Четвертое. По всем вопросам, имеющим касательство к делу, мною были даны исчерпывающие объяснения, как представителям командования и армейской контрразведки, так и представителям государственной прокуратуры. Судя по тому, что я все еще остаюсь в должности командующего Казачьими войсками Русского каганата, компетентные органы в лице своих представителей моими ответами остались удовлетворены.
Это все, дамы и господа. К сказанному мне добавить нечего, и я убедительно прошу, вопросами, касающимися событий, произошедших в Петрове 4-го и 5-го октября, меня более не беспокоить. Имейте уважение к моим отцовским чувствам.
Честь имею». Конец цитаты».
Эпилог. Post hoc[165] или вскрытие покажет
На аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона
Василиск крылатый змей с головой петуха. Появляется он из яйца, снесенного петухом. Хвост у него змеиный, крылья лебединые, а лапы со шпорами
Говорят, что работы и после смерти останется на три дня
Жизнь после смерти оказалась не лишена приятности. Впрочем, выяснилось это не сразу. Ведь прыжок с обреченного самолета и марафонский заплыв в Хазарском море — совсем не теплом, следует отметить, а напротив холодном, — и, наконец, бег трусцой от одного из актауских пляжей, куда Реутов, в конце концов, выбрался, и до точки назначения, ни тихим отдыхом, ни милой забавой не назовешь. Просто язык не повернется. Но с другой стороны, все это время — пока прыгал, плыл и бежал — Вадим пребывал в том особого рода состоянии, которое некоторые называют боевым трансом, и к рефлексии, соответственно, расположен не был. Поэтому и «загробная жизнь» по-настоящему открылась Реутову только тогда, когда спало напряжение «марш-броска по пересеченной местности» и началась рутина «подъема к престолу Тенгри Вечное Синее Небо», где, как известно, уготовано место для всех истинных батыров. А разве войсковой старшина Вениамин Хутуркинов не был настоящим богатырем? Был, и, значит, ему тоже полагалась своя степная Валгалла.
Вадим сделал несколько глубоких вдохов и длинных выдохов, успокаивая разогнавшееся под гору сердце, бросил между делом взгляд в витрину лавки торговца кашмирскими коврами, в которой отразился атлетического сложения мужик в спортивных трусах до колен и пропотевшей майке (и даже крошечный рюкзачок на спине не выбивался из вполне узнаваемого образа), и подошел, наконец, к дверям дома номер 7. Вот в этот момент, собственно, и началось его приятное во всех отношениях посмертие. Точнее, оно началось с по-восточному вежливого и при том немногословного человека, открывшего Реутову дверь дома, расположенного прямо напротив пятизвездочного караван-сарая «Шелковый путь». То есть, о том, что фасад старого, построенного, судя по стилю, еще в прошлом веке, дома выходит на просторную, залитую солнцем площадь с фонтанами, носившую имя какого-то знаменитого золотоордынского богатыря, Реутов, зашедший в дом со двора, узнал не сразу. Но позже ему довелось увидеть и эту впечатляющую площадь, и вспарывающее бледно-голубое небо на другой ее стороне здание суперсовременной гостиницы или по-местному караван-сарая, похожего своим дерзким дизайном на китайский широколезвийный меч.
Однако сначала, как водится, был краткий обмен любезностями, не исключая два пароля и одно очень важное условное слово. А вслед за тем — замечательно оборудованная ванная комната, где хозяин дома собственноручно обрил Вадима наголо, а затем — после контрастного душа и краткого перекура — наложил на лицо гостя грим, включавший темно-карие линзы для глаз и черную бандитскую бороду. Одевшись в заранее приготовленную для него одежду, Реутов глянул на себя в зеркало и с глубоким удовлетворением отметил, что сам себя не узнает. Перед ним стоял совершенно незнакомый — неожиданный и чужой — человек, при том человек идеально соответствующий тем документам, которые Реутов получил еще через два часа.
— Момент, — как-то совсем по-европейски сказал хозяин дома, жестом приглашая Вадима присесть на трехногий табурет, поставленный у идеально белой стены. Намерения его были прозрачны до очевидности, ведь, знать, как Реутов выглядит — до того, как он здесь появился, — не мог никто. А документы без фотографии, как известно, не действительны хоть в каганате, хоть в орде. Двадцатый век на дворе, и подорожные грамотки и прочие пайцзы[166] из употребления вышли. А жаль.
— Благодарю вас, — мужчина сделал два снимка, поклонился, и указал Реутову на двустворчатую дверь. — Проходите, пожалуйста, агьай[167]! Все приготовлено, и никто не помешает вашему отдыху.
Сказав это, мужчина поклонился еще раз и исчез за боковой дверью, а Вадим, отдавший дань предусмотрительности и деловитости человека, с которым — используя старые связи отца — связался всего два дня назад, хмыкнул и, закурив вторую в Актау папиросу, прошел в указанную хозяином дверь. За нею оказалась просторная, великолепно декорированная в среднеазиатском стиле гостиная с узкими стреловидными окнами, выходившими на площадь и устремленный в небо меч караван-сарая. И, разумеется, хозяин не обманул: здесь все было готово к приему дорого гостя. Не было только обязательных безмолвных фигур восточных женщин, тенями скользящих вдоль стен, и вообще никого не было. И не случайно. Ведь это не был знак неуважения к Реутову, впервые перешагнувшему порог этого дома, или, не приведи аллах, пренебрежения, выказанного, чужеземцу. Нормальная предусмотрительность умного и опытного человека: чем меньше людей увидят гостя, тем лучше и для самого гостя, и для хозяина дома. А так, все было приготовлено по высшему разряду, и низкий стол, застланный тяжелым тканным достарханом[168], и все, что положено, на нем: бешбармак[169] с осетриной, казы — великолепная колбаса из конины, и исходящие ароматным паром манты — огромные и очень острые ордынские пельмени — с верблюжатиной, и, разумеется, лепешки шелпек и хлеб, жаренный в казане — баурсак, и кувшин с кумысом и, понятное дело, водка. Куда же без водки на мусульманском востоке, который в данном случае не какой-нибудь там арабский Дамаск, а великая центрально-азиатская степь, где правоверных — таких, кто алкоголь в рот не берет — никогда толком и не водилось, но где вину, — которое, возможно, и есть зло — всегда предпочитали первач.
Все это отменно выглядело и пахло, и еще лучше оказалось на вкус. Так что, голодный, да еще и не по-детски уставший «с дороги» Реутов вполне отдал дань всем тем яствам, которые приготовил для него всегда безукоризненно точный в деталях — если верить чужому опыту — Исламбек аль Бухари, негоциант и ценитель изящных искусств. И последний штрих, нанесенный хозяином дома на картину их «мимолетной встречи», лишь укрепил репутацию торговца опиумом в глазах Вадима, несколько отяжелевшего от съеденного и выпитого. Ровно в тот момент, когда он почувствовал, что ему следует остановиться, с легким скрипом открылась боковая дверь, и в гостиную вошел аль Бухари. В руках он держал серебряный поднос: не слишком одобряемый муллами, имамами и кади[170] коньяк, чай, шарики из теста, сваренные в меду — шек-шек — на десерт, и пачка подлинных документов, выписанных на имя афганского купца Кешвара ибн Харуна Херати.
— Люди могут спросить, почему вы не говорите на пушту, — мягко указал на возможную проблему хозяин. — Но вы, уважаемый Кешвар, можете возразить, что росли в Европе. Сорок лет назад в Герате и Шинданде было много беженцев… Вы, правда, несколько моложе, но ведь некоторые правоверные родились уже на чужбине…
— Благодарю вас, агьай, — поклонился негоцианту Вадим. — Я так и сделаю, разумеется.
Старый принцип гласит: не говори лишнего. Вот и Реутов предпочел поблагодарить хозяина за разумную подсказку, но сообщать, что говорит на пушту бегло и без акцента.
— Жақсы сапарыңыз бар![171] — Поклонился, прижав правую руку к сердцу, хозяин дома.
— Кош![172] — Ответил Реутов и ушел, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.
Город Актау, следует отметить, оказался на редкость симпатичным. Впрочем, Вадим прекрасно понимал, что делать выводы на основе обрывочных и, разумеется, поверхностных впечатлений — возникших большей частью или набегу, или от увиденного сквозь окно машины — весьма опрометчиво. Но с другой стороны, нефтяные тугрики тяжелее золотых, не так ли? Так почему же в Актау должно быть хуже, чем в каком-нибудь богом забытом Дубае?
— Приехали. — По-русски сказал извозчик, останавливая машину у искрящегося алмазными радугами фасада аэропорта «Коскудук». Создавалось впечатление, что еще мгновение и хрустально-серебряная волна захлестнет автостоянку вместе с множеством автомобилей и людей, казавшихся на фоне огромного здания аэровокзала всего лишь крошечными муравьями.
«Впечатляет!» — Признал Реутов, доставая портмоне.
— Спасийбе, — сказал он вслух, старательно коверкая русский язык, которого мог и не знать. Это для местных — по эту и по ту сторону Хазарского моря — русский это язык межнационального общения, но никак не для афганца, выросшего во Франкском королевстве.
Реутов сунул извозчику несколько мелких купюр, махнул рукой, оставляя сдачу на чаевые, и поспешил пройти внутрь здания, в прохладу кондиционированного воздуха. Вот здесь было действительно хорошо: свежо, светло и пахло чем-то приятным. И даже восточная музыка, звучащая негромко — под сурдинку — не раздражала, а как бы напротив — поднимала настроение.