«Хорош!» — Реутов усмехнулся, благо ухмылки этой не мог сейчас видеть никто, не исключая «незнакомца». Впрочем, возможно, тот ее как раз и увидел, но вот чего Вадим совершенно не собирался делать, так это стесняться Давида.
Еще несколько в меру быстрых шагов под мелким нудным дождем, взгляд в витрину очень удачно оказавшейся на их пути совершенно пустой булочной, и вот уже Давид чуть поднимает опущенную навстречу ветру голову, рассеянно смотрит куда-то за спину Полины, и поля шляпы снова скрывают его глаза. Все в порядке: слежки нет, и, значит, Вадим и Полина могут спокойно продолжать свой заранее обговоренный маршрут.
«Молодец!» — Но это уже относилось не к Давиду, а к Полине. Она даже не вздрогнула, узнав прохожего, только чуть напряглась рука, и все.
— А теперь быстро! — Воспользовавшись мгновением, когда ни впереди, ни сзади никого не оказалось, Вадим, по-прежнему сжимавший ладонью локоть девушки, свернул в темную подворотню, быстро миновал первый и второй проходные дворы-колодцы, и в третьем по счету толкнул неприметную облупившуюся дверь черного хода. За дверью, однако, оказалась не только крутая сильно побитая временем и слабо освещенная одинокой лампочкой лестница, но и темный проход сбоку от нее, который и вывел их, два раза вильнув и подставив под ноги несколько крутых ступеней, в небольшой облицованный голубоватым мрамором и хорошо освещенный замысловатыми стенными бра вестибюль.
— Мы, кажется, знакомы? — спросил ожидавший их здесь высокий широкоплечий блондин в длинном светлом плаще.
— Так точно, — ответил Вадим, кивнув на Полину, которую переодетый офицер должен был знать в лицо.
— Ой, Пе… — начала было совершенно растерявшаяся от этой встречи Полина, но Петр Рудой, как представил его Реутову Шуг во время последнего по времени разговора, договорить ей не дал.
— Пожалуйста, без имен, сударыня, — сказал он, едва не щелкнув по привычке каблуками. — Прошу вас… — он замешкался на мгновение, подыскивая, вероятно, правильное в данной ситуации обращение, но, судя по всему, ничего путного так и не нашел, а потому перешел к главному. — Черный «Воевода» прямо напротив двери.
Реутов хотел было спросить, все ли спокойно, но, рассмотрев темную бирушу микротелефона в ухе есаула, оставил вопрос при себе. Они прошли мимо офицера, оставшегося прикрывать их спины, вышли под дождь, и тут же навстречу им распахнулась дверь черного автомобиля с тонированными стеклами, припаркованного, как и обещал Рудой, прямо напротив парадного.
— Быстро! — Крикнул кто-то из глубины машины, и уже через несколько секунд, едва только захлопнулась за ними дверь, «Воевода» рванул с места и, стремительно вписавшись в оживленное движение, помчался в набирающий силу дождь.
— Ну, что ж, — Шуг встал из кресла и прошелся по комнате, «переваривая» рассказ своего будущего зятя, а о том, чтобы Реутов — «после всего» — не захотел породниться со своим бывшим комбригом, не могло быть и речи. Это Спиридон Макарович очень ясно дал понять. Можно сказать, недвусмысленно.
— Ну, что ж, — сказал Шуг. — Кучеряво, но не смертельно. Вытащим, хотя и придется попотеть. Но, как говорится, без труда… Полина, золотко мое, будь добра, свари-ка нам всем кофейку. Там, на кухне, мне сказали, есть все, что требуется. Голова, понимаешь… А мы тут пока с Вадимом Борисовичем по деталям пробежимся. Ладушки?
— Ладушки, — пожала плечами «примерная дочь» и отправилась варить кофе.
— Сам-то ты ситуацию правильно понимаешь? — прищурился генерал, как только шаги Полины стихли в длиннющем коридоре этой просторной, богато и со вкусом обставленной квартиры, служившей, как пояснил Шуг в самом начале разговора, агентурной базой контрразведки Балтийского флота.
— В покое нас не оставят. Ведь так?
— Именно так, — кивнул Шуг и снова сел напротив Реутова. — Это дерьмо надо было раньше выжигать, а теперь… — он устало махнул рукой, показывая, что даже говорить не о чем, и внимательно посмотрел на Вадима: — Идеи есть?
— Есть, но вы должны понимать, Спиридон Макарович, что они могут означать для вас лично. — Дипломатично ответил Реутов, возвращая генералу недвусмысленный взгляд.
— Ну, мать ее, уж не знаю, к счастью или к несчастью, до этого дня не дожила, — не опуская внимательных глаз, тихо но твердо произнес Шуг. А я человек военный, Вадим, так что, понимаю и принимаю. Мертвые сраму не имут… Но и забот у них нет.
— Тогда, к делу, — Реутов, не спрашивая разрешения, закурил и приготовился выложить генералу свой план. Не весь, разумеется — настолько далеко Вадим заходить не предполагал, даже имея в виду их почти родственные отношения и давнее знакомство, но ту часть своей идеи, которая требовала непосредственного участия казаков и флотских, он раскрыть перед Шугом был обязан. Однако сразу перейти к делу не удалось.
— Постой, — остановил его Шуг. — Пара минут у нас есть. Когда все закончится… Ну, ты понимаешь. В общем, не сочти за труд: помести где-нибудь в центральной германской газете объявление. Текст любой, только чтобы было слово «Пальмира». Сделаешь? — в глазах генерала читалась такая надежда, что отказать было — грех, но, с другой стороны, знает один…
— Надеюсь, вы понимаете, о чем просите.
— Понимаю, — кивнул Шуг. — Газеты буду просматривать сам, мне их все равно каждое утро приносят, а перестанут приносить… — он усмехнулся, но без горечи: знал на что подписывается, когда начинал «маневры». — Перестанут приносить, сам буду покупать. Никто не удивится: я их уже много лет по утрам читаю. Привык.
— Панихида, похороны, памятник… — Вадиму совершенно не хотелось говорить на эту тему, но сантиментам в таком деле не место.
— Все будет, полковник! — Заверил его Шуг, в глазах которого совершенно неожиданно появились веселые искорки. — И плакать буду, и поминки справлю, и ходить на кладбище, как на работу, буду. Сохрани девку, Вадик! — Сказал он, снова становясь серьезным. — Что там у нас с ее матерью не срослось, это только наше дело — покойницы и мое, — но родная кровь не вода, а я Полю так люблю, что… Можешь не верить, конечно. Твое право… Но я еще позавчера решил, если другого выхода не будет, залью Петров кровью, а дальше хоть трава не расти!
«Этот может, — решил Вадим, глядя в налившиеся бешеной кровью глаза генерала. — Вполне может…»
— Верю, — Реутов услышал шаги Полины — «Быстро она!» — и, совершенно успокоившись, кивнул. — В «Венишер цайтунг» или «Дие Прессе». «Пальмира».
Покинув конспиративную квартиру, они к своей машине, однако не вернулись. «Итилю» предстояло еще немного постоять где стоит и, разумеется, отнюдь не в одиночестве. Люди из разведуправления БФ обещали «присмотреть» за машиной на предмет внезапного и немотивированного интереса к этому именно автомобилю со стороны… ну, скажем, «воображаемых конкурентов», кто бы это ни был на самом деле. А Реутов и Полина в половине пятого оказались уже на Почтамтской улице.
— Здесь, — сказал Реутов, тронув водителя «Воеводы» за плечо. — Нас не ждите. Мы сами доберемся. Спасибо.
— Не за что, — пожал плечами шофер. — Наше дело баранку крутить. Вам решать. А вещи?
— Вещи мы возьмем, — улыбнулся Вадим и, выйдя под непрекращающийся дождь, достал из багажника два здоровых и довольно тяжелых баула — подарок тестя. — И еще раз спасибо.
«Воевода» тронулся и почти сразу же исчез в серой мути, в которую превратил вечерний воздух унылый, типично петровский дождь.
— Зачем мы здесь? — спросила Полина, когда они остались одни.
— Гипотезу одну надо проверить, — неопределенно ответил Реутов. Ему и самому было противно. Таиться и скрытничать… И от кого? Но выхода не было, приходилось хитрить.
— Ты вот что, Поля, — сказал он, чтобы «не вдаваться в подробности». — Останови извозчика, загрузи вещи в багажник и жди меня в конце улицы. Я только заскочу на минуту на Главпочтамт и мигом к тебе.
— От кого хоть письмо? — подняла мокрую бровь Полина.
— Не знаю, — покачал головой Вадим. — Честно. Скорее всего, и нет там никакого письма… А может быть и есть… Или это вообще посылка. Не знаю. Потом расскажу.
«Если расскажу…» — он кивнул Полине и заспешил к зданию Главпочтамта, оставив девушку, выполнять его нехитрые инструкции и строить гипотезы. А гипотеза… Впрочем, это он только Полине сказал про гипотезу, потому что к области предположений то, что крутилось в его несчастной голове, никакого отношения не имело. Это было знание, вот в чем дело. И знание это было верным, потому что существовало и письмо, за которым он теперь шел, и посылка дожидалась своей очереди, но, разумеется, не здесь, не на петровском Главпочтамте.
А вот письмо было именно здесь, в номерной ячейке, ключа от которой у Реутова, как несложно догадаться, не было. Но и отправитель был не дурак: такую возможность предусмотрел и доступ к посланию облегчил Реутову, как мог. Оказалось, что ячейка зарегистрирована на имя Хутуркинова Вениамина Булчановича еще пятнадцать лет назад. Последний раз оплата внесена два года назад сроком на десять лет. А всех формальностей и было, что назвать делопроизводителю точную дату рождения, имя деда, и имена братьев, а документы даже не понадобились потому, что это заранее оговаривалось в контракте. Все про все заняло, максимум, десять минут.
Вернувшись к боксам, Реутов открыл «свой», вытащил ожидавшее его письмо и, отойдя в сторонку, разорвал ненадписанный конверт. Письмо было кратким и несентиментальным. Деловое письмо, иначе и не скажешь.
«Здравствуй!
Рад, что ты жив и надеюсь, что ко мне это не относится. Быть стариком унизительно и противно, но, как говорится, нас никто не спрашивает. В любом случае, это письмо последнее: больше не будет. Меня не ищи. Это, во-первых, бесполезно, а во-вторых, крайне опасно для нас обоих. Надеюсь, ты это понимаешь.
По поводу случившегося. Как ты уже знаешь, начудил я. Хотел, как лучше, но благими намерения… и так далее по тексту. Не извиняюсь, не прошу прощения: что сделано, то сделано, обратно не отмотаешь.