– Вот ключи. Напишите расписку.
Я поставила подпись, ее расшифровку, дату – и по многолетней привычке шлепнула снизу печать. Он едва заметно улыбнулся.
– Расписку Игорю Сергеевичу передадут. Можете въезжать. До свиданья.
Квартира оказалось огромной. Три большие комнаты, лоджия, просторная кухня. Именно таким мы с Генкой видели наше будущее жилье в том самом доме. И ни мне, ни ему, похоже, не суждено в нем жить.
В душе прочно угнездилась тупая боль, но суета переезда не давала на нее отвлекаться. Подтянутый охранник на первом этаже потребовал у меня паспорт, сверил его с какой-то бумажкой, кивнул – и больше вопросов не задавал. Когда наши вещи расползлись по местам, меня от усталости не держали ноги. Дашка повела Макса гулять и осваивать новую территорию, Катька увязалась за ними, дав честное-пречестное слово, что вернется через полчаса. А я достала из сумки кораблик без мачт, поставила его на подоконник, замаскировала занавеской и с горечью подумала, что все наше имущество – это коробки с книгами, посуда, постели и одежда. Правда, в той же сумке лежала стопка пластиковых карт на Дашкино имя и ключ от ячейки с золотом… Но что останется от этого к тому времени, когда она сама начнет зарабатывать? Нечего рассчитывать. «Делай что должно, пусть будет, что будет».
В двери зацарапался ключ, и я засыпала пельмени в кипяток.
– Мам, а тут во дворе такая рыжая такса! Зовут Рой, они с Максом уже подружились! Только он карликовый. А можно будет в наш прежний двор ходить, с Арминкой играть?
– Можно, конечно.
– А Рой – это потому, что он роет?
– Кать, таксы все роют, это же норные собаки. А Рой – просто Рой.
– А он не Рой вовсе, он Роймунд фон… фон дер… забыла, очень длинное имя какое-то. Это потому что он очень-очень породистый, Славка хвастался!
– Славка – это его хозяин?
– Да, а можно, он к нам придет?
– Не сейчас, нам надо вещи разобрать, уборку сделать. Даш, тебе с маслом или со сметаной?
– Со сметаной.
– Я завтра что-нибудь приготовлю, а пока пельмени. Максу сварила геркулес, положи ему.
– Хорошо. А где его миска?
– Ох, забыла достать. Сейчас. Садись, ешь, я сама.
Вдруг Макс залился лаем, поставив шерсть на спине. Его взгляд был прикован к углу кухни, рядом с плитой.
– Эй, хозяйка, а мне каши? – прозвучал в голове ворчливый басок. – А ты уймись, гавкучий!
Макс тут же замолчал, протрусил к двери и улегся, положив морду на лапы. Я повернулась к девчонкам спиной и сквозь пальцы быстро взглянула в угол. Там лежало что-то мохнатое, вроде большого комка пыли. Только у этого комка были маленькие глазки, горящие красноватым огнем.
– Ты кто? – спросила я, уже догадываясь.
– Глаза-то разуй. Домовой я, не видишь, что ли? Тихоном зовут. Каши-то дашь?
– Дам, конечно. Тебе с чем?
– С маслом, если добрая будешь. И в печку поставь – вниз, где сковородки.
– Хорошо. Только чуть попозже, когда всех с кухни разгоню.
– Ладно, дольше ждал, еще потерплю.
– Мам, а давай кота заведем? У Арминки есть и у Алика есть. Я тоже хочу!
– Ты что, Катерина. Мы еще и вещи все не разобрали. А ты подумала, как он с Максом будет уживаться?
– У Арминки и собака есть, и кот – и ничего. А кошек Макс даже во дворе не гоняет!
– Кать, давай позже поговорим. Надо подумать. А пока умываться и спать.
– Ну ла-а-а-адно…
Она пошла из кухни, держа под мышкой неизменную Анфису, и показалось, что асимметричная обезьянья морда злорадно ухмыляется. Я наполнила собачью миску овсянкой, поставила ее на пол – подальше от печки, – и Макс принялся громко лакать. Себе налила йогурта, домовому положила каши, добавила масла и воровато сунула блюдце в нижнее отделение плиты, под духовку.
– Мам, я тоже пойду спать, ладно? Посуду завтра помою.
– Хорошо, Даш, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
– Вот и дело. Поем, потом и поговорим, лады?
– Лады.
Чтобы скоротать время, я перемыла посуду, потом включила ноутбук и проверила почту. Спам, один только спам. Писем от Генки уже не ждала, но упрямо верила, что он жив. Половинка его тельняшки под подушкой давно уже пахла не им, а моим кремом для рук. Вторую половинку, всю в шерсти, я забрала у Макса и спрятала. Почему-то эти полосатые тряпки поддерживали веру в то, что муж вернется. Полоумная…
– Ну давай сядем рядком, поговорим ладком. Так это вы теперь здесь жить будете?
– Ну-у-у… да.
Я устроилась на стуле в углу, подпирая коленями стол и для маскировки ощипывая гроздь винограда.
– Вот и ладно. Каши-то будешь давать?
– Для хорошего домового не жалко.
– Ты со мной по-хорошему – и я с тобой по-хорошему. Значит, слушай. Девчонка твоя дело говорит. Перво-наперво кошку надо завести.
– Хорошо, куплю.
– Да ты что? Вроде из наших, хоть и не совсем, а не понимаешь. Хорошая кошка сама приходит. Есть тут одна. Хозяйственная, с понятием. И характерная. Богатка. Ну, это я сам. Ты только приданое сгоноши, да не скупись. Она отработает, это я тебе говорю.
– Тихон, а какое ей приданое-то надо?
– Какое-какое – корм там, лоток, что еще… У тебя что – кошки, что ли, никогда не было?
– Давно была, еще в детстве.
– Оно и видно. Учить вас всему, не переучить… Ну ладно, давай расходиться. Мне на работу.
– На какую работу, Тиша?
– От, люди пошли… По хозяйству! Иди спать, сказано тебе.
– Иду, иду…
Проваливаясь в сон, я слышала тихое постукивание то здесь, то там. Что-то шуршало по углам, перекатывалось, шелестело. Тихон работал.
Я проснулась поздним утром. Дашка успела проводить Катьку в садик и сидела за уроками. Макс лежал у нее под столом и настороженно на меня покосился.
– Доброе утро, Даш.
– Доброе утро. Мам, извини, я сочинение пишу. Сегодня сдать надо.
– А на какую тему?
– На свободную. Мам, правда, мне некогда. Давай потом поговорим.
Я побрела на кухню. В голосе дочери прозвучали мои интонации. Как часто мне было не до нее, когда я писала карточки, аттестационную работу, текст выступления на конференции – да мало ли чем я бывала занята, когда маленькая Дашка лезла мне на колени. Сейчас это возвращается ко мне, а времени все меньше и меньше.
В девяностых мы с Генкой пахали на износ, выматываясь и недосыпая. В садике Дашка постоянно болела и поправлялась все дольше и дольше. Спасение явилось из детства. Как-то раз тетя Кшися пришла к обеду, задержалась до ужина, поддалась на уговоры переночевать – и осталась на годы. Дашка привыкла к ней очень быстро, и скоро мы все не представляли, как могло быть иначе. Когда бы мы ни появились, дом встречал нас уютом и вкусными запахами, уверенностью, что Дашка в надежных руках – да, любящих и надежных. Бессемейная тетя Кшися оказалась идеальной бабушкой. А мне чудилось, что откуда-то издалека вернулись все, кто ушел от меня один за другим. Наш дом обрел надежный фундамент – хрупкую тетю Кшисю.
Я не могла не думать о том, что все повторяется. Бабушка Стефа растила меня, пока мать работала. А мою дочь растит тетя Кшися. Неужели она тоже будет привязана к ней больше, чем ко мне? Ведь со мной так и было. Я знала, что мать – с отцом, а бабушка Стефа – со мной. И только потеряв мать, обнаружила, как недостает ее молчаливой неизменной любви, которая окружала меня как воздух, была так же незаметна и оказалась такой необходимой, когда ушла навсегда.
Я поставила чайник и посмотрела на календарь. Жить мне осталось пять дней – а потом? Логово и мешок собачьего корма? Кораблик без мачт стоял на подоконнике и казался простой лодочкой. Что-то такое сегодня приснилось. Во сне я спускалась по отлогому песчаному склону в темноту. Оттуда тянуло сыростью и доносился шум бегущей воды. Река. Не в этой ли лодочке мне предстоит переплыть реку, которую дважды не переплывают? Как там поет группа, которую мы когда-то слушали – подумать только! – еще на катушечных магнитофонах:
Спускаясь к великой реке,
Мы все оставляем следы на песке,
И лодка скользит в темноте,
А нам остаются круги на воде.
Чайник засвистел, как паровоз, я выключила его и заварила чаю покрепче.
Лучшее средство от навязчивых мыслей – работа. Его я и применила: как положено, после еды. Тихон трудился не зря. Вещи находились мгновенно, укладывались по местам словно сами собой. Ничего не разбилось и не затерялось. Осталось только затариться продуктами, что-нибудь приготовить – и можно передохнуть. На небольшом рыночке по соседству, у прилавка с помидорами, встретилась пожилая медсестра из процедурного кабинета.
– Здрасте, Ольга Андреевна, что-то давно вас не видно.
– Здравствуйте, Зина. Я в отпуске.
– Значит, ничего не знаете? Помер главный-то наш. Сейчас завполиклиникой за него, пока следствие кончится.
– Какое следствие?
– В гараже его нашли, сидел в машине с включенным мотором. Угорел. Сейчас докапываются, сам или нет. Про него разное говорили в свое время.
– Я не слышала.
– Да вы-то здесь недавно, а местные про него много чего знают…
– Мне пора, дома есть нечего. До свиданья.
«Меня убьют», – сказала оставленная на скамейке живая марионетка. Самоубийство или его имитация? Рассчитались деловые партнеры, или он их опередил? Да какая разница. Кончалась моя собственная жизнь, и никому до этого не было дела. Что за вывернутая наизнанку логика: пусть кто-то из любящих тебя обрадуется, что ты становишься оборотнем, – и сможешь остаться человеком. На этом свете любят меня только три человека: Генка и девчонки. Генка… далеко. А как дети могут порадоваться тому, что мать делается нелюдем? И кто вообще может в это поверить?
Приданое для кошки я купила по дороге домой. Наверное, только окончательно став оборотнем, избавлюсь от участи верблюда – вечно ходить навьюченной. Отдышалась в лифте и затащила покупки в непривычно просторную прихожую. Квартира еще не пахла домом и, наверное, уже не успеет им стать – для меня. Перекусила, на скорую руку приготовила поесть девчонкам, сварила кастрюлю каши для Макса. У Дашки сегодня тренировка, значит, Катьку забирать мне. Вот и еще один день почти прошел, а их осталось так мало. Почему я никогда раньше об этом не задумывалась?