Научная фантастика играет роль посредника между наукой и обществом. Плодами научно-технического прогресса пользуются все, но его движущей силой служит сравнительно немногочисленная когорта профессионалов в разных областях. Однако люди хотят видеть общую картину происходящего в сфере науки, ибо от этого зависит их будущее. Общество должно быть осведомлено о возможных последствиях тех или иных открытий и изобретений: печальный опыт учит нас тому, что слишком часто они ставились на службу злу. Поэтому так важно предугадать пути развития науки — прежде чем гипотетические возможности, о которых повествуют фантасты, станут реальностью.
В наши дни, когда фантастика все меньше занимается научными открытиями и все больше обращается к человеческой жизни, она служит своего рода испытательным полигоном философских и социальных идей, которые невозможно проверить на практике; они занимают место изобретения — и дальше действие следует законам жанра.
Развитие фантастики особенно заметно на фоне трудностей, с которыми сталкивается в наше время литература в целом. Кризис романа, да и беллетристики как таковой, объясняют тем, что золотой век реалистической прозы миновал. Все возможные коллизии исчерпаны, все общественные и личные конфликты освещены со множества точек зрения. Писателям приходится вновь и вновь пережевывать ту же жвачку, и потому книгу вытесняют видеомагнитофон и компьютер. На таком фоне научная фантастика открывает новые заманчивые перспективы литературного творчества, потребность в котором все еще слишком велика, чтобы реализовать его в других областях жизни. Фантастические ситуации оживляют традиционные сюжеты, придают остроту стандартным конфликтам и обогащают человеческие отношения новыми эмоциями.
Великие возможности фантастики как замечательного иллюстратора философских идей были оценены еще в античные времена. Первым фантастическим произведением, безусловно, является Атлантида Платона. В отличие от наших современников, великого философа мало интересовало географическое положение затонувшего острова. Он хотел в увлекательной и наглядной форме изложить свое общественно-политическое учение и, будучи незаурядным литератором (Платон начинал как одаренный драматург) вполне преуспел в этом. Его книгу читают до сих пор.
Различные историософские концепции также получили художественное выражение в фантастике — будь то мрачные прогнозы в духе Шпенглера или оптимистические картины счастливого будущего, рисующие безудержный прогресс человечества во всех областях, включая его собственную биологическую природу. К числу таких радующих взор картин будущего принадлежит книга Улафа Степлтона Первый и последний человек.
Помимо социологии и истории фантастика освоила культурологию, философию, этику и даже теологию, как в рассказах Энтони Берджесса. В творчестве этого писателя центральное место занимают вопросы, связанные с католическим мировоззрением.
В фантастике реализуется волшебное свойство таланта отражать мир через призму художественного творчества. Порой скромное по объему и написанное простым языком литературное произведение успешней трактует коренные проблемы бытия, чем увесистый том, чье создание заняло у автора много лет упорного труда. Литература наполняет идею конкретным содержанием и в таком виде представляет ее читателям. Научная фантастика также использует этот прием — с той лишь разницей, что помещает изображения в рамки вымысла.
Сегодня можно сказать, что благодаря научной фантастике массы людей соприкоснулись с миром идей и понятий, которые были чужды или недоступны им. В наш век узкой специализации этот жанр стал форумом для обмена идеями — иногда слишком смелыми, но почти всегда оригинальными и интересными. Фантастика вводит читателя в курс проблем, с которыми сталкивается современное человечество; она чрезвычайно расширила круг людей, вовлеченных в интеллектуальный и духовный поиск, направленный на их разрешение. И в том ее огромная заслуга перед обществом.
Грех
Ивритское слово хет — лишь один из множества синонимов, передающих разные оттенки понятия грех в библейской и раввинской литературе. Ведь еврейская письменность, начиная с Танаха (прежде всего, книг пророков) и кончая современной литературой на темы морали и разнообразными комментариями, полна обличений всевозможных грехов и увещеваний в адрес тех, кто их совершает. Вместе с тем само понятие грех до сих пор не имеет всеобъемлющего разъяснения. Несмотря на многочисленные определения, данные грехам, совершенным в различных областях жизни, и вопреки суровым инвективам, направленным против грешников и их деяний, это понятие не стало объектом особого исследования. Более того: рассмотрение понятия грех (а в значительной мере и понятия зло) расценивалось как нечто заведомо бессмысленное. Дело в том, что в грехе видели изнанку заповеди, ее негативное отображение, не признавая за ним автономного бытия и самостоятельной сущности. В этой связи для иудаизма весьма характерно разделение человеческой деятельности, как и всей совокупности заповедей, на две категории: исполнение предписаний и соблюдение запретов. И в ѓалахическом, и в теологическом смысле грех — это нарушение или отрицание заповеди. Ведь и тогда, когда речь идет не о запретах, а о заповедях, побуждающих к действию, грех также выражается в отрицании Закона — в отказе от исполнения предписанного.
В большинстве еврейских источников, несмотря на все различия между ними, мы найдем лишь негативное определение понятия грех. Зло всегда только изнанка добра. Пустота и бесплодность зла очевидны, злое деяние воспринимается как напрасная растрата сил. Зло хаотично, суетно и бесперспективно.
Долг человека — не только самому идти путями праведности, но и помогать другим встать на них, причем речь идет даже не о моральной ответственности за это, а о юридической. Общество тоже обязано следить за поведением своих членов, пресекая зло и поощряя добро. Ведь грешник — угроза благополучию всего народа, более того: самому существованию мира. И, несмотря на все это, грех не представляет никакого интереса для изучения. Поэтому, например, мудрецы, исследовавшие положительные душевные свойства, ничего не говорят об отрицательных. Последние получают какое-то освещение лишь как частность, когда речь идет о соблюдении заповедей, но не более того. Конечно, мудрецы определяют такие понятия, как зависть, тщеславие, лень, гордыня. Однако все душевные наклонности существуют объективно, и их квалификация в качестве добрых или злых зависит исключительно от того, как они проявляются в окружающем мире в каждом конкретном случае. Поэтому нравственную оценку тому или иному человеческому качеству можно дать только тогда, когда уже известно, к каким последствиям привело его раскрытие в поступке. Например, в Танахе мы встречаем рассказы о поступках, обычно имеющих отрицательную коннотацию, в таком контексте, где они предстают положительными, и наоборот. Поэтому в моралистической литературе внимание сосредоточено на теоретическом аспекте правильного пути, на убеждении людей и разъяснении им того, как следует творить добро и каким образом человек восходит по ступеням праведности или милосердия.
В то же время там почти не освещена тема греха. Из еврейских источников мы мало что узнаем о психологии и мотивации грешника. Правда, некоторые темные стороны человеческой натуры находят объяснение в общем пессимистическом взгляде на человеческую природу. О том, что зло в сердце человека — с юности его…, говорится уже в первой книге Пятикнижия — Брейшит (8:21), и с тех пор мало что изменилось. Но поскольку зло не обладает автономным существованием, его живучесть невозможно объяснить некой врожденной склонностью человека к извращению своего естества. Аномалия питается самыми разными причинами, но проистекают они не из объективного природного зла, а из субъективной человеческой слабости. Борьба тела и духа, к которой часто стараются свести объяснение внутреннего конфликта, вовсе не есть борьба добра и зла. В этой борьбе сиюминутные желания и стремления, требующие немедленного удовлетворения, сталкиваются с более разумным и полным видением мира, в котором главную роль играют интересы будущего. Иными словами, сиюминутное борется с вечным или удовольствие — с целесообразностью. Грех можно рассматривать как помрачение разума, заставляющее человека забыть о своем долге, о своих истинных интересах ради минутного увлечения. Об этом сказано: Не согрешит человек, пока не обуяла его глупость. А глупость чревата ошибкой или добровольным заблуждением, приводящим к греху. Злой умысел и даже открытое неповиновение проистекают из-за ошибки, неправильной оценки происходящего.
Такое понимание греха не ведет к всепрощенчеству, но позволяет по-новому понять смысл наказания, постигающего грешника, независимо от того, исходит оно от Б-га или от общества. Небесная кара — не месть. С определенной точки зрения ее можно рассматривать как естественное следствие извращения или ошибки. Протест против законов, управляющих мирозданием, стремление исказить их вредят лишь самому безумцу, затеявшему безнадежную борьбу. Столь же бесплодна и попытка не считаться с заповедями. Наказание, налагаемое обществом, призвано исправитьдопущенное грешником искажение, и неважно, идет ли речь об исправлении мира, которому согрешивший нанес ущерб, или об исправлении его собственной души. Таким образом, пафос морального служения состоит не столько в актуализации свободы выбора, когда перед лицом зла человек избирает добро, сколько в углублении самосознания, ибо чем осознаннее наше поведение, тем труднее греху сбить нас с пути. Истинный обличитель пороков (подобно пророку в первоначальном понимании этой миссии) — тот, чьи глаза открыты, чье духовное зрение проникает глубже, чем у других людей. Он призван помочь им увидеть то, что открыто ему, и, воспитывая, пробуждать в людях более глубокое и полное осознание происходящего, осознание своих поступков и их последствий.