— А если серьезно? — Лили не сердилась — за что тут было сердиться и на кого? — но пройти мимо очевидного было невозможно, а дальше каждый реагировал в силу своего темперамента и образования.
— Тебе что-то не нравится? — Поднял бровь Давид.
— Напротив, — улыбнулась Лили, с откровенным интересом рассматривая «сеньора Гонзалеза». — Мне начинает нравиться, — она чуть прищурилась, как делают знатоки на демонстрации художественных лотов. — И это меня серьезно беспокоит.
— Что конкретно тебя беспокоит? — Уточнил Вадим, решивший, что самое время прийти на помощь другу, тем более, что некоторые, особенно пристальные взгляды Полины лучше всего было нейтрализовать прямо сейчас, чем оставлять на потом.
— Видишь ли, Вадик, — в голосе Лилиан определенно что-то вызревало, то ли смех, то ли истерика, то ли еще что-то. Знать бы только, что! — Видишь ли, Вадик, глядя на этого плэйбоя, — она кивнула на Давида и снова скосила глаза на Реутова. — Я начинаю сомневаться в объективности окружающего меня мира. Ты можешь поверить, что этот гладкий типчик был когда-то генералом морской пехоты?
— Нет, разумеется, — усмехнулся Вадим, раскуривая сигару. Изменения, произошедшие в его жизни, вели Реутова по скользкой дорожке экспериментов с «чужими привычками», и сигары, как ни странно, прижились, как родные. С первого раза. Впрочем, сейчас речь шла отнюдь не о табаке. — Этот, как ты выразилась типчик, Лили, лет на двадцать моложе генерала Казареева, да и с каких это пор испанцы из Макао стали служить в морской пехоте Аргентины?
— Но я-то влюбилась в Давида Казареева, а не в этого… Как тебя… юноша?
«Нет, — решил Реутов, вслушиваясь в интонации ее голоса. — Это не истерика, но это что-то очень на нее похожее, хотя и со знаком плюс».
Что это означало на деле, сказать было трудно. Во всяком случае, если бы Реутова спросили сейчас, что это такое «истерика со знаком плюс», он, наверняка, затруднился бы с ответом. Но ощущение было такое, что по сути-то он прав, а все остальное — формалистика и казуистика.
— Я не понимаю, что тебя не устраивает? — Спросил он вслух. — Форма или содержание? Поверь мне, Лили, содержание от изменения формы ничуть не пострадало, а форма…
— Видишь ли… Э… А ты вполне уверен, что ты это ты? — Усмехнулась Лили.
Ну, что ж, дети и влюбленные женщины никогда не ошибаются. Однако, когда схлынула волна первых восторгов — а восторги были самые искренние, поскольку моменту этому предшествовали дни и дни напряжения, риска, ожидания и натянутых до предела нервов — так вот, когда схлынула волна первых восторгов, «разжались объятия», и припухшие губы получили отдых, по крайней мере, до ночи, тогда и стали очевидны всем заинтересованным лицам те перемены, которые случились с некоторыми из присутствующих. Ну, допустим, у Вадима процесс этот начался несколько раньше, и, как минимум, один человек — вернее, одна женщина — некоторые «странности» в его, так сказать, анатомии и физиологии заметить успела еще до разлуки. Однако, увидев его теперь и рассмотрев наконец, «что с ним не так», даже Полина не смогла удержаться от того, чтобы сделать большие глаза. Что же говорить о двух других женщинах, которые любили своих мужчин, потому что любили. И ничего такого не ожидали, и даже напротив — пусть и, не отдавая себе в том отчета — настраивали себя не замечать очевидного и не думать о том, что станет с их отношениями через немного, в принципе, лет, когда к их мужчинам придет старость. Но, с другой стороны, когда это еще будет, и ведь любовь — настоящая любовь, я имею в виду — живет сегодняшним днем, не желая заглядывать в принципиально непознаваемое будущее, где лишь клубится туман неопределенности, окрашенный в розовое и красное взошедшим солнцем счастья и разделенной страсти. И вдруг все меняется, и каноны реализма летят в тартарары, и реальность, данная нам в ощущениях — как говаривал великий русский прожектер Владимир Ульянов — дарит нам чудо, с которым еще предстоит научиться жить.
Те серые кристаллики с металлическим отливом на гранях и запахом канифоли или чего-то нефтехимического, так вот эти кристаллики, о происхождении которых Реутов знал гораздо больше, чем хотел и мог рассказать другим, насыпанные парциально в запаянные стеклянные ампулки, наверняка — объяви Реутов на них торги — принесли бы ему миллионы. Такие невозможные чудеса и стоят невозможных денег. Вот только и проблем такой аукцион породил бы тоже немеряно, а уж о характере этих проблем Вадим мог судить поболее чем кто-либо другой, не переживший того, что довелось пережить ему в несколько последних недель. Но суть не в этом, а в том, что «зелья» и было-то всего ничего, и если уж делиться, то, верно, не с чужими, а с теми, с кем разделил жизнь и смерть. Поэтому и порошок кристаллический достался своим, и, будучи растворен в красном вине — с медом, гематогеном и витаминами — произвел на организмы испивших сей «живой водицы», «неизгладимое впечатление». Ну, то есть, сам-то Реутов знал, чего ожидать, но ни Греч, ни Казареев даже представить себе не могли, о чем, собственно, идет речь. И ведь не объяснишь! Разве можно объяснить чудо? Нельзя, разумеется. Зато его можно прочувствовать.
И прочувствовали по полной программе: от и до, что называется. Но тут уже Реутов вел их железной рукой, не упустив при этом ни одной мелочи. Пили зелье не в кабаке — что было бы, по меньшей мере, странно — а «дома». Причем домом назначили не гостиницу, где творить некоторые чудеса совсем несподручно, а в меблированных комнатах, снятых Реутовым по телефону еще из Люксембурга. Вот там и выпили, там же — в подходящем месте и в удобное время — и прихватила их «первая волна». Сказать, что было плохо, значит, ничего не сказать и, уж тем более, не объяснить. Вадиму-то еще ничего — для него это «молодильное яблоко» было как шенкеля для резвого жеребца — а вот Греча и Казареева накрыло по полной программе и крутило два дня кряду, буквально вывернув наизнанку. Слава богу, заказывая апартаменты, Реутов этот момент из виду не упустил и заказал «квартирку» с двумя ванными комнатами и тремя туалетами…
А правда — вся правда — заключалась, увы, в том, что Реутов, ничего существенного об этом порошке не знал и рассказать, соответственно, никому ничего не мог: ни формулы, ни точного механизма действия, ни способа производства. Вот о происхождении стеклянных капсул и уже не существующей металлической, в которой первоначально порошка было много больше, он был осведомлен. Но как раз об этом рассказывать никому и не хотел.
«Твидж» — странное слово из неизвестного языка. Впрочем, язык мог быть и известный, но ведь и Реутов знал их — языков — не так уж много, да и произношение могло быть неправильным. Но на самом деле не суть важно, что означало это слово, которое на поверку вообще могло оказаться аббревиатурой, важно другое: что оно обозначало. Так вот, «Твидж» не был, разумеется, ни живой водой — мертвых, насколько было известно Реутову, оживить не мог — ни настоящим «молодильным яблоком». Из того, что знал Вадим о физиологии действия этого странного препарата, выходило, что воздействует он, прежде всего, на эндокринную систему, причем воздействие это осуществляется через центральную нервную систему. Знаний Реутова — всех знаний — не хватало, чтобы понять, зачем надо было создавать такой сложный механизм каскадного действия. Однако же факт: те, кто синтезировал «Твидж», считали, что так будет лучше или правильнее. Сначала запуск чего-то там в недрах ЦНС, которая, в свою очередь, каким-то образом — интересно бы знать каким! — активирует выборочно некоторые аппараты эндокринной системы, начинающей насыщать кровь гормонами — и не только обычными, хорошо известными, но и модифицированными. И вот уже эти гормоны наносят «удар» по иммунной системе и регенеративной функции, и начинается такое, что ни в сказке рассказать, ни словами — пусть даже матерными — описать. Организм, как спятивший пес, начинает выискивать «блох» — состарившиеся или пораженные различными недугами ткани и исторгать их из самого себя самым решительным образом. Результат понятен? Ну, хотя бы в самых общих чертах? Можете вы себе вообразить, что чувствует человек, у которого тут и там отторгаются «по живому» ткани, и тут же начинается процесс их регенерации? Температура скачет, словно бьющийся в конвульсиях припадочный, пот в три ручья, понос вместе с недержанием мочи и рвотой, боли — разные, разнообразные, непрекращающиеся — а ведь еще имеются и другие эффекты. Слезы, например…
В общем, досталось по полной программе. Хорошо еще Вадим — единственный из троих — оставался отчасти трудоспособным и мог выйти из апартаментов, чтобы прикупить в ближайшей аптеке обезболивающих, физиологического раствора или еще чего по мелочам, да в супермаркет смотаться за едой и питьем, поскольку уже к исходу первого дня на всех троих напал совершенно невероятный голод. То есть, это-то как раз вполне объяснимо: если ты все, что в тебе есть, оставишь в уборной, то чем-то же все это надо потом заместить, не так ли?
Но зато и результат, что называется… на лице.
За неделю, что прошла с тех пор, как три товарища завершили многотрудный день бокалами красного вина, имевшего, впрочем, весьма своеобразный вкус и запах, изменения стали уже настолько очевидными, что и не захочешь, а заметишь. Исчезла седина, разгладились морщины, но главное даже не в этом. Чем отличается здоровый, тренированный мужчина тридцати, скажем, лет от такого же крепкого от природы и продолжающего мучить свое стареющее тело ежедневными тренировками мужика в пятьдесят? Кроме двух-трех ярких признаков, типа седины и морщин, множеством мелких, на первый взгляд, едва уловимых отличий, которые вместе и создают образ молодого или не слишком молодого человека. Вот все это вдруг — ну, почти вдруг — и изменилось. Так что недоумение Лили, Зои, да и Полины было вполне закономерным, даже если это было приятное недоумение.
— Я не понимаю, что тебя не устраивает? — Спросил Реутов у Лили, хотя обращался на самом деле ко всем женщинам. — Форма или содержание? Поверь мне, Лили, содержание от изменения формы ничуть не пострадало, а форма…