— Случайно знаю, — удивленно моргнула Полина. — Есть. У Леонида Егоровича в кабинете. Только он старый, наверное…
— Не беда, — махнул рукой Вадим. — Лишь бы работал. Показывай!
Как ни удивительно, никто его ни о чем не спросил, только пока шли наверх, в кабинет покойного хозяина дома, Реутов буквально кожей чувствовал напряженные взгляды Давида и Лилиан, а спина идущей перед ним Полины была красноречивее иных взглядов.
— Итак. — Вадим сел в кресло перед терминалом и поднял тумблер, включив машину в сеть. Загорелась красная лампочка, потом на приборной панели перемигнулись несколько зеленых, и экран засветился ровным голубовато-зеленым светом. Однако прошло никак не менее трех минут, пока появилась рабочая заставка.
Молчание затягивалось, начиная действовать на нервы.
— Умеешь ты, Вадик, интриговать, — сказал с усмешкой в голосе Давид, разряжая обстановку.
— Не торопи, — отмахнулся Вадим. — Увидишь — поймешь… — «Если Марик меня, конечно, не разыграл». Еще минут пять ушло на поиски в сети, а когда открылась главная страница мемориального сайта Казачьих войск, «зрители» выразили дружное недоумение, проявившееся, правда, лишь в невнятном сопении и нечленораздельных звуках. — Сейчас! — успокоил их Вадим и не без внутреннего страха впечатал в окошко поисковой системы свою фамилию.
Греч не обманул. Упоминаний фамилии Реутова на сайте нашлось ровно одиннадцать.
— Ты казак? — Кажется, Полина была в который уже раз за это утро искренне удивлена.
— Да, — ответил Реутов, оборачиваясь к ней. — Казак. В смысле служил… когда-то.
— Сотник Реутов, — прочел вслух Давид. — По-нашему, выходит, лейтенант. Взвод?
— Погоди! — попросил Вадим, возвращаясь к терминалу. — Вот.
— Полковник Реутов… — В голосе Полины прозвучало недоверие, смешанное с удивлением. — Постой, сколько же тебе тогда было лет?
— Давида спроси, — предложил Вадим, не оборачиваясь. — Мы с ним ровесники. А дальше ты прочла?
— Двадцать четыре, — послушно объяснил Давид. — В шестьдесят втором… Похоронен… Что это значит?
— Это значит, — сказал Реутов во вдруг наступившей тишине, — что человек, который здесь был, твердо помнит, что 17 апреля 1962 во время ночного боя в Вене, в районе технического университета — улицы Брюкнер, Мадер, точнее он не помнит — я получил пулевое ранение в голову. «Пуля пробила каску, — сейчас Реутов слово в слово повторял сказанное ему Гречем, — и вошла в лоб несколько выше переносицы и чуть правее…»
— Ой! — Такого голоса Полины он еще не слышал, но, честно говоря, сейчас ему было не до ее эмоций.
— Вообще-то верная смерть, — тихо, как затухающее эхо, произнес Давид.
— Ты воевал? — спросил Реутов, подозревая, впрочем, какой получит ответ. Но и это его, по большому счету, не слишком волновало. Он и спросил-то чисто автоматически, по-прежнему, тупо глядя, на черные строчки на алом фоне.
«Место захоронения полковника Реутова не известно…»
— Да, — ответил Давид после секундной паузы. — 82-й аэромобильный полк… Войну закончил капитаном, но я, Вадик, во Вьетнаме воевал и в южном Китае. С корейцами.
«В Китае… с корейцами… ну и слава богу!»
— Пуля в лоб, — напомнила Лили.
— Да, — кивнул Вадим, возвращаясь к теме рассказа. — Греч сказал, что я был еще жив. Меня перевязал санитар, а Марик был все время рядом, он… Он командование батальоном принял, как мой заместитель… Потом германцы стали обстреливать наши позиции из 120-миллиметровых минометов. Санитара убило, еще кого-то… Он говорит, что я получил еще несколько ранений… осколочных… в грудь, живот, возможно, в ногу, но он просто уже не помнит подробностей. В любом случае, не жилец. Однако мы с Мариком с пятьдесят восьмого были все время вместе, сначала я у него заместителем, потом… Неважно. Потом он у меня. Греч просто не мог оставить меня там умирать, вот и вытащил в тыл. То есть, это был оперативный тыл, там тоже постреливали, но гораздо меньше, и, главное, туда садились геликоптеры, подбрасывавшие нам боеприпасы. Мы тогда оторвались, вроде бы, и сплошной линии фронта не было, тем более ночью… В общем он отправил меня с вертушкой. А на следующий день командир бригады сообщил в батальон, что я умер в госпитале. Вот, собственно, и все.
— Что значит все?! — возмутилась Полина. — Ты же жив!
— Я тоже так думал, — невесело усмехнулся Реутов, чувствуя ее руки на своих плечах. — Но Марик был тогда моим заместителем, это он так говорит, и утверждает, что я умер. И тут вот, — кивнул он на экран, — то же написано.
— Мутная история, — сказала по-французски Лилиан. — А сам ты…? — спросила она, снова переходя на русский.
— Сам я ничего такого не помню, — объяснил Реутов.
— И шрама у тебя нет, — задумчиво протянул Давид.
— На груди и спине есть, — возразила Полина и тут же осеклась.
— Возможно, — согласился Давид. — Но на лбу-то нет!
— Нет, — подтвердил Вадим. — Но, понимаешь, Давид, Марик Греч не тот человек, чтобы такие вещи перепутать, и он твердо помнит — в лоб! Он помнит, а я — нет. Сотником себя помню, как призвали прямо из университета тоже помню. Как пришел в бригаду, первый бой, как взвод принял, как начальником штаба батальона был, тоже вроде бы помню. Но войсковой старшина?
— Почему старшина? — Не понял Давид. — Там же написано полковник.
— Это у нас так принято, — устало объяснил совершенно сбитый с толку Вадим. — Погибшим присваивается очередное звание. А мне, это Марик так сказал, как раз в феврале шестьдесят второго присвоили войскового старшину.
— Вадим, — спросил Давид, когда они снова вернулись к столу. — А не может так случиться, что это просто какая-то глупая ошибка? Путаница с похожими фамилиями, или однофамилец, скажем…
— Я Марика помню, — возразил Вадим. — А он помнит меня. Мы ведь с ним вместе с начала войны были, и до шестидесятого года я все прекрасно помню. Но вот потом… Ничего! Как так? У меня и в военном билете записано: с 58 по 62. То есть, выходит, что я всю войну провоевал! И понимаешь, я об этом никогда даже не задумывался. — Вадим чувствовал себя, как внутри дурного сна, но и то сказать, действительность, рухнувшая ему на голову два дня назад, ничем существенным от ночных кошмаров не отличалась. «Просто шизофрения какая-то!» — Я вот только сейчас сообразил… — сказал он вслух, вытягивая из пачки очередную сигарету. — Там написано девять наград, но они же у меня все дома лежат. Ровно девять! Но вот я сейчас пытаюсь вспомнить, когда и за что я их получил, и помню почему-то только первые четыре… Святой Георгий третьей степени… Это август пятьдесят восьмого, оборона Константинополя… восточный фас. Вторая степень, октябрь, Родопская операция… Полярная Звезда…
— У тебя есть Звезда? — Казалось желтовато-золотистые глаза Полины увеличились ровно вдвое, заняв пол-лица, и, если разобраться, не удивительно. Но вот какое дело, сам-то Реутов сообразил, вернее, осознал, какая это награда, только сейчас!
— Да, — подтвердил он, вставая и направляясь к буфету за коньяком. — Июль пятьдесят девятого, Плоешти…
И он вдруг вспомнил тот бой, да так явственно, как никогда не вспоминал. Казалось, он снова был там, под Плоешти, в жирном дыму, стелющемся над землей, среди черных от грязи и копоти бойцов, отразивших пятую или шестую атаку миланских панцергренадеров. Горели нефтяные скважины и город, горели «Фиаты» и «Мерседесы», и земля горела, корчась в чадном пламени напалма, которым поливали их с черных небес двухмоторные «Дорнье». Вообще, что делалось выше пелены дыма, сказать было трудно: за сутки непрерывного боя Вадим видел небо всего один раз, когда налетевший порыв ветра разорвал на миг сплошной занавес копоти и дыма, показав в разрыве высокое голубое небо южного лета. Но зато Реутов видел, как утром — если это действительно было утро — упал среди горящих танков такой вот «Дорнье», а ближе к обеду на правом фланге их батальона разбился их собственный, русский, истребитель. Однако опознать его не представлялось возможным, так мало от него осталось.
Реутов взял бутылку, вернулся к столу и, не спрашивая, стал разливать коньяк по высоким граненым рюмкам.
— Четыре помню, — сказал он, закрывая тему. — Остальные — нет. Марика хорошо помню. Он был кадровый, и, если бы не дурацкая дуэль — это случилось в шестидесятом, в марте или апреле, это я тоже помню — я бы, по-прежнему, оставался его заместителем…
— А ведь эти тоже тебя о службе спрашивали, — задумчиво сказал Давид. — Совпадение?
— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Может быть… Но, в любом случае, глупость получается. Посмотреть бы мое личное дело в Военном Министерстве… — Он залпом выпил коньяк и тут же снова потянулся за бутылкой. — Но кто же меня туда теперь пустит?
И тут его, как громом поразило.
«Идиот! — Мысленно покрутил он головой. — Кретин!»
Получалось, что ситуация с его прошлым не так безнадежна, как ему только что казалось.
— Ладно, — сказал Реутов, стараясь не выдать охватившего его возбуждения. — Вопрос, конечно, интересный, но мы еще первый круг не закончили. Хотелось бы услышать, каким образом оказались на сцене наши милые дамы.
— А как этот Греч нас нашел, рассказать не хочешь?
Как ни удивительно вопрос этот задала Полина.
— Он за мной следил, — объяснил Вадим, закуривая. Папирос не было, а турецкие сигареты, которые купили женщины, были для него слабоваты.
— Что значит следил? — сразу насторожился Давид.
— То и значит, что следил, — нехотя ответил Вадим, этот вопрос он с Мариком до конца прояснить не успел. — Увидел на улице, узнал, удивился, стал искать… и увидел, как меня «арестовывают»…
— Значит, это он мелькал на набережной в ту ночь, — сказала Полина. — А он кто вообще-то?
— Не знаю, — развел руками Вадим. — Тридцать лет назад был есаулом, потом разжаловали… хорунжим… А кто теперь, не знаю, но нам он, судя по всему, не враг, — кивнул он на револьвер и кредитную карточку. — Да и потом, будь он враг, совсем другие люди бы приехали.