— Видишь ли… — Парадируя его интонацию, усмехнулась мадам Казареева. — Э… А ты вполне уверен, что ты это ты?
— Я это я, — улыбнулся ей Вадим. — Но! — Поднял он палец, привлекая внимание собравшихся. — Издание дополненное и улучшенное!
— Хвастун! — Ну, это была, разумеется, Полина.
— Я говорю только правду! — И жестом фокусника Реутов выложил на стол две ампулы с серым порошком. — Это то, о чем вы хотели спросить. Наследство от моего покойного папеньки… — На самом деле Вадим не был уверен, что Хутуркинов-старший мертв, но для всех было лучше считать его покойным. — Не спрашивайте меня, что это такое. Я все равно не знаю. Предполагаю, — Реутов пыхнул сигарой и потянулся к стакану с кашасой, которая на его вкус оказалась ничуть не хуже хорошего коньяка или виски. — Предполагаю, — повторил он, сделав глоток. — Что это плод трудов лаборатории профессора Зимина или шарашки господина Людова, но не суть важно. Важно, — снова поднял он указательный палец. — Что это сильнейший и совершенно неизвестный современной науке биостимулятор. Он действует на иммунную и регенеративную систему. Очищает организм от «испорченных» и больных тканей и все такое… А это, — Вадим дотронулся до ампул. — Вам. Одна Лиле и Полине пополам, а вторая Зое — половина, и Веронике — четверть. Остальное сдать мне под расписку и забыть.
И пользуясь тем, что ответная реакция пораженной до глубины души публики явно запаздывала, с удовольствием допил свою кашасу и потянулся за бутылкой, чтобы добавить, но…
— Ты уверен? — Полина покраснела и смотрела на него как-то так, что у Реутова в очередной — даст бог, не в последний — раз захватило дыхание.
— Я… ты сказал иммунной… — Похоже, Лили мучили те же самые сомнения.
— Папенька мой, — осторожно сказал Реутов, все-таки завладевший бутылкой и теперь разливавший замечательно вкусный напиток по стаканам. — Был тот еще сукин сын, царствие ему небесное. Но ни разу не соврал. Все, что обещал, так и вышло.
— Это ты к чему? — Прищурилась Полина.
— К тому, — объяснил Вадим. — Что он мне оставил цидульку с подробным перечнем хвороб и состояний, когда «панацея» эта может пригодиться, в какой концентрации, в смеси с чем, и какого, стало быть, в конце концов, ожидать от нее эффекта. Так вот, беременность, как ни странно, учитывая наш с мужиками личный опыт, препятствием никак не является. Напротив, и плоду и матери будет только лучше. И ребенку, — глянул он на Зою. — Тоже не навредит. Но мы с Давидом и Марком приняли по целой ампуле, вам же, имея в виду ваш возраст, положена половинная доза, а Вероничке и четверти будет в самый раз.
— Ага, — задумчиво сказала Полина, глаза которой только что не светились сейчас словно два медовых солнца. — Значит, вам по целой, а нам по половинке… Боишься, что привлекут за связь с малолетней?
— И не надейся! — Захохотал Реутов, понявший, что разбирательство закончено. — Во-первых, на Кубе такой статьи не предусмотрено, а во-вторых, настолько не помолодеешь. Даже у чудес есть границы, — закончил он, привлекая женщину к себе и зарываясь лицом в ее отросшие и принявшие, наконец, свой первоначальный цвет волосы.
А рассвет в Карибском море оказался удивительно красивым даже притом, что поселились они на западном берегу острова, и солнце всходило сейчас где-то за их спинами. Но дело ведь совсем не в том, поднимается ли солнечный диск из моря, или нет — зато на закате в море нырнет, не без этого — а в том, какие краски легли на небо и воду. Невероятные, невиданные никогда и нигде краски. Действительно, новый мир. Новый яркий мир, чудный своей непознанностью и новизной, огромный и одновременно уютный — отличное место для усталых путников, чтобы сделать привал, разбить лагерь на берегу синего безбрежного моря, да и остаться навсегда, родив детей и создав собственный полис, в котором хорошо будет жить и приятно встретить старость.
Им не спалось в эту ночь. И страсть, что и не думала выдыхаться, а лишь набирала и набирала градус, карабкаясь или вернее взлетая куда-то уж в совсем немыслимую высь, даже она не смогла их утихомирить, бросив утомленные любовью тела в объятия сна. И на рассвете они оказались вдвоем на террасе, с которой открывался замечательный вид на уходящее за горизонт спокойное море.
— Нет, Поля, — покачал он головой. — Не знаю и теперь уже, видимо, не узнаю. Так и буду жить живым трупом.
Он улыбнулся смущенно и развел руками, как бы говоря, ну что тут поделаешь, раз уж все так случилось. И Полина все поняла и больше вопросов не задавала. А что она думала на самом деле, какие у нее имелись по этому поводу мысли, сказать, не задавая встречных вопросов, было нельзя. Однако и самому Реутову тревожить это дело совершенно не хотелось, во-первых, потому что кое-какие белые ниточки из выстроенной им на скорую руку легенды все-таки торчали, не могли не торчать, и, значит, неглупые люди, составлявшие его окружение, давно уже все увидели и поняли. Поняли, но промолчали, и Реутову трепаться, соответственно, тоже не след. Ну, а, во-вторых, и в главных, он не хотел касаться этой скользкой темы, потому что сам-то как раз знал теперь, что и как с ним произошло. Но, оставаясь последним и единственным — если, разумеется, Хутуркинов-старший действительно умер — хранителем тайны, делиться ею с кем-нибудь, с лучшим другом, например, или любимой женщиной, не мог и не хотел. Слишком опасной была заключенная в его личной истории тайна. Слишком просто было зажечь одним единственным неосторожным словом глаз мертвого василиска. А этот страшный зверь достаточно натворил уже бед, став виновником множества смертей и таких жизненных трагедий, что и таланта Шекспира, верно, не хватило бы все их записать. Однако чудовищу, в котором воплотились едва ли не все смертные грехи, присущие людям, отвратительному и смертельно опасному чудовищу этому не повезло услышать, в конце концов, петушиный крик. И не Реутову было оживлять окаменевшего монстра. Пусть остается там, где есть. А забвение не худшее лекарство от смерти.
Вадим встал из плетеного кресла и потянулся, ловя лицом легкий морской бриз, пахнущий солью, водорослями и простором.
— Жаль, что ты не можешь видеть себя со спины, — задумчиво «пропела» Полина.
— И что же ты там такое углядела? — Бросил он взгляд через плечо.
Полина, на которой из одежды оказались сейчас только янтарные бусы, сидела в кресле, положив длинные безупречного рисунка ноги на столешницу одного из плетеных столиков, составлявших вместе с креслами гарнитур «верхней» террасы, относительно небольшой, в отличие от «нижней», но зато являвшейся естественным продолжением их с Полиной спальни.
— Я там увидела такое, — улыбнулась в ответ Полина. — Что еще немного и захочу снова.
— Скажешь, когда закончится это твое «еще немного», — улыбнулся Вадим. — Но если оно затянется, я и спрашивать не стану!
Он и сам был голым, но стеснительность исчезла вместе с прошлой жизнью, и он, если честно, не тосковал по ней, как не печалился и о лаборатории, или о чем-нибудь еще, что умерло вместе с прежним его именем и настоящей биографией.
— Выпьешь? — Спросил он, подходя к столику на колесах, который они сервировали с Полиной где-то между первым и вторым приступом страсти, а теперь утянули вместе с собой из спальни на террасу.
— Вообще-то, нас учили, что алкоголь беременным женщинам вреден…
— И поэтому вы с Лили пили «Капиринью».
— Во-первых, сколько там и было той кашасы…
— А во-вторых, сегодня ближе к вечеру вы, мадам, примете зелье моего папеньки, и все отрицательные факторы — алкоголь, никотин и прочие ужасы биохимии — как рукой снимет.
— Ну, если ты обещаешь… Плесни мне кашасы и сигарету тогда уж не забудь!
А между тем, солнце поднималось все выше и выше, краски восхода менялись, наполняясь теплом наступающего утра, становясь еще более сочными и яркими, и Реутов должен был признать, что лучших декораций для их с Полиной любви и придумать невозможно. И для начала новой жизни тоже.
«Вот только которой по счету?» — спросил он себя, раскуривая гаванскую сигару.
Вопрос непростой, потому что и история, если честно, была более чем заковыристой, и началась она отнюдь не в 1938 году, когда, если верить метрике, появился на свет Вадим Реутов, а гораздо раньше и одновременно много позже. Вот это последнее обстоятельство и делало реутовскую историю чем-то уж совершенно фантасмагорическим. Но, как говаривали, древние хазары, человеческий разум не может измыслить ничего такого, что бы загодя не приснилось богам.
«А это я к чему?» — Но мелькнувшая было мысль возвращаться, кажется, не собиралась, хотя и случайной была вряд ли.
Реутов отхлебнул ароматной и крепкой кашасы и выпустил клуб табачного дыма, якобы любуясь красками рассвета в тропиках, но он, и в самом деле, ими любовался, получив заодно право и возможность на законных основаниях немного помолчать.
Александр Керн — так на самом деле звали реутовского «родителя», — к тридцати годам был человеком бывалым и притом высокообразованным. Капитан-лейтенант инженерной службы, он участвовал в двух военных конфликтах в составе «разведки первой волны», которая если и ошивается по тылам, то только по вражеским. Крутой в общем был дядечка, не смотря на возраст, — три ордена и два специальных наградных знака чего-нибудь да стоят — и талантом бог не обделил, потому как в промежутках между компаниями присовокупил Алекс Керн к техническому факультету Космической Академии еще два образования — психологическое и биологическое. А дело происходило в 2020 году от рождества Христова. Но это если по-нашему считать, потому что по ихнему год на дворе был 987-й и не от сотворения мира, в которое сограждане Алекса не слишком-то уже и верили, и не от рождества Христова, который у них просто не родился, а от того, что они называли Великим Соглашением. Так вот, в год от Великого Соглашения 987-й капитан-лейтенант Керн получил приглашение войти в научную группу профессора Колодного. Группа была полуофициальной, но, тем не менее, получала совершенно невероятное по масштабам финансирование от Управления Колонизации, имея при том такую свободу действий, что многие, узнав об этом, от зависти удавились бы. Впрочем, удивляться тут было нечему, так как Колодный был тот еще прохиндей и манипулятор. Его школы Керну потом на всю жизнь хватило, а это без малого целый век. Но каким бы ни был Павел Игнатьевич по своим человеческим качествам, одно бесспорно: был он фантастически талантливым ученым. Вероятно, к нему даже больше чем к кому-либо другому, к тому же Эйнштейну, если брать пример из нашей жизни, подходило определение — гений. Гений и есть, поскольку в одиночку не только создал «теорию перехода», имея в виду «внепространственные мембраны», но и воплотил сию теорию в жизнь, изобретя и построив «машину пространства». Тут следует пояснить только, что до Колодного теория «веера реальностей» или «розы пространств» была скорее философской, чем физической, а он сумел доказать, что «иные реальности» не сон разума, а самая что ни наесть материальная сущность, и, построив свою машину в 2017 — сначала один, а позже и с группой присоединившихся к нему энтузиастов — посетил семь таких реальностей, населенных, следует отметить, одними и теми же — в биологическом смысле — живыми существами, включая сюда и людей. Впрочем, посещения эти были краткими и более напоминали разведывательные набеги. Однако какое-то — пусть и небольшое — количество книг, газет и прочих печатных изданий, так же как пластинок, магнитных лент и иных искусственных носителей информации профессор из этих своих вояжей «за мембраны» привез. Вот только кроме самого Колодного и его приближенных никто чудес этих не видел и оценить, соответственно, не мог. Казалось бы, мелочь, но именно из таких мелочей и соткался рисунок будущих событий.