— Вовсе нет — мы с ним были приятели.
— С его женой тоже?
— Да, и с ней тоже.
Тут Вольрих вдруг заинтересовался:
— А что с ним, собственно, случилось?
— Возможно, — осторожно сказал фон Гота, — он попал под машину.
— Возможно, — усмехнулся Вольрих, — но вы-то служите не в дорожной полиции, а у Циммермана, в отделе по расследованию убийств. И что же именно вы собираетесь от меня узнать?
— Где вы находились между двадцатью двумя часами и полуночью?
— Где-то здесь. И буду утверждать это до тех пор, пока вы не сможете доказать что-то иное. Но делать это вам вообще не советую. Не потому, что я лично знаком с полицайпрезидентом, министром юстиции и еще кое с кем. Как мне кажется, вы, видимо, вообще представления не имеете, во что вляпались.
Фрау Сузанна, супруга Петера Вардайнера, сразу после смерти своего мужа.
«В тот вечер в театре я была не в настроении. Меня беспокоил муж. Он был агрессивнее, чем когда бы то ни было, особенно в отношении Шмельца. Но Шмельц был для нас двоих весьма уязвимым местом. Еще до того как выйти за Петера, я ведь встречалась и со Шмельцем. Конечно, я не имею в виду интимные отношения, о связи речи не шло, мы были добрыми друзьями. Когда я пыталась заговорить об этом, Петер всегда переводил разговор на другое. Но я подозревала — он делает так для того, чтоб не узнать правду. Правду, которой он опасался, хотя совершенно напрасно. Между мною и Шмельцем никогда ничего не было.
Так вот, поведение Петера в ту жуткую ночь в театре заставило меня думать, что в нем вдруг прорвалась долго сдерживаемая ненависть к Шмельцу, вызванная подозрением о нашей былой связи, и что он решил схватиться в открытую.
Я попыталась отвлечь его:
— Когда же ты успокоишься и займешься чем-нибудь повеселее? У тебя полная редакция прелестных молодых девушек, в конце концов есть и я. Зачем забивать голову только Шмельцем? Вспомни о своем здоровье — и думай о радостном и веселом.
Но он лишь смеялся и, возомнив, что с ним ничего не может случиться, повторял:
— Я себя чувствую так здорово, что могу сдвинуть горы!»
Комиссар Циммерман отвел Анатоля Шмельца в сторону, к стойке с сосисками, где уже ждал Фельдер. Разговоры такого рода, который предстоял комиссару, по основным правилам следственной практики никогда не велись без свидетелей.
— Чем могу быть полезен? — снисходительно начал Шмельц.
— Прежде всего я должен вам кое о чем сообщить, — заявил Циммерман, оставаясь при этом холодно сдержан, как обычно.
— О чем же?
— О Хорстмане, который, по нашим сведениям, занимал в вашей газете видное положение.
— Видное положение — слишком сильно сказано, — поправил его Шмельц. — Хорстман был всего лишь одним из множества репортеров нашей газеты…
— Был? — тут же переспросил Циммерман.
— Ну да — я не знаю, что он натворил или что там вы собираетесь ему навесить, но должен вам сказать, что Хорстман — только это между нами — давно не пользуется былым доверием.
— Ну, думаю, ему от этого ни жарко ни холодно, — оборвал его Циммерман, — потому что он мертв.
Фельдер удивленно уставился на начальника, сочтя было, что комиссар поспешил, не сдержался. Или нет? Взглянув на Шмельца, заметил, как тот отшатнулся.
— Господи, что вы говорите? Хорстман мертв? — Шмельц прикрыл руками лицо, голос его зазвучал хрипло: — Боже, какой ужас! И как это могло случиться?
— Попал под машину, несчастный случай скорее всего, — комиссар вдруг словно утратил интерес к дальнейшей беседе. — И это все, что я вам хотел сообщить. Счастливо оставаться, доктор Шмельц!
Циммерман кивнул Фельдеру, чтобы шел за ним. Они вернулись к столу, за которым сидел фон Гота.
— Беспросветно! — сказал фон Гота.
— То есть мы, как обычно, ничего не узнали, — пояснил его реплику комиссар Циммерман.
Комиссар Кребс, начальник полиции нравов, вернувшись с совещания у руководства, спросил у дежурного, где Циммерман.
— Комиссар Циммерман на операции, подозрение на убийство. Предупредить, что вы его искали?
— Нет, спасибо, — торопливо отказался Кребс, — мне не к спеху.
— А может, передать, чтоб он связался с вами? — не отставал дежурный.
Неудивительно, комиссар Кребс был тут одной из важнейших фигур, хотя по виду этого и не скажешь.
— Ведь с Циммерманом мы на связи. Его машина на углу Шиллерштрассе и Шванталерштрассе.
— Просто сообщите мне, когда он появится, — спокойно попросил Кребс. — Его предупреждать не стоит. Я буду у себя в кабинете, похоже, до утра.
Комиссар Циммерман с удовольствием доел пятую ливерную колбаску, ни на миг не упуская из виду соседний стол. Туда уже вернулись и Шмельц, и Вольрих. Казалось, от новости, которой они шепотом поделились с приятелями, праздничное настроение у всех как рукой сняло. Они сидели, перешептываясь и переругиваясь.
— У них есть какой-нибудь серьезный конкурент, которого следует опасаться, а, фон Гота? — желал знать комиссар, укладывая колбасные шкурки в бумажный пакетик. Лакомство для пса Келлера.
— Разумеется, конкуренция есть в любом деле. Прежде всего для них опасен Петер Вардайнер с «Мюнхенскими вестями», — пояснил тот.
— Тогда поговорите с ним. Но только тактично. Вам это нетрудно. Скажите ему о смерти Хайнца Хорстмана, но никаких подробностей! Если он любой ценой захочет знать побольше, в его распоряжении я!
— Да, комиссар, — и фон Гота вышел.
Фельдер, наслаждаясь колбасой, полюбопытствовал:
— Комиссар, вы не могли бы сказать, на чем, по-вашему, нам следует сосредоточить внимание?
— Как всегда, на одном и том же, — терпеливо пояснил Циммерман. — Каждый раз, начиная новое дело, прежде всего мы стараемся установить общую картину развития событий, и уже потом заниматься подробностями.
Тем временем из-за стола журналистов «Мюнхенского курьера» поднялся Тириш, направился к Циммерману, представился и заметил:
— Исключительно неприятное происшествие!
— Мне тоже так кажется, — согласился комиссар.
Тириш, не дожидаясь приглашения, подсел к нему.
— Вам что-нибудь заказать? — И, получив отказ, повторил: — Чего душа желает?
И снова получил сухой отказ.
Ничуть не смутившись, Тириш продолжал:
— Поверьте, мы все потрясены. Я собираюсь выразить соболезнования вдове, мы ей выплатим несколько месячных окладов мужа. Позаботимся о похоронах и возьмем на себя все затраты.
— Как благородно! — заметил Циммерман. Фельдер тоже, усмехнувшись, взглянул на Тириша. — Да, у вас на фирме умирать можно спокойно.
— Я хотел бы надеяться, — продолжал Тириш, все еще стараясь сохранять спокойный тон, но уже явно предупреждая, — что вы сумеете верно сориентироваться.
— Думаю, уж здесь вы можете на нас положиться, — буркнул Циммерман.
Несчастье с Хорстманом — безусловно, событие весьма прискорбное, но это, несомненно, чисто личная драма, которая не касается впрямую нашей газеты. Это следует подчеркнуть.
— Вы считаете, следует? — спросил Циммерман.
— Разумеется! — Тириш даже расстроился. — Но ведь нельзя же отождествлять человека с организацией, где он работает…
Ответом ему Циммерман себя утруждать не стал, поскольку в эту минуту вошел Петер Вардайнер, заботливо сопровождаемый фон Готой, и направился прямо к Шмельцу.
Протокол допроса Клары Климентины Леммингер, старейшей гардеробщицы Фолькс-театра.
«Около половины пятого ко мне подошел один господин, в котором я, просмотрев фотографии, опознала герра Вольриха. Он подал мне номерок, и я выдала ему зимнее пальто с меховой подкладкой и меховую шляпу, ну, как сейчас носят. Еще он хотел сумочку, но я никак не могла найти. Пока искала, вдруг вспомнила, что сумочку мне сдавала дама — такая, средних лет, — которую этот господин сопровождал. Почему я так все точно запомнила? У него был номер 901, а та дама, кстати жутко накрашенная особа с вот таким начесом, получила номер 900. Для меня, в моей работе, это важный момент, как говорят в футболе, конец первого тайма. В тот вечер я обслуживала номера от 800 до 1000.
Так вот, этот Вольрих все требовал, чтоб я выдала ему сумочку, которую сдала его дама. Ну, я сказала, что сожалею, но, видимо, ее взяла та дама сама, потому что в гардеробе ее нет. И тут он вскипел и начал орать. Мол, сумочка якобы была сдана на его номер 901, а не на номер 900. И он требует… и он настаивает…
Так я ему ответила:
— Почтенный, вы мне можете знаете что?.. Я исполняю свои обязанности. За это мне и платят. И не позволю всякому олуху…»
Тем временем в пивном подвальчике Петер Вардайнер добрался до стола, где сидели люди из «Мюнхенского курьера». Там резко затормозил перед Анатолем Шмельцем. Шмельц неуклюже встал, вытирая вспотевшее лицо.
— Присаживайтесь к нам, Вардайнер, — пригласил Тириш, вернувшийся от Циммермана. — Как раз мы говорим об ужасном несчастье с коллегой Хорстманом.
— Могу представить, — вызывающе бросил Вардайнер.
— Это трагедия — настоящая трагедия! — театрально воскликнул Анатоль Шмельц. — И надо же, именно в эту ночь!
— Вот именно, — жестко подчеркнул Вардайнер. — Случайность, Шмельц, или нечто большее?
— Дорожное происшествие, — торопливо и обиженно пояснил Шмельц, испуганно глядя на Вардайнера. — Или вы полагаете, что…
— Послушай, Анатоль, — предупреждающе перебил его Тириш, — я тебя понимаю, и герр Вардайнер тоже, мы видим, как ты переживаешь смерть нашего друга Хорстмана…
— Но почему именно сейчас, а, Шмельц? И чем, я вас спрашиваю, была вызвана его смерть? — упрямо допытывался Вардайнер.
— Но, дорогой мой, почему именно я должен знать, чем вызвана смерть нашего друга Хорстмана, и откуда?
Шмельц казался не в шутку озабоченным. Инквизиторское упрямство Вардайнера заставляло его страдать. В то же время с известным удовлетворением он мог играть роль обиженного.