— Если верить отчету Ширван-Заде, — Реутов взял стаканчик, понюхал водку, которая, кажется, начала еще сильнее пахнуть виноградом, и выпил залпом. — Они там с модулированием какого-то поля работали, — сказал он, возвращая пустой армуд на место. — Я полагаю, с электромагнитным. Вот только, что там еще можно найти, никак не соображу.
— Да, уж… Задачка! — Согласился Давид.
— Теперь вы рассказывайте! — Потребовала Полина, перешедшая после первой же рюмки водки, на местное красное вино.
— Эдак мы до следующей ночи просидим, — почесал затылок Давид.
— Что, так много? — Удивился Вадим.
— А чего бы мы вас взялись высвистывать? Тут такая, прости господи, каша, что даже не знаю с чего начать, и как тебе все это рассказать.
— А ты не бойся, — предложил Реутов. — Ты рассказывай.
— Рассказывай! — Передразнил его Давид. — Впрочем, и то правда, чего тянуть?
— Ну?
— Баранки гну! Нашли мы твоего брата. Он, однако, под колпаком. Следят за ним. — Объяснил Давид. — Не так, чтобы очень уж плотно, но приглядывают. Так что пришлось повертеться, но мы до него добрались.
— Я добралась, — вставила Лили, когда Казареев сделал паузу. — Давид прикрывал, а я с Александром Борисовичем говорила.
— Два раза, — добавила она, вероятно, полагая, что это существенно.
— Вот ты и рассказывай, — предложил Давид.
— И расскажу, — ответила Лили и, оглядев собеседников, тоже закурила. Теперь за столом дымили все.
— Твой брат очень симпатичный человек, — сказала Лили после паузы. — Я сказала ему, что собираюсь писать книгу о 8-й бригаде. Художественную. И он… В общем он был рад, что я к ним пришла. Он… Он тобой гордится, Вадик, и сына младшего назвал в твою честь. Такое дело.
— Продолжай, — веселое настроение, как ветром сдуло, и комок в горле встал.
— Для них ты погиб 17 апреля 1962, - продолжила рассказ Лили, настроение которой теперь тоже изменилось. — Александр Борисович ездил в Вену, искал могилу, но не нашел, и тогда они поставили тебе памятник здесь, в Итиле. На 2-м хазарском кладбище есть участок… Он сказал, как он называется по-хазарски, но, ты уж извини, я не запомнила. Что-то вроде места героев или еще как-то.
— Проехали, — Реутов и сам не ожидал, что его так заденет. Но накрыло, что называется, не по-детски. С головой.
— Часть твоих фотографий исчезла еще в шестьдесят третьем. У них воры побывали…
— Ясно, — кивнул Вадим.
— Теперь вот что, — Лили явно начала нервничать, но старалась держать себя в руках. — Ты Вадик, оказывается, не родной сын, а приемный.
— Что?
— Но любить-то они тебя от этого меньше не стали, — положил ему руку на плечо Давид.
— И? — Спросил Вадим, беря себя в руки, потому что, судя по всему, это был еще не конец истории.
— У твоего деда Эфраима был брат — Булчан… И кстати, Реутов это новая фамилия. Александр Борисович сказал, что не знает, что там произошло и почему, но настоящая твоя фамилия — Хутуркинов. Почему поменял фамилию Эфраим неизвестно, но Булчан так и оставался Хутуркиновым.
— Э… — осторожно включился в разговор Давид. — Я тут навел справки в архиве и в библиотеке. Похоже, Вадик, ты из тех самых[119]…
— А разве их род не прервался? — Чисто автоматически спросил Реутов, помнивший еще кое-что из школьного курса истории.
— Темная история, — развел руками Казареев. — Но только, если это не те Хутуркиновы, то совершенно непонятно откуда вы взялись.
— Постой! — Сообразил вдруг Вадим. — А мать? Про мать что-то известно?
— Александр не знает, — покачал головой Давид. — Он только помнит смутно один давний разговор между Эфраимом и Борисом, ну в смысле, твоим отцом. Что-то весьма мелодраматичное. Типа замужняя дама из столицы, чуть ли не аристократка какая-то. Скандал замяли, и… и все. Больше он ничего не знает или не помнит. Булчан привез тебя в Саркел, и твой отец — он только что женился — взял тебя к себе, в смысле усыновил.
— Час от часу не легче, — совершенно искренне вздохнул Реутов. — Давайте выпьем, а то у меня сейчас мозги от напряжения из ушей полезут.
— Выпьем, — с готовностью согласился Давид и сразу же взял в руку бутылку с вином, чтобы налить дамам. — Тут только две вещи добавить надо и можно эту тему пока оставить.
— Какие две вещи? — Насторожился Вадим.
— Понимаешь, — сказал Давид. — У Булчана, вроде бы был домик где-то в Ярославовом городище. И еще. Уезжая в Новгород, он оставил брату свою фотографию с подписью. Для тебя оставил. Но до войны рассказать тебе не успели. Ну сам понимаешь. А потом стало поздно. Так что фотография сперва перекочевала к твоему отцу, а теперь она хранится у Александра.
— Взглянуть бы…
— Взглянешь, — пообещал Давид, наполняя ормуды водкой. — Лили ее сфотографировала. Вот завтра проявим пленку, и посмотришь.
— Как по-хазарски сказать, я тебя люблю?
— Я тебя люблю.
— Нет, не по-русски, а по-хазарски! — Потребовала Полина.
— А черт его знает, — пожал плечами Вадим и улыбнулся. — Я по-хазарски едва поздороваться умею.
— Жаль…
— Эп, — неуверенно сказал Реутов, напрягая память. — Да, точно! Эп… э… сана? йорадап.
— Эп сана йорадап! — Повторил он, хотя и не был уверен, что то, что он сказал, можно считать объяснением в любви.
— Еще раз! — Потребовала Полина, стягивая через голову кофточку. — Не подходи! — Остановила она Реутова, шагнувшего к ней, и хитро улыбнулась. — Ну!
— Ты сразу скажи, сколько раз повторять? — Спросил он, пытаясь понять, зачем ей это надо.
— А вот сколько тряпочек обнаружится, столько раз и повторишь. Ну!
— Эп сана йорадап! — Громко сказал Реутов.
— Можно тише, — разрешила Полина, одновременно расстегивая джинсы. — Но с чувством.
— Эп сана йорадап. — Сказал Вадим с чувством, хотя говори он это по-русски, чувства явно вышло бы больше.
— Так, — Полина отбросила джинсы в сторону и завела руки за спину. — Я жду!
— Эп сана йорадап! — Выдохнул Вадим.
— И еще раз…
— Можно я уже подойду?
— Не можно! Я сама к тебе подойду. А пока… Ну!
— Эп сана йорадап!
— Марик…
— Что?
— Ничего, — улыбнулась Зоя. — Это я просто привыкаю.
— Марк, — сказала она через секунду. — А знаешь, тебе Марком лучше.
Он лежал на спине, а она сидела рядом и внимательно изучала его лицо, чего, по мнению Греча, делать сейчас никак не следовало. Тем не менее, он лежал, а она смотрела.
— Ну, вообще-то, я Маркиан, — возразил Марк, пытаясь справится с внезапно пришедшим к нему ощущением конца.
— Маркиан — это что-то Римское, — подумав сказала Зоя, которая то ли не замечала его состояния, то ли просто не желала его «замечать».
— Тогда уж Византийское, — усмехнулся Греч, вспомнив про своего тезку императора[120], но как-то так, «вторым планом». — А вот Марк самое, что ни на есть Римское. Молот, по-латински.
— Филолог! — Еще шире улыбнулась Зоя. — Марк — имя греческое, а римляне его у греков переняли. Ну а Маркиан означает сын Марка, его потомок.
— Ну извини, — пожал плечами Греч. — Мы люди темные, землепашцы, стало быть, в академиях не обучались.
— А где обучались? — Совершенно другим тоном спросила Зоя и посмотрела ему в глаза.
— Новочеркасский казачий кадетский корпус, — ответил Марк, как в омут сиганул. — Потом Ивановское офицерское училище, а потом все сам как-то…
— Марик, — сказала Зоя, наклоняясь к нему. — Ну что ты, в самом деле! Ты же не мальчишка какой-нибудь.
— Вот именно.
— Дурак! — Сказала она, и Греч едва не вздрогнул и от того, что она сказала, и особенно от того, как это было сказано.
«Дурак? Возможно…»
Больше она ничего не сказала, а просто нагнулась быстро и плавно, поцеловала в губы и легла рядом, уткнувшись лицом в его плечо. Ни встать — чтобы погасить, например, свет — ни повернуться, Марк теперь не мог. Просто не решился бы. Закрыл глаза и медленно — самым «естественным» образом — выровнял дыхание, имитируя сон. Делать это Греч умел, если не безукоризненно, то, во всяком случае, неплохо. Лежал, дышал, думал. Вернее, не думал даже, а тяжело ворочался, занятый одной и той же давящей и неотступной мыслью, не в силах отбросить ее или хотя бы «развернуться» в сузившемся до ничтожных размеров пространстве своего личного Я.
Растерянность, страх, едва не переходящий в отчаяние, обида, гнев… Чего тут только не оказалось намешано! Вот только ни счастья, которое он уже начал было в себе ощущать, ни покоя, ни уверенности там не было.
— Если ты не перестанешь об этом думать, — тихо (ее шепот был похож на шелест песка в пустыне, и таким же горячим) сказала вдруг Зоя. — Я на тебя обижусь.
— Глупости, — через силу выдавил из себя Марк. — Я ни о чем и не думаю вовсе. Я сплю.
— Ты не спишь, — все так же ему в плечо, прошептала Зоя. — Хочешь я…?
— Не хочу.
— Почему?
— Потому что… — Но то, что он хотел ей сказать, произносить вслух не следовало.
Потому что все должно быть естественно, так, наверное. Потому что Зоя не проститутка, а еще потому, что ему не нужны ни одолжения, ни подачки. Где-то так. Но попробуй, объясни это словами!
— Тогда, налей мне вина, — сказала она, не меняя при этом позы.
Марк осторожно освободил плечо, сел, задумался на мгновение, не стоит ли что-нибудь одеть или во что-нибудь завернуться, но в конце концов решил, что это будет глупо, и, встав с кровати пошел в гостиную, которую они покинули так быстро, что даже пары бокалов вина с собой не захватили.
«Вот именно, — подумал он, наливая в бокал Мозельское вино, которое так нравилось Зое. — Поспешишь, людей насмешишь. Насмешил…»
На самом деле, ничего страшного в общем-то не произошло, и, по большому счету, придавать значения инциденту, не стоило. С кем не бывает? А он к тому же, которые сутки на ногах и на нервах. Однако его это ударило неожиданно больно. Как по не успевшей затянуться ране…