Лицо Кирилла вытянулось, как будто ему пришлось принять касторки, а Борис, напротив, жизнерадостно захохотал.
– Ты посмотри, братец, мадемуазель не только красива, но и остра на язык!
– Слишком остра, – кислым голосом промямлил тот и, резко развернувшись, вышел вон.
– Людмила Сергеевна, голубушка, – почти прошипел на нее начальник госпиталя Суботин, – что вы себе позволяете? Право, не ожидал от вас…
– Ну что вы, друг мой, – раздался за его спиной голос Бориса Владимировича, – хорошеньким женщинам позволительны и не такие вольности!
Услышав великого князя, тот едва не подпрыгнул, и выражение лица мгновенно сменилось с сердитого на угодливое.
– Да-с, ваше императорское высочество, мадемуазель Валеева у нас барышня строгих правил и никому спуску не дает-с!
– А мне нравятся строгие женщины, – расплылся в похабной улыбке Борис, – особенно такие хорошенькие! Людмила Сергеевна, чаровница, не откажите в любезности, позвольте предложить вам…
– Сестрица, – раздался рядом слабый голос только что награжденного раненого, – мочи нет терпеть, за ради Христа, позовите санитара, пусть утку принесет!
– Потерпи, голубчик, я сейчас сама принесу, – тут же воспользовалась спасительным предлогом девушка.
Великий князь Борис, очевидно не зная предназначение «утки», остался стоять, ожидая ее возвращения. Сообразивший, в чем дело, Суботин подвинулся к высокопоставленному обалдую и горячо зашептал что-то тому на ухо. Переменившись в лице, тот поспешил выйти вон, скривив недовольную физиономию. Когда Мила вернулась с уткой в палату, на ее счастье, никого из начальства уже не было, а раненый неожиданно сам встал и обычным голосом сказал донельзя удивленной девушке:
– Да что вы, барышня, нешто я сам не дойду! Просто ходют тут всякие, воздух портют…
– Спасибо вам, – вырвалось у Милы, сообразившей, что матрос просто пришел ей на помощь.
– Да не за что, – улыбнулся тот и, взявшись за костыль, поковылял в сторону уборной.
Вся эта картина мгновенно промелькнула перед глазами Людмилы Сергеевны после вопроса племянника и заставила ее прекрасное лицо нахмуриться.
– А вы, молодой человек, лучше бы рассказали, где целый день шлялись! – строгим голосом спросила у непутевого отпрыска мадам Егорова.
– Ну что ты, маменька, – попытался сделать честное лицо тот, – я просто выходил ненадолго…
– Так ненадолго, что я целый день не могла тебя найти? Фима, ты должен серьезно поговорить с Сережей, он совсем отбился от рук!
– Сережа, что все это значит? – встревоженно спросил отец.
– Папа, – поднял на него глаза гимназист, – я не хочу сидеть дома, когда кругом война. Ты служишь, Мила служит, я тоже хочу!
– Сереженька, но ты еще очень мал.
– Папа, помнишь, я говорил тебе о мальчике в матросской форме, почему ему можно, а мне нельзя?
– Боже мой, какой ты еще ребенок!
– Я уже не ребенок! Я лучше сбегу из дома и поступлю юнгой во флот. Его же взяли, так почему я не могу?
– Сережа, – мягко проговорил отец, положив руку на плечо сыну, – я справлялся об этом мальчике. Он из прислуги великого князя Алексея Михайловича. Кофишенк. Да, он носит морскую форму, поскольку находится в услужении у морского офицера, но вся его служба состоит в том, что он готовит и подает господам офицерам кофе.
– Не может быть! – отшатнулся тот от отца.
– Увы, мой мальчик. А ты, верно, думал, что он стреляет по японцам из пушки? Ну, прости, я не хотел тебя разочаровать.
– Я просто желал быть полезным, – потерянно проговорил поникший гимназист.
– Я знаю, – потрепал его по волосам Ефим Иванович, – но почему бы тебе для начала не помогать маменьке? Ей сейчас тяжело одной, и твоя помощь была бы очень кстати.
– Но ведь идет война!
– Послушай, Сережа, – обратилась к мальчику тетка, – а хочешь помогать у нас в госпитале?
– Мила, что ты такое говоришь! – строго воскликнула Капитолина Сергеевна. – Разве ребенку прилично видеть такие ужасы…
– Ну, какие ужасы, не думаешь же ты, что я зову его ассистировать при операциях?
– А что нужно делать?
– Видишь ли, Сережа, – мягко улыбнулась она, – большинство наших солдат и матросов совершенно неграмотны, а у них дома есть родные. Они часто просят написать им весточку, а у нас не всегда есть на это время. У тебя хороший разборчивый почерк, и ты мог бы быть этим полезен настоящим защитникам отечества.
– Хорошо, я приду, – воскликнул тот с загоревшимися глазами.
– Никак не более чем на два часа в день! – решительно заявила мадам Егорова. – И только после того, как поможешь мне по дому.
– Хорошо, маменька.
– А теперь ступай спать!
– Спокойной ночи.
Когда Сережа, награжденный поцелуями всей семьи, вышел, Ефим Иванович подошел к своей половине и негромко сказал:
– А знаешь, Капа, похоже, мы с тобой воспитали хорошего сына.
Выйдя из убогого экипажа рикши, Алеша невольно остановился. Странно, но с самого детства, когда они еще жили на Кавказе, у него не было места, которое он с уверенностью мог назвать своим домом. Ни дворец родителей, ни здание Морского корпуса, ни снимаемые им виллы и палаццо в Италии не были для него домом. Просто очередное место, где он недолго будет жить. А вот этот маленький китайский домик отчего-то таким местом для него стал. Ему нравилось сюда возвращаться после трудного дня или жаркого боя. В этих стенах у него получалось успокоиться и хорошенько все обдумать. В диковинном кресле, украшенном резными драконами, неожиданно удобно было сидеть, а за ореховым столом хорошо работалось. А может быть, все дело было в… хотя это вряд ли!
Слуги встретили возвращение хозяина и Архипыча с Ванькой восторженно. Федор Михайлович, не чаявший уже увидеть своего сорванца живым, на радостях устроил грандиозный пир. Прохор, оказывается, не терял время даром и купил замечательную пролетку на резиновом ходу и пару небольших, но ладных маньчжурских лошадок, так что у великого князя теперь был свой выезд, взамен автомобиля, на котором теперь по Порт-Артуру разъезжал Меллер. А Кейко… Кейко стояла и загадочно улыбалась, глядя на Алешу.
– Как поживаешь? – спросил он ее, но девушка лишь поклонилась ему, не переставая улыбаться.
Перед тем как сойти на берег, Алеша сказал исправлявшему должность старшего офицера Саблину, что вернется на корабль еще до вечера, но посмотрев на ставший для него родным дом, решил, что не будет большой беды, если переночует здесь.
После гибели Макарова среди моряков Порт-Артура царило всеобщее уныние. Ни адмирал Алексеев, ни поставленный им начальником эскадры Витгефт ни пользовались среди них должным авторитетом. Младшего флагмана князя Ухтомского тоже знатоком в морском деле никто не считал, так что прибытие имевшего опыт и соответствующую репутацию Иессена все восприняли с надеждой. Присоединившиеся к эскадре корабли и вернувшиеся из трудного и опасного похода с победой крейсера также внушали определенный оптимизм. Разумеется, все видели повреждения, полученные владивостокскими крейсерами в бою, но надеялись, что их можно будет скоро исправить.
На следующее утро Алеша встал рано и, наскоро позавтракав, отправился во дворец наместника. Прибывший накануне в Порт-Артур адмирал Алексеев собирался устроить в своем дворце заседание, на которое было приглашено все морское начальство, и великий князь хотел переговорить с ним, прежде чем оно начнется.
– Да вы, я смотрю, пташка ранняя! – радушно поприветствовал Алешу хозяин дворца. – Рад видеть вас в добром здравии, Алексей Михайлович.
– Взаимно, Евгений Иванович, я тоже рад видеть ваше высокопревосходительство в добром здравии.
– Ну что вы, дорогой мой, так официально! Кстати, пользуясь случаем, хочу поздравить вас первым.
– И с чем же?
– Пришел именной указ его императорского величества о награждении отличившихся во время отражения японской атаки на Дальний. Поздравляю вас георгиевским кавалером, Алексей Михайлович.
– Благодарю вас, ваше высокопревосходительство. Надеюсь, не меня одного?
– Ну что вы, Шельтингу золотую саблю с надписью «За храбрость», Говорливому – Станислава, Ренгартену, как и вам, Святого Георгия четвертого класса. Ну, и нижним чинам кресты.
– Отрадно слышать, что людей не забыли.
– Ах, молодой человек, молодой человек, за Богом молитва, а за царем служба не пропадают, – назидательно проговорил наместник. – Впрочем, вы, верно, хотели о чем-то поговорить?
– Именно так, Евгений Иванович, есть некоторые мысли по поводу полученного боевого опыта, которые я хотел бы прежде обсудить с вами.
– Весьма любопытно. Слушаю вас, Алексей Михайлович.
– Я полагаю, необходимо тщательно изучить все боевые и небоевые повреждения, полученные кораблями во время сражения, и по возможности исправить выявившиеся недостатки.
– Что значит – небоевые?
– Это значит полученные не от воздействия неприятельского огня, а от общей неудовлетворительности конструкции. К примеру, подъёмные дуги у шестидюймовых орудий. При стрельбе на дистанцию более тридцати кабельтовых на них ломаются зубья секторов, и пушки выходят из строя, не будучи повреждены.
– Возможно, это единичные дефекты?
– Увы, нет. Насколько я знаю, это происходило повсеместно.
– Хм, вы правы, надо рассмотреть этот вопрос. Деталь-то копеечная. Есть что-нибудь еще?
– Увы, да. Есть основания полагать, что в устройстве броневых рубок допущены серьезнейшие просчеты. Я совершенно убежден, что в гибели контр-адмирала Вирениуса и его штаба виновата прежде всего их неудачная конструкция. В особенности чрезмерно широкие смотровые щели и совершенно неудовлетворительная форма крыши.
– И тут неудовлетворительная? – удивленно поднял брови Алексеев.
– Так точно, ваше высокопревосходительство, козырек на ней сделан так, что всякий осколок непременно летит внутрь рубки.
– Что же делать?
– Мы обсуждали это с офицерами и полагаем, что возможно изготовить и установить на смотровые щели особые козырьки, для отражения осколков. При наличии материалов их можно сделать даже прямо на корабле, не прибегая к помощи порта. Расход будет самый минимальный, а пользы много.