— Предостаточно, — бросил Циммерман, — и докажем мы все до последнего пунктика. И не ждите, что кто-нибудь вам поможет. Тем более ваш доктор Шмельц!
— Он мне поможет! — в отчаянии воскликнул Хесслер. — Он меня не предаст!
— Вы и сами не верите, что говорите! Не заметили, как он вел себя, когда вы встретились? Теперь он не хочет иметь с вами ничего общего!
Голова Хесслера упала на грудь. Он покачнулся и, когда Ляйтнер подхватил его, прохрипел:
— Я этого не заслужил!
— А как вы полагаете, чего заслуживает убийца? — добил его Циммерман. Потом отвернулся к своим сотрудникам и перестал обращать внимание на Хесслера. Проверил, все ли готово для реконструкции событий на Нойемюлештрассе. Таких реконструкций предстояло еще несколько, но Циммерману важнее всего была первая.
Когда Фельдер заверил, что все пройдет как по нотам, что придут все свидетели, не исключая доктора Шмельца, он решил:
— Мы с Келлером поедем вперед. Через четверть часа после нас туда в своей машине приедет Хесслер. Сопровождать его будут Ляйтнер и фон Гота. Организуйте это так, чтобы на месте преступления вы были ровно в двадцать три пятнадцать.
— Похоже, мы победили, и это нужно отметить! — сказал Ойген Клостерс Сузанне Вардайнер. Но та взглянула на него с сомнением.
— Я все еще не убеждена, что эта демонстрация имела какой-то смысл.
— Имела, имела, а если сразу не подействует, начнем все снова.
Клостерс просто упивался оптимизмом:
— Я подключил своих лучших людей, а те все сделают как надо. Я знаю, что делаю, Сузанна! Когда борюсь за справедливость, я не сражаюсь благородной шпагой, как Вардайнер, я беру в руки топор потяжелее!
— Ох, лишь бы это помогло Петеру, — задумчиво произнесла она.
— Вы все это воспринимаете слишком трагично, Сузанна, слишком серьезно… Вам надо немного отдохнуть, отвлечься. И я даже знаю как. Внизу в отеле сегодня маскарад. Идемте со мной!
— Нет, прошу вас, не надо!
— Сделайте это для меня. Хотя бы в благодарность за оказанную вам сегодня услугу. И только на часок…
Сузанна в конце концов согласилась. Зашла к приятельнице, которая жила неподалеку, переоделась там в маскарадный костюм русалки и вскоре возвратилась к осчастливленному Клостерсу.
Когда они вместе вступили в зал, их окружил прибой наготы, местами прозрачной, местами вовсе не прикрытой, блестящей от пота. Вокруг мелькали оголенные груди, неприкрытые пупки, обнаженные ягодицы. Репродукторы гремели, не было слышно ни единого слова.
Сузанна в этом гвалте ощутила желание поделиться с кем-то избытком чувств, переполнявших ее.
— Знаете, я так люблю Петера, но он об этом даже не знает! А я так хочу, чтобы он узнал! Хочу сказать ему об этом.
Она почти выкрикнула это, но Клостерс только улыбался в ответ — в ужасном шуме он не понимал ни слова.
Циммерман по дороге хотел было удивить Келлера, сидевшего рядом с псом на коленях.
— А мы уже знаем, что делал Хорстман в тот вечер на Нойемюлештрассе!
— Хотел зайти в дом тридцать шесть к фрау Фризи, — спокойно ответил Келлер. — А ты откуда знаешь?
— В бумагах Фельдера я заметил фамилию Фризи. И там же нашел ее адрес.
— От тебя ничего не скроешь, — с уважением признал Циммерман и включил свет в кабине, протянув Келлеру извлеченный из кармана лист бумаги.
— Вот что искал Хайнц Хорстман на Нойемюлештрассе. Хесслер готов был сделать что угодно, чтобы помешать ему в этом. Это свидетельство о некоторых обстоятельствах, определивших незадачливую, но вполне типичную для нашей страны судьбу.
— Приложение: из документации, собранной инспектором Фельдером по делу Хорстмана:
Фризи Лизелотта, вдова Хесслер, урожденная Майнрад, родилась в 1905 году в Данциге, ныне Гданьск, Польша. Документы запрошены у польской полиции, имеется согласие на передачу. Проживает на Нойемюлештрассе, в мансарде дома номер тридцать шесть. Живет с процентов на наследство после второго мужа.
В 1922 году в Данциге вышла замуж за Ганса Эрнста Хесслера, учителя средней школы. В 1923 году там же в Данциге у супругов Хесслер родился сын Ганс. Позднее Фризи оставила семью, и сына воспитывала бабушка.
Отец Ганса Хесслера был в 1944 году осужден военным трибуналом «за разложение боевого духа германской армии», якобы за то, что своими нападками публично оскорблял вождя и рейхсканцлера. Смертный приговор был приведен в исполнение в июле 1944 года.
Одним из основных свидетелей на процессе был некий Фризи, который в то время как фельдфебель запаса командовал отрядом «фольксштурма».
И этот Фризи в 1945 году женился на вдове Лизелотте Хесслер. Свадьба состоялась в Шонгау, в Верхней Баварии, где они оба оказались как беженцы с восточных земель. Позднее поселились вместе в Вайльхайме. А 1 июля 1945 года Дитмар Фризи был найден мертвым. Видимо, на него напали на прогулке в лесу и убили неустановленным тупым предметом.
Среди подозреваемых был и сын фрау Фризи от первого брака — не кто иной, как наш Гансик Хесслер. Но не удалось даже доказать, что в день убийства он был где-нибудь поблизости от места преступления, не то чтобы собрать улики. Дело было закрыто как неразрешимое.
— Как и большинство уголовных дел в первые послевоенные годы, — заметил инспектор Фельдер.
— Так что ничего нет нового под солнцем, — Келлер погасил свет в кабине. — Мы полагали, что разрешим Бог весть какое сложное преступление, а оказалось, что столкнулись с совершенно заурядным эпизодом отечественной истории. С несчастным человеком, которого нам недавнее прошлое оставило в наследство.
— Что ты хочешь сказать? — спросил удивленный Циммерман. — Или нам оттого, что время и общество кого-то сделали преступником, теперь не бороться с преступностью как таковой? Или вообще не забирать их и не судить и считать больными? Смириться с тем, что существует преступность, как смирились с существованием рака только потому, что не умеем его лечить?
— Ты, конечно, прав, — ответил Келлер, — но именно нам, криминалистам, среди совершивших преступление следует выделить людей с изуродованной судьбой и деформированной психикой. Как, например, Гансик Хесслер.
— Но это не довод, чтобы оставить их в покое, — не уступал Циммерман. — Да, мы не способны справиться с такими гиенами, как Шмельц. Но, устранив таких, как Хесслер, мерзавцев типа Шмельца мы ослабим, изолируем, вызволим их «рабов». И это ты не считаешь достойной работой, а, защитник человеческих слабостей?
Показания фрау Лизелотты, урожденной Майнрад, вдовы Хесслер, вдовы Фризи.
«С Гансиком, моим единственным сыном, трудно было с самого начала. Я забеременела еще незамужней и пришлось выйти за Хесслера. Роды были тяжелыми, я чуть не умерла. Вышла я за отца Гансика не по любви и всегда его терпеть не могла. И нелюбовь моя перешла и на сына. Поэтому я их оставила и переехала в Берлин. Там работала швеей, и жилось мне неплохо, даже могла посылать деньги матери, которая забрала Гансика к себе.
Когда Гансик заканчивал школу, он регулярно меня навещал. На свой день рождения в июле и на Рождество. Во время войны мы как-то встретились все трое — я, Гансик и его отец. Но ничего хорошего из этого не вышло. Гансик отца не любил, и даже когда его расстреляли, сказал:
— Теперь ничто нам не мешает жить наконец вместе! Только ты и я!
Но все было в порядке только до тех пор, пока я не сказала, что собираюсь снова замуж. Он вел себя как ненормальный.
— Ты не можешь так поступать, это предательство!
Я отвечала, что люблю Фризи и что имею право на свою личную жизнь. Но он вдруг заорал:
— За мерзавца, на совести которого мой отец, ты выйти не можешь! Не можешь бросить меня одного!
Но я не уступила и вышла за Фризи. Гансик меня никогда не простил и горько упрекал при каждой встрече. Не буду повторять, что мне доводилось выслушивать. Самые жуткие вещи, которые можно сказать матери.
Потом я его видела лишь однажды. В тот день, когда моего мужа нашли убитым. Гансик ворвался ко мне и, стоя в дверях, орал как безумный:
— Ты ничего не знаешь, а я всегда так тебя любил! А ты меня предала! И бросила одного на всем белом свете!
И исчез…
Никогда больше я его не видела, только получала письма. Всегда ко дню рождения — у меня в июле, как и у него, — и к Рождеству. Но это были странные письма. В конверте со своим адресом я каждый раз находила чистый лист бумаги».
Обитателям Нойемюлештрассе казалось, что после этой ночи на понедельник тишина и покой навечно покинули их квартал, что никогда уже в поздние вечера не вернутся тишина и спокойствие. Улица была полна полицейских машин, и повсюду в тени за ними укрывались вооруженные полицейские.
На тротуаре, тускло освещенном одиноким фонарем, у дома 24 стоял Фельдер, держа в руке тряпичную куклу в человеческий рост. Всем своим видом и одеждой кукла походила на Хорстмана в день его смерти.
Тут же собрались и свидетели трагедии: отставной советник Лаймер с фрау Домбровски и Хелен Фоглер, которую Фельдер пригласил по предложению комиссара Кребса, и даже фрау Зоммер со своим неизменным зонтиком в сопровождении Михельсдорфа.
Рядом с Фельдером, точно по сценарию Циммермана, переминался с ноги на ногу Анатоль Шмельц. Он все никак не мог смириться, что приходится здесь торчать.
— Герр Фельдер, вы мне можете объяснить, чего, собственно, вы ожидаете от моего присутствия?
— Не могу, — ответил Фельдер. — Спросите комиссара Циммермана, когда приедет!
Циммерман действительно через несколько минут появился. Проверив готовность, благодарно кивнул Фельдеру. Шмельца словно и не замечал. Келлер с псом перешли на другую сторону улицы, откуда был лучше обзор.
— Герр Циммерман, — не отставал Шмельц, — вы можете мне наконец объяснить, почему…
— Я все вам объясню позднее. А теперь извольте оставаться на месте!