Она плела мне венки из одуванчиков и тыкала желтыми головками в нос, отчего я походила на желтушного клоуна, но нисколько не обижалась – это же было смешно! У бабушки в Дмитрове мы облазили все остатки крепостного вала и ров – тогда Машка не боялась перемазаться землей и травой. У нее были ободранные коленки и обкусанные ногти… Мы воровали с ней сливы из чужих садов и убегали со всех ног, задыхаясь от страха, который колотился в груди, хотя никто за нами не гнался. Потом так весело было перебирать эти моменты…
Отец не оставил таких воспоминаний. Вообще никаких. Когда я пыталась выудить из памяти хоть что-то хорошее, связанное с ним, в голове разливалось нефтяное пятно, в котором вязло и задыхалось все живое. Моя жизнь настолько освободилась от него, что известие о том, что отец убит, уже ничего не изменило.
Я осознавала, что должна испытывать хоть какие-то эмоции, но мое сердце даже не сжалось. Кажется, мама все же была огорчена… Она была добрым человеком и не проклинала его ежечасно. А теперь ей было неловко даже за те редкие приступы ярости, когда она орала на бывшего мужа в трубку и требовала оставить нас с ней в покое.
– Поплачь, если хочется, – она ласково потерлась лицом о мою шею.
И я поняла, что ее саму тянуло всплакнуть.
– Мне не хочется, мам…
– Правда? Но ведь это… это…
Когда я обняла ее, мама всхлипнула, уткнувшись мне в плечо, и пробормотала:
– Это ведь ужасно… Сначала Влад, теперь папа. Что происходит? Неужели это сделал один человек?
Почему-то до этой минуты я никак не связывала эти два убийства… А ведь почерк был один – оба были утоплены, хоть и в разных водоемах. Только слепой мог не увидеть этого…
Артур, конечно же, все понял, хотя на первый взгляд отца и Влада ничего не связывало, чтобы они оказались в одном перечне жертв. Кроме Машки… Я обмерла: сказал ли он маме об этом? Не стоило нагонять на нее ужас. Возможно, с моей сестрой это все же никак не связано, а маму удар хватит, если она решит, будто нам угрожает опасность. По крайней мере, одной из нас…
Мне захотелось немедленно позвонить Артуру, чтобы выяснить, какие у него возникли версии, но мама еще всхлипывала у меня на груди, и я не решилась оставить ее наедине с горем. Каким бы призрачным оно ни было… Я понимала: она оплакивает не того Сергея Каверина, который бросил ее без денег и с ребенком, чтобы потешить собственную похоть, а некоего юношу, знакомого мне лишь по старым снимкам, где он здорово смахивал на актера Олега Видова. Таким я отца не помнила… Или не хотела вспомнить.
Только через четверть часа мне удалось уединиться в своей комнате, и я сразу послала Артуру сообщение: «Машке что-нибудь угрожает?»
Он мог соврать. Успокоить меня, просто утаив правду. Но Артур ответил честно: «Возможно».
Не могу сказать, что испытала благодарность за его честность. Как и всем в мире, мне больше хотелось сладкой лжи… Но эта откровенность могла спасти нас всех, поэтому я пулей выскочила из комнаты:
– Мама! Никакой реки, озера, бассейна, бани, слышишь? Даже не приближайся к ним!
Никто не отозвался. В квартире стояла мертвая тишина. По-настоящему мертвая…
Снизу, сквозь ступни, тело пронизали стальные нити страха. Я оцепенела, парализованная холодом: он здесь? Он уже убил маму?!
В глазах помутилось до того, что комната погрузилась во мглу. Может, я стояла посреди комнаты целый день, и солнце успело закатиться за горизонт? Или прошло уже несколько дней, которые стали последними для всего мира, и на Земле остались только мы двое? Я и он. И он уже идет за мной…
Щелчок замка входной двери чуть совсем не отключил мое сознание. Подскочив одним прыжком (хорошо, что у нас такая маленькая квартира!), мама успела поймать меня в тот момент, когда я уже готова была опрокинуться навзничь.
– Сашенька! Что ты, девочка моя?!
Она усадила меня на диван, хотела даже уложить, но мне почудилось, будто провалюсь сейчас прямо в преисподнюю, и я начала сопротивляться. Стоя на коленях, мама растирала мои ладони:
– Любимочка моя, ты меня слышишь? Видишь?
– Мам, уже все в порядке, – я сжала ее руки. – Ты где была? Я испугалась за тебя…
– За меня? Господи, прости. Я не подумала… Мы созвонились с Машей, она сейчас заедет к нам. Я сбегала в магазин за вашим любимым мороженым, чтобы вы немножко отвлеклись.
– Ох, мама, – выдохнула я.
Других слов у меня не нашлось.
То, что в энергетической компании, топ-менеджером которой Сергей Каверин был еще вчера, его любили, стало для Артура неприятным сюрпризом. Голубоглазый блондин нравился женщинам и на равных общался со всеми подчиненными.
– Он был для всех своим парнем, – отметил его помощник Алексей Панасенков, который был откровенно подавлен смертью шефа.
Бесцветный и маленький на фоне руководителя… Каверин за это его взял?
– Был или казался? – уточнил Артур.
Все в нем протестовало против того, чтобы просто принять: Каверин был неплохим человеком.
– Не знаю, – откровенно признался Панасенков. – А не все равно?
Артур с интересом обернулся:
– В том смысле, что никто не знает нас истинных? Что люди воспринимают нас именно такими, какими мы хотим казаться?
– Ну… Наверное.
– А вы долго работали с Кавериным?
– С Сергеем Владимировичем?
– А есть еще один?
Панасенков поежился:
– Нет. Я… Два… Ну да, уже два года. Я перешел из другой фирмы.
– Он сам вас пригласил?
– Конечно. По-другому помощником руководителя не станешь. Это его прерогатива – выбрать кандидата.
– А кто был помощником Каверина до вас?
Алексей Васильевич помрачнел:
– Он погиб. Я его и не знал совсем… Говорят, разбился ночью на трассе.
Они беседовали в кабинете Каверина – стильном, со стальным оттенком в интерьере. Удивило, что на шкафах стояли модели самолетов, которые никакого отношения к энергетической компании не имели.
«Оксана не говорила, что он мечтал о небе», – на короткий миг Артуру вдруг стало жаль Сергея: жизнь сложилась не так, как хотелось в детстве. Не только у него, конечно… Логов был знаком только с одним парнем, успешным режиссером, у которого уже лет в сорок с гаком сбылась детская мечта о небе. Ну как сбылась – сам добился: выучился на пилота, заработал на спортивный самолет, арендовал место в ангаре аэропорта. И как ребенок плакал от восторга, рассказывая Артуру, как красиво под облаками… Разве Каверин не мог пойти тем же путем?
«Если бы меньше времени на девок тратил», – неприязнь вернулась, и Логову стало легче.
Фотографии его дочерей Артур сразу положил лицевой стороной вниз, как будто Маше с Сашей могло причинить боль то, что чужие люди роются в вещах отца. Мимоходом отметил: Сашка на снимке совсем маленькая, наверное, еще первоклассница… У Каверина не было более новых снимков? Они же вообще-то виделись?
«Как она приняла это?»
С Оксаной они договорились, что она сама сообщит младшей дочери о смерти отца. Наверное, ей удалось как-то смягчить удар… Или это и не стало для Сашки ударом, если отец давно стал в ее жизни лишь умозрительной фигурой?
Упомянула о Каверине она лишь однажды, когда они только знакомились с Артуром. Протянув маленькую ручку, Сашка быстро растянула губы:
– А я как Пушкин. Только женский вариант – Александра Сергеевна. А фамилия от другого писателя досталась. Иногда я чувствую себя литературным сборником…
Его это рассмешило и запомнилось. А еще легло на душу то, что Сашка тоже любила «Двух капитанов».
– Кстати, я тоже капитан, – сообщил Логов. – Только юстиции…
С тех пор он уже стал майором, но Сашка до сих пор, расшалившись, могла назвать его «мой капитан». Его поразило, что она читала эти стихи Уолта Уитмена…
– У тебя классная дочь, – как-то сказал он, надеясь доставить Оксане радость.
Но она разом померкла, даже съежилась:
– У меня две дочери…
Только о Маше они почти не разговаривали…
Тихонько шурша, Никита копался в бумагах на столе Каверина, отбирал те, которые могли им пригодиться, Логов проинструктировал его заранее. Компьютер и ноутбук оперативники уже забрали, и Панасенков потерянно пробормотал, что кабинет совсем опустел. То и дело он растерянно озирался, точно не мог освоиться в этой изменившейся реальности.
Логов старался не давить на него: встал возле окна и чаще смотрел на расстилавшийся внизу Кутузовский, чем на взмокшего от переживаний парня.
«Слишком нервничает, – отметил он сразу. – Так любил босса? Или есть грешок за душой?»
– Алексей Васильевич, не сочтите за труд, расскажите, где вы были вчера вечером?
– В театре, – отозвался тот без промедления.
И даже как-то обмяк от облегчения, растекся по креслу.
– В каком? – уточнил Артур.
– В «Современнике». Решил посмотреть тот скандальный спектакль, за который на Ахеджакову в суд подали. Вы его видели?
– Вы ходили в театр в гордом одиночестве?
Панасенков будто обиделся:
– Ну почему? С женой.
«Значит, не гей, – отметил Логов. – И в Каверина влюблен не был. Хотя это тоже не факт…»
– Во сколько закончился спектакль?
Алексей закатил глаза, припоминая:
– В одиннадцать? Где-то так…
– И?
– Что? – Он растерянно захлопал ресницами. – А… Потом мы поехали домой.
– На такси или на своей?
– На своей. Вы меня подозреваете, что ли?!
Артур улыбнулся:
– А живете где? Камера есть на въезде?
– Есть, – обрадовался Панасенков. – Можете проверить!
– Даже не сомневайтесь…
Поймав невысказанное, Никита кивнул издали и быстро набрал сообщение. Логову он нравился все больше, с ним легко было работать.
– Больше не задерживаю. – Он пошевелил в воздухе пальцами. – Но мы еще не прощаемся! Вас же это не огорчает?
«Бесчувственная скотина», – прочитал он в ответном взгляде, и улыбка его стала еще шире.
В дверях Панасенков едва не столкнулся с секретаршей, державшей в руках поднос с изящным кофейником и двумя чашками. Артур попытался угадать, кого она исключила: Никиту или своего сослуживца? Но та приветливо кивнула Ивашину: