— Принеси воды, — приказал Коул сестре.
— Со мной все в полном порядке.
Коул и Лайла хлопотали и суетились, пока Ана не заставила себя сесть прямо и не велела им оставить ее в покое. Следующий час она провела у неплотно занавешенного окна, наблюдая за тем, как полусвет переходит в сумерки, а сумерки — в ночь, глядя на ведущую от дома дорожку и улицу за ней. Коул и Лайла убрали остатки ужина и сдвинули кровати. Ане предстояло лечь с одного края, Лайле — в серединке, а Коулу — по другую сторону. Брат с сестрой бросали на нее быстрые взгляды, которые она скорее ощущала, чем видела, и которые полностью игнорировала. Она ни о чем не думала: отцовская подпись выжгла огромную дыру у нее в мозгу.
19«Три мельницы»
Спустя несколько часов Ана внезапно проснулась и обнаружила, что чувство отрешенности исчезло, сменившись острой болью. Она скатилась с края кровати и прокралась к окну. В беспросветной темноте все казалось неподвижным.
На ней по-прежнему были надеты джинсы и одолженная Лайлой футболка. Она сунула ноги в туфли, натянула через голову коричневый свитер Коула и прихватила его дутую куртку. После этого зажгла свечу и на цыпочках прошла к двери.
Коридоры между их комнатой и ступеньками крыльца были выстывшими и зловещими. Она нащупала засовы и оставила обе двери приоткрытыми, чтобы можно было вернуться в дом. Когда она выскользнула в ночь, морозный воздух ожег ей горло.
Встав на крыльце, Ана устремила взгляд на звезды. Когда-то в Лондоне световое загрязнение было настолько сильным, что звезд нельзя было увидеть даже безоблачной ночью. А вот теперь сотни мерцающих серебристых огоньков усыпали небо.
По ее телу пробежала дрожь, и она крепко обхватила себя руками. Холод прогнал остатки ее прежнего отупения и безволия. Она села на ступеньки в форме полукруга и принялась растирать кисти рук.
Из дома до нее донеслось шарканье. Она обернулась на шум и увидела в дверях высокую фигуру Коула.
— Привет! — шепотом поздоровался он.
— Привет! — прошептала она в ответ.
Он подошел и сел рядом с ней.
— Не спится?
— Да, — ответила она. — Извини, я взяла твою куртку. Вернуть?
— Нет-нет… Оставь себе.
— Спасибо.
Ана туго обернула куртку вокруг талии и спрятала подбородок в воротник.
— Не хочешь поговорить о том, что случилось? — спросил он.
Тугой обруч, сжимавший ей голову, опустился ниже, захватив и плечи тоже. Она тихо кашлянула.
— Отец, — проговорила она, — внушил мне мысль, что союз с Джаспером Тореллом будет для меня единственным способом жить спокойно и счастливо, а потом он… он узнал, что Джаспер собирается разоблачить его нечестные исследования, и избавился от него. Засадил в психушку под чужим именем. А потом имел наглость пообещать мне, что, если я не буду дергаться, Джаспера нам вернут.
— Мне очень жаль.
— Все, что я думала, было неправдой. Все, что я ценила…
— Ты в этом не виновата.
— Я просто принимала на веру все, что мне говорили. После того как поняла, что случается, когда задаешь вопросы…
Она вспомнила то ужасное утро в кабинете директора школы, когда она впервые столкнулась с Коллегией. Ей казалось, что это было миллион лет тому назад. Как она жалела о том, что написала в Регистрационный отдел Гилдфорда запрос относительно свидетельства о смерти матери!
Коул вздохнул.
— Так все специально устроено, — сказал он. — Задавать вопросы опасно. Вместо этого у нас Коллегия, чудодейственная пилюля и бесконечный водопад новых отвлекающих моментов. В Городе все точно так же. Это как цирковой фокус. Наше внимание направляют в одну сторону, а тем временем ловкость рук прячет то, что происходит на самом деле.
Ана притянула коленки к груди и начала раскачиваться взад и вперед.
— И все эти годы я внимательно наблюдала за собой, с ужасом думая о том, когда, где или как я сорвусь. А теперь мне трудно поверить в то, что на самом деле со мной ничего такого нет.
Коул переплел свои пальцы и подышал на них.
— Ты не единственная, — проговорил он. — Смотри, сколько людей вокруг уверены в том, что больны. Большинство людей прислушиваются и питают доверие к тем, кто стоит у власти. Нас к этому приучают еще детьми, и мы не ждем, что нам будут лгать.
Ана шумно выдохнула, глядя, как облачко пара образуется у нее перед глазами.
— На следующий день после того, как моя мать сдалась и снова начала принимать бензидокс, — призналась она, — я проснулась очень рано утром с каким-то ужасным чувством.
У нее пересохло во рту. Она никогда никому все это не рассказывала. Многие годы воспоминание о случившемся было туманным и фрагментарным, зарытым глубоко под той ложью, которую она говорила Коллегии. Но при встрече с матерью Коула то утро вернулось к ней со всеми невыносимо болезненными подробностями.
— Я пошла искать мать, но в спальне ее не оказалось. Я прошла мимо отцовского кабинета и увидела, что из-под двери выбивается свет. Он всегда полночи читал и засыпал на диване. Я поискала мать внизу, а потом вышла из дома. Я услышала, что двигатель машины включен, и поэтому прошла по заросшему газону к сараю и остановилась рядом. Мой отец строго следил за расходом бензина. Когда он уезжал в Лондон на рабочую неделю, то в запасной машине оставлял бензина ровно столько, сколько хватило бы на то, чтобы в случае какой-то непредвиденной ситуации проехать километра три, до ближайших соседей. Вот почему работающий двигатель — это было не просто странно, это ощущалось как пугающее отклонение. И я почувствовала запах выхлопа. Он просачивался из-под двери. Я попыталась открыть створки, но не смогла. Я бегом вернулась в дом и позвала папу. Он велел девушке, которая в то время с нами жила, оставить меня в доме, пока он пойдет смотреть, что происходит. Я услышала, как он рубит дверь топором.
Из окна кухни я увидела, как он несет мою мать, с обвисшими руками и ногами, к своей машине, припаркованной у дома. Я вырвалась от девушки и бросилась к ним. Он положил маму на заднее сиденье и закрыл дверцу машины. Он сказал мне, что с ней все в порядке. «С ней произошел несчастный случай, Ариана. Не беспокойся. Я отвезу ее в больницу». Я больше никогда ее не видела, даже не попрощалась с ней.
Горе придавило Ану, словно ноющая боль, словно грипп.
Коул взял кисть ее руки и зажал между своими ладонями. Его руки были теплыми. Ей была приятна их чуть шершавая кожа: благодаря этому они казались надежными и сильными. Она почувствовала на себе его взгляд. Глядя сквозь темноту на его руки, она провела пальцем по его запястью.
У нее оформился план. Это был единственный вариант. Единственный путь, который был ей открыт.
— Мне нужно доказательство того, что Джаспер на самом деле госпитализирован в «Три мельницы» как Скотт Резерфорд, — сказала она. — Я собираюсь туда лечь. Если он там, я выясню, что он сделал с теми фактами об исследовании, и я его оттуда вытащу.
— Ничего более безумного я в жизни не слышал, — заявил Коул. Она почувствовала в его голосе недоверчивую улыбку. — К тому же у него никаких доказательств уже не будет. Если их не забрал твой отец, то его наверняка обыскали санитары.
— Джаспер знал, что за ним следят. Он мог спрятать диск.
— Послушай! — Коул крепче сжал ее руку. — Даже если ему удалось его спрятать, он находится на лечении уже почти неделю. У них есть способы вытягивать информацию.
— Мой отец не работает в «Трех мельницах». Он не смог бы вернуться туда и вмешаться в лечение Джаспера. Возможно, он решил: неважно, где именно Джаспер спрятал свой диск, не имеет значения. Потому что об этом знает только сам Джаспер, а кому он мог бы об этом рассказать? Кто ему поверил бы? — Излагая аргументы, Ана почувствовала, что ее уверенность в собственном плане растет. Ей стоит рискнуть и притвориться больной. — И потом, как еще нам узнать, действительно ли это Джаспер?
— Есть и другие способы. Кроме того, Джасперу явно не удалось выбраться из больницы, а как же ты собираешься сбежать?
— После госпитализации в течение суток положено провести стандартное обследование: беседа с одним из психиатров-стажеров и проверка нормальности психики в виде теста из ста вопросов. Если ты их прошел, тебя выписывают.
Коул убрал руку.
— А если нет, тебя оставляют на месяц принудительного лечения до следующего обследования.
— Я его пройду, — уверенно пообещала она.
— Их никто не проходит. Если ты слишком нормальный, то это тоже считают отклонением. Если с виду все в порядке, то, значит, болезнь скрыта глубоко, а это еще хуже.
— Я сдаю этот тест с пятнадцати лет, — сказала Ана. — Меня к нему подготовил отец. Я точно знаю, как именно надо отвечать. Я не могу его не пройти.
— Но кроме этого еще много чего может пойти не так. Риск слишком велик.
— А как насчет тебя? — она повернулась к Коулу. — Тот министр, которому ты помогаешь, владеет сведениями, которые подтверждают информацию Джаспера, так ведь? Чем-то таким, что доказывает: правительство и «Новастра» придумали этот план даже раньше, чем мой отец начал свои исследования. Что случится, если смотрители узнают про этого министра? Ты рискуешь не меньше, чем я. Я видела, как ты прощался со своей мамой.
Коул пристально взглянул на нее. Она опять смотрела на улицу. На противоположной стороне светодиодный уличный фонарь мягко высвечивал чугунную решетку какого-то парка.
— Ты еще не оправилась от шока, — проговорил он наконец.
Она покачала головой:
— Но ты согласен, что я со всем этим связана. И я должна разоблачить анализ на Чистоту.
— Но только не сев в психушку!
— А как тогда?
Коул сузил глаза. Его лицо напряглось.
— Что ты видел? — спросила она.
Он покачал головой:
— Не знаю, как объяснить.
— Постарайся.
Он отвернулся, словно ему было больно на нее смотреть.
— Я видел нас.
— И что мы делали?
— Целовались, — ответил он.
У Аны перевернулось сердце и до звона натянулись все нервы. Секунду ей казалось, что она расхохочется. Она стиснула пальцы и постаралась дышать ровно.