— Да, — буркнул все еще раздраженный мужчина.
— Последние три цифры 784?
— Нет, 684.
— Благодарю вас, и еще раз извините.
Он вернул трубку на место, пожал плечами и пошел в сторону автоматических камер хранения. Искомый 751-й номер нашелся, как и следовало ожидать, в седьмом зале и был расположен так удачно, что ни одна из трех установленных в помещении камер его не видела. Внутри бокса находилась дорожная кожаная сумка, вместо которой он оставил свой чемоданчик, не преминув положить в боковой его карман все свои документы и билет в Мюнхен. С этого момента, чех, который непременно вылетит по назначению ровно через три часа, его больше не интересовал. Закрыв бокс, он набросил ремень сумки на плечо и, не торопясь, пошел к выходу.
С «Бюро услуг» он имел дело редко. То надобности не было, то денег, которые в данном случае решали все, так как услуги эти стоили недешево. Однако, решив уйти в «отставку», он предпочел связаться именно с ними. Дорого, конечно, но зато надежно и, главное, Бюро никак не было связано с его прошлыми делами. Да и в конторе этой, про которую — так уж вышло — он знал много больше, чем им хотелось бы, — его не знали. То есть знали, естественно, как некоего заказчика под номером 107, обращавшегося за услугами крайне редко, но при этом всегда платившего «без дураков». Однако, насколько ему было известно, с Аспидом номер 107 ни у кого там не ассоциировался, и это был решающий фактор. Ведь он хотел исчезнуть бесследно, в прямом смысле этого слова, то есть так, чтобы нигде не осталось ни единой ниточки. А там, глядишь, недели через две, информаторы как минимум двух секретных служб как раз и получат «бесспорные» доказательства того, что к вящей радости всего прогрессивного человечества Карл Аспид сыграл наконец в ящик. Далеко. Где-то в экваториальной Африке — так что, поди, сыщи ту безымянную могилку в которой он нашел свой последний приют, — однако ж достоверно, на все сто процентов. На этот раз окончательно.
В сумке, заботливо приготовленной для него Бюро, находились в основном его личные вещи — не новые и купленные, по всем признакам, на территории Русского каганата[5] — а также подарки жене и дочери — редкие и достаточно дорогие вещицы из Индии — и, разумеется, документы. Документы он изучил еще в туалете аэропорта, так что, выйдя на стоянку такси, уже точно знал, кто он такой и что его ждет впереди. Люди из Бюро в такого рода делах знали толк. Паспорт, как и следовало ожидать, потрепанный и потертый, на имя Ильи Константиновича Караваева и прочие документы — военный билет (снят с учета по возрасту), водительское удостоверение, диплом, письма от жены, и еще с десяток бумажек разной степени сохранности и важности — должны были однозначно подтвердить его новую легенду любому заинтересованному лицу. Впрочем, Илья Константинович очень надеялся, что более в его жизни заинтересованных лиц не будет.
В 1687 г. после победы в войне с Германской империей (см. Великая Римская Империя Германского Народа) за право обладания Польшей каганом Борисом Третьим была провозглашена империя и историческое название Русский (или Северный) каганат (см. так же Российское государство, Русь и малоупотребительное Царство Русское) было заменено на новое — Русская империя. Однако, как вне России, так часто и внутри нее (даже и в официальных документах) страну часто называли каганатом. Историческое название Русского государства было официально возвращено ему в 1957 году после установления конституционной (парламентской) монархии. Однако, как пережиток имперского периода истории, в названиях многих государственных и общественных учреждений сохранились определения типа «императорский», а в обиходной речи (особенно среди граждан каганата) и даже в некоторых полуофициальных документах Россию продолжают называть империей, а кагана (официальный титул Русского монарха, никогда не отмененный даже во времена империи) — императором.
Он взял такси и попросил отвезти его в город. Дорога до центра Константинополя занимала сорок минут и была Караваеву хорошо знакома, так что не обремененный необходимостью глазеть по сторонам на чудеса архитектуры вечного города, он предался ностальгическому перечитыванию писем жены и рассматриванию старых фотографий. Женился Илья Константинович поздно, но, видимо, по любви. Во всяком случае, Зоя Лукинична Караваева оказалась женщиной молодой и красивой, так что, если бы не любила, то и замуж за человека в два раза ее старше вряд ли бы пошла. А встретились они, стало быть, в Шанхае три года назад. Зоя работала там переводчиком в какой-то нидерландской фирме из Нового Амстердама, а Илья Константинович консультировал строительных подрядчиков, взявшихся за возведение высотной гостиницы в новой части города. Познакомились и уже через три месяца поженились, как раз перед тем, как Караваев уехал в Индию. В Кашмире, так уж сложилось, он вынужден был задержаться почти на три года, и виделись они с женой за это время всего четыре раза. В декабре восемьдесят восьмого, едва придя в себя после родов, Зоя прилетела к нему на неделю в Шринагар. Потом — почти через год — они провели вместе отпуск на Мальорке. Но Вероника, его дочь, была тогда еще совсем маленькой и вряд ли могла запомнить Караваева, да и сам он теперь помнил девочку скорее по фотографиям, чем по личным впечатлениям. В Лиссабон (в девяностом) и в Абу-Даби (в январе девяносто первого) Зоя снова приезжала одна, оставив дочь у родителей в Салониках. Теперь же, когда, заработав на безбедную старость, Караваев решил уйти на покой и поселиться в Петрове — где раньше ни ему, ни Зое бывать не приходилось — Илье Константиновичу предстояло заново познакомиться и с дочерью, да и со своей молодой женой, в общем-то, тоже. Ведь вместе они, почитай, и не жили.
Вообще, следовало отдать должное людям из Бюро. Легенда была разработана так, что комар носа не подточит, и практически не содержала слабых мест. Настоящий Караваев — ныне, наверняка, покойный — был родом из Прикарпатья и уехал оттуда давным-давно, после чего колесил по всему миру, консультируя строителей и проводя взрывные работы преимущественно в таких местах, куда нормальный человек не поедет и за большие деньги. К тому же комплекцией и общим абрисом лица он тоже подходил «для дела» самым лучшим образом. Отец Зои умер еще два года назад, а недавно умерла и мать, так что и с этой стороны Илью Константиновича не могли подстерегать неожиданности. Оставалась жена и дочь, но девочка — ей не исполнилось еще и трех лет — вряд ли могла его помнить, а Зоя… Что ж, по всей вероятности, у Зои имелись веские причины согласиться на этот вариант, и деньги — как догадывался Караваев, не малые деньги — были здесь отнюдь не самым главным.
Расплатившись с таксистом, он немного погулял по центру Константинополя. Купил между делом в нескольких разных магазинах кое-что из белья и одежды. Переоделся в новое в большом, переполненном народом торговом центре. И наконец постригся в уютной парикмахерской в двух кварталах от Святой Софии, избавившись заодно и от порядком надоевшей ему за последние месяцы бороды. В шесть часов вечера, завершив преображение, Караваев наскоро пообедал в арабском ресторане и, снова взяв такси, помчался в Андрианополь, в аэропорт «Золотые Врата», где его уже, вероятно, заждались «его девочки». Рейс на Петров (с посадкой в Брно) отправлялся в 10 вечера, так что теперь ему действительно следовало поспешить.
Как и было условлено, «девочки» ждали его в кондитерской Арамяна. Вероника ела миндальное пирожное, запивая фирменным молочным коктейлем «малина со сливками», а Зоя, сидевшая к нему спиной, судя по всему, ограничилась одной лишь маленькой чашечкой кофе.
«Фигуру бережет», — подумал он, непроизвольно любуясь ее блестящими черными волосами, собранными в подобие короны так, что совершенно открывали белую высокую шею.
— А вот и я! — «радостно» сообщил Илья Константинович, подходя к их столику, и заулыбался, чтобы именно так, улыбкой, встретить взгляды двух совершенно незнакомых ему женщин: маленькой и большой.
Девочка отреагировала на его внезапное появление на редкость естественно. Мать, надо полагать, подготовила ее к встрече с «папой» заранее, так что Вероника не удивилась и не испугалась — такую возможность Илья Константинович не исключал и потому держал наготове плитку бельгийского молочного шоколада и дорогущую аргентинскую куклу «Шелли». Напротив, она явно обрадовалась и теперь с интересом рассматривала «папу». Но сосредоточиться на ребенке не получилось. Услышав его голос, обернулась и Зоя, и Илья почувствовал, что «плывет». И ведь он видел уже ее фотографии, в том числе и те, что «сделал» на пляжах Мальорки, и знал, что она красивая женщина, но тут не в красоте дело. Когда тебе за пятьдесят, красивой может показаться едва ли не любая молодая женщина. Однако есть ведь и нечто, лежащее по ту сторону логики и так называемых объективных фактов, нечто, что воспринимаешь не глазами и понимаешь не умом, а душой, сердцем или еще чем-то, что делает нас людьми.
«Глаза…»
Выражение глаз — растерянность, тоска, любопытство — их особый блеск и необычный разрез — совершенно незаметный на фотографиях, тень, пробежавшая по лицу, изгиб тонких бровей, движение губ…
«Черт знает, что такое!»
— Ох, Илья! — Неуверенно улыбнулась Зоя, при том и сама не подозревая, конечно, что тембр ее голоса совпадает с его, Ильи, внутренними, неосознанными ожиданиями настолько, что с ума можно сойти.. — Ты меня напугал.
«Напугал…»
Она встала из-за стола — ее улыбка обрела более уверенный характер — и шагнула навстречу.
— Прости. — Караваев придал своей улыбке оттенок извинения и раскаяния. — Совсем одичал…
Он обнял ее, почувствовал незаметное для окружающих напряжение ее тела, и, поцеловав, совершенно неожиданно для себя, ощутил, что делает что-то нехорошее, неправильное. Но что уж тут! Что бы он сейчас не ощущал, профессиональные рефлексы не подвели. И объятие, и поцелуй вышли ровно такими, какими должны были быть. Илья даже отметил мимоходом — той частью сознания, которая всегда была начеку вот уже тридцать с гаком лет подряд, — что женщина держится молодцом и роль свою играет пусть и не гениально, но вполне жизненно.