Так он гонял меня неделю, скупо хвалил и часто придирался. Потом, когда я научилась быстро доставать ствол, снимать с предохранителя, передергивать затвор и целиться, разрешил стрелять, командуя: «Лежа! Сидя! Стоя!» И когда я стала укладывать в мишень весь магазин из любого положения, объявил, что занятия закончены.
– Только дома разбирай-собирай, доставай, целься – все, как здесь. А можно спросить?
– Можно.
– С чего легче слезть, с герыча или с водки?
– Пожалуй, с водки. Только нужно ее чем-то заменить.
– Чем?
– Кому что интересно. Спортом, хобби. А лучше всего работой и любовью.
Он хмыкнул.
– Легко сказать… Ну, спасибо. И вот что. Запомни: оружие – для того чтобы убивать. Если не готова убить, не доставай его или вообще не носи, пусть дома лежит, душу греет. А если готова, то, может, и стрелять не придется – сами убегут. Ну давай, чтоб тебе реально не пришлось пострелять. Удачи.
– И тебе удачи. Спасибо за науку.
Я достала пистолет из книги, взвесила его на ладони, вспоминая забытое ощущение опасной тяжести в руке. Выщелкнула магазин, сняла затвор и заглянула в ствол. Чистый, только в пыли немного. Но все равно, как говорил Толик – оружие любит ласку, чистку и смазку. Почищу потом, а сейчас – восстанавливать навык. И, как когда-то, повернулась корпусом на цель, навела, удержала мушку, сделала неглубокий вдох, на секунду задержала дыхание, последней фалангой указательного пальца мягко нажала на спусковой крючок. Переводим на следующую цель – и по новой… Полчаса тренировки. Надела хирургические перчатки, разобрала и протерла пистолет со всех сторон. Протерла по одному патроны, снарядила оба магазина. Дослала патрон, вынула магазин и добавила в него еще один патрон. Поставила на предохранитель и положила «макарова» в сумку. Попробовала быстро открыть ее и достать ствол на ощупь. Не получается, под руку лезет всякая мелочь. Зеркальце, щетка, кошелек, три шариковые ручки, носовой платок, влажные салфетки, ключи, шоколадка, мобильник… Все долой. Мобильник, деньги, ключи – по карманам. Сумку – на плечо, пистолет рукоятью вверх, затыльником вперед. А теперь еще раз, и еще, и еще – пока пистолет не стал уверенно возникать в руке. Тело оказалось умнее меня, навыки вспоминались неожиданно быстро.
Так, с пистолетом в сумке, я и отправилась забирать Катьку из садика. По дороге позвонила Дашке и велела идти домой сразу после школы.
– Ма-а-ам! А тренировка?
– Пропустишь один раз. Давай галопом, никуда не заходи. Дома все объясню.
Пока дочь не вернулась домой, я не находила себе места. И, едва она пришла, сразу выложила карты на стол.
– Слушай и не перебивай. Завтра никто никуда не идет и вообще из дома не выходит. Меня включили в бред – помнишь, как тогда?
Зрачки у Дашки расширились, она медленно кивнула.
– Пока его не найдут и не… изолируют, у нас осадное положение. Твоя задача – занять Катьку, чтобы она не напугалась и ни о чем не подозревала. Испеките печенье, нарежьте теми формочками, которые на Новый год достаем. Придумай что-нибудь еще. Макса я выведу. За мной могут приехать в любой момент, когда – не знаю. Я тоже не выхожу без крайней необходимости. Если уйду или уеду, то позвоню. Все понятно?
– Мам, а он очень опасный?
– Очень. Его ищут, но пока не нашли. Макс, гулять!
Любая собака предпочитает гулять без поводка, и Макс обиженно трусил рядом. Но я не собиралась отстегивать карабин на ошейнике. Еще не хватало гоняться за черной таксой в густеющих сумерках. А слушается меня он все хуже и хуже.
Думай, думай, только это может тебе помочь… Что говорил Гурген, покойный – да нет, убитый тобой Гурген?
«В стае перестаешь думать, делаешься ее частью. Даже если не хотел перекидываться, это само получается. А у стаи одно стремление: догнать и разорвать, особенно если кто-то убегает…»
Люди опаснее собак, так пусть они станут собаками. Стая бросается за бегущей жертвой, и человеческий разум отключается, в стае перестаешь думать, – говорил Гурген. Он не успел или не захотел сказать мне больше, значит, надо выжать все из имеющегося. Учуяв бегущую жертву, оборотень, помимо своего желания, перекидывается в зверя и бежит, покуда ее не догонит… и не разорвет. Когда я побегу, те, кто «ведет» меня в темноте, бросятся следом – и у меня появится шанс. Оборотень в человеческом теле помнит о сожженном Гургене. В собачьем теле стая не даст ему использовать человеческий разум и память. Если оборотни будут нападать поодиночке, страхуя один другого, мне конец, не надо себя обманывать. Значит, надо сделать так, чтобы они напали стаей и чтобы вокруг не было людей. И делать это надо немедленно, пока можно перехватить инициативу. Защищаясь, войны не выиграть. Что говорит стратагема одиннадцатая – «Пожертвовать сливой, чтобы спасти персик»? Побеждает тот, кто использует свои сильные стороны против слабостей противника.
Стоп. Я не читала «Сунь-Цзы», только слышала об этом трактате. Кто вложил мне в голову эти мысли? Кицунэ, конечно. Блестяще образованный попался мне оборотень. Или я ему попалась? Что бы там ни было, сейчас наши цели совпадают. Я хочу остаться в живых, ему нужно сохранить шанс на перевоплощение. Мы на одной стороне фронта – к счастью.
– Макс, домой!
Я подкрепила команду рывком поводка, и Макс угрюмо повернул к подъезду. Напрочь игнорируя меня, он простоял в коридоре, пока его не позвала из кухни Дашка.
Доктор Вернер, на выход. В сумке пистолет, скотч и пластиковый пакет. Мобильник, ключи, хирургические перчатки, немного денег – по карманам ветровки. ПИН-код карточки забит у Дашки в телефоне, выучен наизусть – с обязательством никому никогда – никогда, никому! – его не сообщать. Наверное, стоит написать завещание, если вернусь живой. Вот только завещать нечего – кроме почти призрачных прав на деньги, вложенные в непостроенный дом.
Со двора я посмотрела на окно нашей кухни. Занавеска в красно-белую клетку пропускает свет, но больше ничего не видно. Там, за занавеской, все, кого я люблю, – кроме Генки.
«Мы тебя достанем, сука! И тебя, и щенков твоих!» – сказал рыжий. Наверное, он никогда не пробовал отнимать у суки щенков. Пока я жива, с Катькой и Дашкой не случится ничего плохого.
Я ушла, не оглядываясь. И на первом же перекрестке за мной увязался потрепанный грязно-рыжий пес.
Вся набережная от городского пляжа к парку была заставлена торговыми палатками. У памятника десантникам с бетонной эстрады мэр заливался соловьем о «бесценной родной земле, щедрой и прекрасной, омываемой морем». Слушать дальше я не смогла: затошнило, будто съела натощак банку меда. На мой взгляд, мэру был необходим другой спичрайтер, но кого интересовало мое мнение… Рядом с ним стояла вся городская верхушка: торжественно-постные лица, дорогие пиджаки… А вот и наш Пахан в белом льняном костюме. Голубая рубашка подсвечивает благородную седину – вкус у него есть, ничего не попишешь.
Лавируя в толпе, я вспоминала: что мне известно о нем? Неплохой когда-то хирург, оказавшийся сметливым администратором, грамотно рассчитывающим на много ходов вперед. Новый корпус больницы был построен пять лет тому назад, на открытие приезжал губернатор. Фотография в кабинете: красотка с ножницами на подносике, профессионально лучащиеся улыбкой мэр и губернатор – и он, в белом халате, на фоне красной ленточки. Тот же снимок, но с другим ракурсом – на первой странице местной газеты. Он же, но в меньшем размере – на третьей странице «Известий». Правда, треть палат платные, ну, это дело житейское. Потом благотворительный фонд для детей-инвалидов – «Милосердие», что ли? Лицо фонда – знаменитая теннисистка, увезенная отсюда в дошкольном возрасте. Потом много еще чего: в России по-прежнему все тайна и ничего не секрет. А потом дом-призрак, похоронивший нашу мечту о своей крыше над головой. Нашу и многих других – да, и Татьяны-моряны, отсюда она и шагнула вниз, обмотанная цепью. Как там она передавала его слова: «Будешь вякать – тебя и не найдет никто».
А вот я нашла.
Я вспомнила ЭТО и почувствовала, как желудок подступает к горлу. Пришлось купить маленькую бутылку минералки в ближайшем киоске – по цене полторашки, ради праздника.
Праздник кипел вокруг – закрытие сезона, День урожая, время подводить баланс, подсчитывать доходы. Все, кто обслуживал отдыхающих, сдавал им жилье, продавал всякую нужную и ненужную дрянь, – все толкались вокруг, покупали у таких же, как они, мороженое и сахарную вату по тройной цене, пели караоке, узнавали, как дела у приятелей и родни. Конец путины…
Я чувствовала себя совершенно чужой и одинокой в этой толпе. Одни люди приезжают сюда отдыхать и тратить деньги. Другие, местные, на них зарабатывают. Я не относилась ни к тем, ни к другим. Праздновать мне тоже было нечего. А сейчас я стала живцом, на который клюнет добыча.
Они должны быть здесь. Рыжий «вел» меня чуть ли не от самого дома, особенно и не скрываясь. Потом отстал – может, передал другому? Или начал лучше маскироваться?
Порой на глаза попадались бродячие собаки, но они, кажется, были просто собаками, такими же довольными и расслабленными, как и люди, щедро делящиеся жестким шашлыком и недоеденными пирожками в обмен на пару благодарных взмахов хвоста. Ешь, дорогой, сегодня праздник!
Темнота начинается в полуметре от фонарей, окаймляющих набережную, сразу же за подстриженными кустами самшита. От собачьего нюха не спрячешься. А если он соединен под собачьей шкурой с человеческим разумом? Оборотни где-то рядом. Я их не вижу, но мне этого и не надо – пока. Главное, чтобы они видели меня.
Я прослонялась в толпе почти три часа, старясь поменьше ходить и подольше сидеть на скамейках – с пончиком, сахарной ватой, мороженым. Нужно было сэкономить силы и протянуть время ближе к полуночи – началу фейерверка. Нарастало чувство, что из темноты смотрят на меня цепкие глаза, кто-то, экономно не делая лишних движений, перемещается вслед за мной.
Я тебя вижу, а ты меня нет…