Начальник вгляделся в подчиненного и понял, что тот говорит всерьез.
– Алексей Николаевич, я понимаю вашу досаду. И сам в душе не одобряю поведения министра. Но куда деваться? Имеется регламент. Не представляться нельзя. Лишь после этой формальности вы сможете приступить к службе.
– Степан Петрович, вы понимаете меня, а я понимаю вас. И благодарен за все, что вы сделали для моего оправдания. Так бы вести себя Макарову! Ан нет. Прошу простить за то, что вы, скорее всего, назовете упрямством. Понимаю, что создаю вам ненужные трудности. Извините меня за них. Но… не могу. Не хочу идти к человеку, который выбросил мою жизнь в помойное ведро. Кто он такой?
– Он министр внутренних дел, назначенный государем, – мягко напомнил действительный статский советник.
Насчет государя Лыков догадался промолчать, а насчет министра ответил:
– Это не дает ему права губить преданных долгу людей. Вот представьте на секунду: я к нему приду. Он величественно скажет мне пару пустых фраз и отпустит.
– Так и будет, – обрадовался директор. – Ну что вы, право, как барышня! Отбудете неприятный номер, все мы то и дело стискиваем зубы. Терпим дураков и нахалов, склоняемся перед вышестоящими ничтожествами. В первый раз, что ли? Уверяю, что и не в последний. А тут две казенные фразы, и обратно за дверь…
– Не пойду, – мрачно сказал статский советник. – К лешему такого начальника. Чует ведь свою вину.
– В этом не уверен, – грустно возразил Белецкий. – Послал бог министра…
– Не чует? Тогда тем более не пойду. Унижаться перед эти пуделем? Увольте.
– Так ведь уволит! – впервые рассердился директор. – С радостью. Вы сами ему повод даете. Неужели непонятно?
Лыков упер руки в колени и сказал в сердцах:
– Я понимаю, что ставлю вас в неловкое положение. Еще раз прошу меня извинить. Служить хочу. А спину гнуть пред этим – не стану. Хоть режьте. Поэтому очень был бы вам обязан, если бы вы со своим опытом нашли решение. Для нас обоих! Он и сам не хочет со мной разговаривать, поверьте. Какой бы ни был пудель, а в душе конфузиться ему придется. Так давайте этого избежим.
– Каким образом? – Белецкий задумался. – Если, положим, я ему сообщу, что вы не желаете ему представляться, поскольку считаете себя несправедливо обиженным… Могу так сказать?
– Конечно!
– Вопрос, как его превосходительство к этому отнесется. Не вышло бы хуже.
– Хуже, чем было, уже не будет, – заявил Алексей Николаевич. – Не принять меня обратно на службу он не вправе. И представился я или нет, всего лишь формальность. По закону после отмены обвинительного приговора я вернул все права и обязан поступить на прежнюю должность. Даже если подам прошение об отставке…
Белецкий переменился в лице, но Лыков его тут же успокоил:
– …чего я вовсе не собираюсь делать, но сначала надо в ту должность вступить. И тут он бессилен, пускай не преувеличивает свою значимость.
Сыщик был зол на Макарова и наотрез отказывался называть его по фамилии, только «он».
– Продолжим, – хмуро сказал Степан Петрович. – Я сообщаю о вашем нежелании и мотивах. И прошу допустить вас к отправлению должности без аудиенции. Давайте, мол, впишем в секретарский журнал, что аудиенция состоялась, и пусть готовят приказ. Так?
– Было бы наилучшим выходом для меня, – согласился сыщик. – А приступить я могу хоть сию секунду. Соскучился по службе.
На этом беседа с директором закончилась. Лыков отправился по кабинетам Департамента полиции. Тот был, пожалуй, самым многочисленным из государственных учреждений. Считая заштатных и сверхштатных сотрудников, служительскую команду, Заграничную агентуру, он насчитывал более шестисот человек. Одних вице-директоров пятеро! Алексей Николаевич удостоил посещением только их, чиновников особых поручений от шестого класса и выше[152], делопроизводителей (важные люди!) и их старших помощников. И то у него ушло на это часа три. Последним сыщик навестил отставного подполковника Анисимова и поблагодарил за помощь.
Закончив обход, статский советник направился в Екатерининскую церковь. Она стояла во дворе департамента, не видимая снаружи. Алексей Николаевич любил сюда приходить. Народу всегда мало, и потому благостно. Поблагодарив Всевышнего за свободу, он сел в своем маленьком кабинетике, который делил с помощником, уставился в окно и принялся ждать.
Вид был так себе. Окно выходило на внутреннюю тюрьму. Но сыщик был настолько рад вернуться! В Семибашенном Лыков часто вспоминал этот бесхитростный пейзаж. И вот он опять перед глазами. Хорошо…
Белецкий тем временем явился к министру для очередного доклада. Присутствовал и товарищ министра Золотарев – как всегда, безмолвный.
Директор Департамента полиции доложил последние новости, дал на подпись несколько приказов. Золотарев уже собрался уходить, но Белецкий попросил разрешения обсудить еще один вопрос.
– Как вы знаете, суд отменил приговор в отношении статского советника Лыкова и восстановил его в правах.
Макаров насупился, а Степан Петрович продолжил:
– Алексей Николаевич явился в департамент в парадном мундире. Ждет не дождется, когда вернется к обязанностям службы; соскучился.
– М-м… Пусть придет завтра пораньше, без четверти девять. Представится, и в бой.
– Александр Александрович, – осторожно начал директор, – Лыков чувствует себя несправедливо обиженным. И просит допустить его к службе без этой процедуры.
Макаров сразу все понял и взвился:
– Что? Не хочет представляться?
– Да.
– Чувствует себя обиженным? Может быть, он еще рассчитывает на извинения с моей стороны?
Внезапно заговорил Золотарев:
– Александр Александрович, Лыкова можно понять. Мы довольно быстро согласились с его виной. Он утверждал, что стал жертвой сговора уголовных. Мы даже не рассматривали эту версию. А вот теперь новый суд доказал правоту статского советника.
– Ну и что? Тогда его вина была совершенно очевидна. Мне не за что извиняться, пусть и не надеется. И вообще…
Министр возмущенно пофыркал и продолжил с нарастающим раздражением:
– Мой подчиненный на меня обижается? Да как он смеет? Кто он и кто я!
Белецкий заговорил все так же почтительно:
– Александр Александрович, вы министр. А Лыков – самый опытный уголовный сыщик в Департаменте полиции. Он нужен мне. Он нужен вам, поскольку всегда выполняет данные ему поручения…
– Неправда! Икону Казанской Божией Матери ваш лучший сыщик не нашел.
– Так ее никто бы не нашел. Нельзя найти то, чего нет. Но позвольте продолжить. Лыков проявляет амбицию. Это, конечно, нарушение субординации. Но его можно понять. С такими заслугами…
– С какими такими заслугами? – окончательно разъярился министр. – Помню я его заслуги! Читал список претензий от прокурорского надзора. Арестованных бить? На это много ума не надо.
– …с его заслугами, – упрямо продолжил Белецкий, – мы могли бы придумать способ обойти все эти формальные процедуры и допустить Алексея Николаевича к службе. Его нет уже пять месяцев. И это сказывается на деятельности департамента. Сложное дело некому поручить. А между тем они сыпятся и сыпятся сверху. В том числе и Высочайшие поручения. Мы сами себе создаем проблемы, отказываясь от таких людей, как Лыков.
Макаров спросил у своего товарища:
– А вы что думаете на этот счет, Игнатий Михайлович?
– Я согласен со Степаном Петровичем. Лыков – очень полезный чиновник, ему по-настоящему нет сейчас замены. Надо сделать шаг навстречу, учитывая нашу перед ним вину.
– И вы про вину… Нет никакой нашей вины. Бить на допросах не надо! Сам во всем виноват.
Белецкий ободрился поддержкой товарища министра и предложил вариант с записью в секретарский журнал. Макаров без особых раздумий согласился:
– Хорошо, пусть будет так. Это навроде операций с визитными карточками. Когда меня назначили на должность, я должен был объехать человек двести и представиться им по случаю назначения министром. Я побывал у двадцати самых нужных, а остальным мой лакей развез карточки.
– Истинно так, ваше превосходительство, полная аналогия, – поддержал начальство действительный статский советник.
– Ну, быть по сему, – сказал Макаров, вставая. – Пусть подпишет присяжный лист и заступает. Пойдем навстречу.
Белецкий тоже поднялся, но настороженно спросил:
– Какой присяжный лист?
– Что значит какой? Какой мы все подписывали.
– Так ведь и Лыков его подписывал. В тысяча восемьсот девяносто четвертом году, при воцарении нынешнего государя Николая Александровича.
Министр недовольно ответил, давая понять, что считает разговор оконченным:
– С тех пор, если вы забыли, он вылетел с коронной службы. Теперь пусть присягает заново. Мне пора на заседание Совета министров…
– Александр Александрович! – заторопился Белецкий. – Но суд же отменил приговор. Значит, старая присяга статского советника вернула свою силу. Может быть, запросим на сей предмет мнение юрисконсульта министерства?
Макаров высунулся в приемную и бросил секретарю:
– Пусть подгонят мотор.
Потом повернулся к собеседнику и сказал с крайней степенью раздражения:
– Я сам, если помните, юрист. Могу поучить любого юрисконсульта. Повторю: пусть ваш любимчик заново подпишет присягу. Все!
Белецкий возразил министру:
– У Алексея Николаевича обостренное чувство собственного достоинства. Что, увы, редкость в России. Боюсь, он не станет присягать повторно.
– Тогда пошел ваш Лыков в… лесотундру. Много о себе воображает. Обойдемся без него.
Директор Департамента полиции по внутреннему коридору вернулся на свою половину, велел подать чаю и, пока пил, думал. Как половчее сказать Лыкову? Хлопнет дверью, и все. А нужен, ох как нужен…
В результате статский советник предстал перед Белецким и возбужденно спросил:
– Ну что?
– Все в порядке. Идея с записью в журнал принята. Только подпишите заново присяжный лист и можете завтра приступать к службе. Уже есть для вас задание.