарданеллы. А генерал Фадеев давно говорил: «Путь на Царьград лежит через Вену».
– Хм. А куда же тогда переводить средства?
– Лучше всего во Францию, – посоветовал сыщик. – В войне она будет на нашей стороне, хорошее отношение к русским гарантировано.
– Спасибо… – проговорил Салатко-Петрищев в глубокой задумчивости и ушел к себе, спотыкаясь на каждом шаге.
В канцелярии Алексей Николаевич дружески простился с Кочетковым. Правда, ему показалось, что смотритель рад избавиться от беспокойного арестанта. Лыков похлопотал насчет товарищей Федора Пакоры, взял билет на выход и телефонировал Азвестопуло:
– Приезжай, заберешь меня.
Помощник ответил:
– Вас там давно ждут.
– Кто?
– Да есть желающие…
Заинтригованный Лыков поспешил во двор. Вдруг его перехватил Непокупной. Сыщик обрадовался:
– Иван Макарович! А я заходил к тебе, мне сказали, что у тебя прогульный день.
– Так и есть. Но Иван Кирьянович Заседателев сообщил, что вас перевели в Литейную часть и вы приехали попрощаться. Вот бросил все – и сюда.
Без пяти минут статский советник поблагодарил старшего надзирателя, обнялся с ним по-дружески и попросил вывести через посты. Они двинулись к выходу. Навстречу попались два околоточных надзирателя. Один был уютно-округлый, с добрым веселым лицом, а второй подтянутый и серьезный.
– Простите, господа, – остановил их сыщик, – который из вас Крештопов, а который Головков?
– А вы сами кто будете? – нахмурился серьезный.
– Я Лыков, Алексей Николаевич.
Околоточные подтянулись:
– Здравия желаем, ваше высокородие! Спасибо вам за помощь Федору.
Добродушный оказался Крештоповым, а строгий – Головковым. Оба были Алексеи и служили в одном с Пакорой Лесном участке. Околоточные стали жаловаться, что их не пускают в палату к раненому. Алексей Николаевич обрадовал друзей: он только что говорил о них со смотрителем, и Кочетков разрешил свидания.
В сопровождении Непокупного Лыков покинул Литовский замок. Надеясь в душе, что в роли арестанта – навсегда. Все его вещи уже были перевезены в участок. Алексей Николаевич нес под мышкой только подарок Павлуки – икону Алексия, человека Божия, завернутую в холст. Он увидел у ворот знакомое авто Хрулева. Никак сам Степан Степаныч приехал проводить его. Вот кого имел в виду Сергей.
Вдруг из-за мотора вышел… Николка. Туркестанский житель писал, что может приехать в столицу по служебной надобности. Но это зависит от воли начальства, а оно всегда непредсказуемо. И вот поручик Лыков-Нефедьев здесь! Горло у сыщика свело спазмом. Он обнял сына крепко-крепко и смог сказать только одно:
– Молодец, Чунеев!
Уже когда мотор вез Алексея Николаевича в участок, он спросил сына:
– Ты надолго?
– Неделю проживу.
– Эх! А подольше?
– Как решит Цейль. У него на меня есть виды. Я встречаюсь с ним завтра и тогда пойму.
Генерал-майор Цейль заведовал Азиатской частью Главного штаба – военной разведкой восточного направления. Он был для Николая Лыкова-Нефедьева старшим начальником.
– Вдруг удастся тебе дождаться, когда меня совсем выпустят… – размечтался арестант. Увидев сына, приехавшего из далекого Джаркента, он окончательно уверовал в положительный для себя исход дела.
– А когда выпустят?
– Суд через три часа. Но не надо мной, а над лжесвидетелями. Если все кончится за раз, через пару дней объявят приговор. И начинается отсчет двух недель – на случай, если кто-то подаст кассационную жалобу. Этого не случится, и четверых негодяев осудят. Первый этап на этом закончится. Далее прокурор подает кассацию в Сенат, уже насчет меня. Кассационный департамент изучает жалобу, возобновляет мое дело и передает его в Санкт-Петербургскую судебную палату. И уже она через новый суд отменяет приговор в отношении Лыкова. На все уйдет месяца полтора, не меньше.
Николка вздохнул:
– Столько мне никто не позволит торчать в столице.
Алексей Николаевич просидел в Четвертом участке Литейной части до начала суда. Все это время сын был с ним. Постепенно подтянулся и весь комитет по спасению Лыкова, включая Павлуку. Братья решили, что Чунеев поселится у Брюшкина. Сыщик нервничал, хотя все доказательства вроде бы были в его пользу.
И вот настал волнительный для него момент – процесс открылся. Лыков проходил по нему как свидетель и одновременно как потерпевший. Через час его позвали в зал, допросили и усадили на скамью свидетелей. Он с любопытством наблюдал за дальнейшим ходом заседания.
Состав суда несколько отличался от январского. Вместо противного Несселя от Первого уголовного департамента присутствовал действительный статский советник Олышев. Алексей Николаевич его совсем не знал, но, чай, все лучше, чем Малюта Скуратов…
Сословные представители все были другие. От дворянства явился предводитель Гдовского уезда, от крестьянства – волостной староста Осинорощинской волости. Город на сей раз прислал товарища городского головы.
Самым важным отличием майского процесса от январского была позиция прокуратуры. Председатель суда Крашенинников, зачитывая обвинительный акт, сразу взял доброжелательный по отношению к сыщику тон. То, что Лыков не признал на первом процессе свою вину, теперь шло ему в плюс. Зато досталось другой стороне. Обвинение потребовало дать по три года исправительного дома лжесвидетелям и десять лет каторги – непосредственному убийце.
Сандрыгайло фактически бездельничал и присутствовал для проформы, просто потому что так положено. Он распушил усы и победоносно оглядывал зал. Вид у присяжного поверенного был такой, будто он лично поборол несправедливость. И скорый оправдательный приговор – дело только его рук.
По лицам судей было видно, что они сочувствуют Лыкову и не станут пререкаться с товарищем прокурора. Дальше дело пошло своим чередом без серьезных препятствий. В ходе судебного следствия были допрошены четверо подсудимых. Все они дружно покаялись в своем преступлении. Несытов, Бабкин и Трунтаев обвинялись в лжесвидетельстве, Дрига – в соучастии в убийстве и последующем оговоре сыщика. Никто из них не сбился с показаний.
Судебные прения начались с речи прокурора. Обвинитель обрушил на головы двух воров, грабителя и разбойника громы и молнии. Преступники вступили в сговор с целью навредить служителю закона. И должны понести за это строгое наказание.