Цель ваша — истребители!
Незаметно, в боях и трудах праведных, пролетели лето и золотая осень. Вот и дожди заладили, подули холодные ветры, принося с собою белых мух. Григория Горевого назначили старшим оператором на «Редут» ночного наведения, развернутый в деревне Коломяги для взаимодействия с летчиками 26-го гвардейского истребительного авиаполка. Сбылось пророчество Веденеева, когда тот говорил Григорию, что скоро начинать ему, Горевому, новое дело — воздушные капканы фашистам расставлять, наводить на них наши «ястребки».
«Редут-11» стал первым специализированным радиоулавливателем самолетов на Ленинградском фронте, который вышел из созданной системы воздушной радиоразведки и выдавал команды только летчикам на их сближение в воздухе с уже обнаруженными целями противника другими установками. В отличие от «Редутов», работающих на оповещание, его обслуживал сокращенный расчет, ибо здесь не требовалось постоянного боевого дежурства. Григорий Горевой, как старший оператор, являлся и старшиной расчета. Еще в него включили старшего радиста, старшего электромеханика. Если прибавить начальника и техника установки, то вот и вся на «дозоре» мужская братия. Остальные — девушки-бойцы. И это больше всего не нравилось Горевому. Слишком много было, как он считал, мороки с «мадоннами эфира» (так их прозвали с чьей-то легкой руки).
Каждое утро для Григория начиналось с «представления». Прежде чем в женскую землянку войти, чтобы порядок проверить, он кашлял до хрипоты и отбивал на пороге чечетку, предупреждая «мадонн» о своем появлении. Из землянки вылетал пунцовый, словно после хорошей баньки, а вслед ему неслись хиханьки и колкие насмешки. (Такое приходилось терпеть после бессонной ночи!) А на занятиях?.. Он им слово — они в ответ сто. Только и стрекочут пулеметными очередями. А заводила среди них — красноармеец Некрасова. Кудряшками блондинистыми трясет, глазищами по сторонам стреляет и хохочет. Еще поет вечерами. Григорий, конечно, мог бы ее приструнить, но… В этом и была для Горевого самая большая загвоздка. Потому что каждый вечер Григорию звонил Веденеев, который перво-наперво его спрашивал: «Малыш, ну как наш Людок покивает?..» Так и говорил Николай — «наш». А что до него, Горевого, то лично ему совсем не хотелось считать Некрасову своей. «Уж если Николай втюрился в нее, то пусть сам с ней и разбирается, а меня к ней не приписывает», — злился он. Но Веденееву сказать напрямик об этом не решался и бодро кричал в трубку: «Нормально Людок живет, не беспокойся».
Поводов для волнений у Веденеева конечно же было достаточно. Некрасова уже дважды дезертировала с «дозора». Спасало ее только то обстоятельство, что убегала она к передовой. Последний раз ее с двумя подругами, которых она подбила на побег, догнали у самой линии фронта. С трудом их выманили из строя, направлявшегося на передовые позиции стрелкового батальона, в который они сумели затесаться, пользуясь доверием и опекой пехотинцев. Комбату с комиссаром пришлось вмешаться… Хотя Горевой втайне очень надеялся, что после побега Некрасова больше на «дозоре» не появится.
Но она вернулась. На технической «летучке» сам Веденеев и привез. Тогда Николай признался Григорию: «Люблю я ее, малыш! Будь другом, позаботься о ней, присмотри…»
Но как присмотришь, когда теперь, обосновав «дозор» неподалеку от хозяйства летчиков, отбоя нет от кавалеров. А уберечь девчат от них, как сейчас понял Горевой, очень нелегко.
Только развернули «Редут», разбили «дозор», а летчики тут как тут. Кругами ходят, примериваются, будто посадочная полоса им здесь приготовлена. Сами из себя хороши: хромовые сапоги в гармошку, бриджи светло-синего сукна, куртки кожаные, на фуражках с лакированными козырьками — крабы. Увидит боец-женщина такого — и сама готова в ангела превратиться…
Ну, а Григорий Горевой на что?.. Старшина «дозора» хоть и в обмотках, и штанцы на одном месте залатаны, и шинелька пообтрепана, зато голос — телефонами и микрофонами натренирован. Он им сразу: «Стоп! Вы куда, товарищ? Назад! Объект секретный. Читать умеете? Вот табличка: «Проезд и проход категорически запрещен!»
«Может быть, еще и поэтому пилоты на меня зуб точат? — вздохнул Григорий, направляясь к «Редуту». Он опять заступал на ночное дежурство. — Хотя в основном, конечно, из-за того, что не могут теперь они летать так, как им хочется. Но я при чем?!»
А начались конфликты с первого дня, как только стали они налаживать взаимодействие. Звену истребителей предстояло барражировать вдоль линии фронта в зоне Карельского перешейка. Горевой с помощью «Редута» сопровождал их полет. В случае обнаружения самолетов противника он должен был сообщить на КП штурману полка координаты цели и навести на нее «ястребки».
Включил Григорий высокое напряжение за несколько минут до старта звена, залюбовался разверткой на экране — привычное дело. Потом увидел: полетели истребители. Доложил на КП. Через две минуты снова доложил. Рядом Некрасова аккуратно его доклады в журнал донесений записывала. Видел группу хорошо, в небе по курсу полета больше никого не было — пасмурно. Перед линией фронта истребители вдруг отклонились от намеченного маршрута, повернули влево, к Финскому заливу. Горевой сразу по телефону штурману: наверное, облачность мешает, сбились ваши парни с курса на столько-то градусов, не мешало бы помочь им выправиться.
Штурман тут же связался с ведущим группы, предупредил: так и так, разучились, что ли, ориентироваться?.. А ведущий ему в ответ: дескать, ничего подобного, летим точно по курсу, находимся в квадрате, в каком положено было быть.
Тогда штурман выдал Горевому ответную квитанцию: мол, ври, дорогой, да не завирайся — мои летчики правильно летят, а ты, сержант, протри глаза. Григория даже в жар бросило, он крикнул в трубку, но пока еще по-доброму, с улыбкой: ошибаетесь, друзья-гвардейцы братского авиаполка, не туда летит ваше звено, уже над флотом нашим барражирует, а не над пехотой, как по заданию положено.
Штурмана, видно, заколотило от такой информации. Горевой услышал, как он опять запросил раздраженно по радио борт ведущего истребителя: «Доложите, где находитесь?»
А ведущий — душа его заблудшая — в ответ невозмутимо опять ему соврал: «Летим над линией фронта в Карельской зоне. Какие будут приказания?»
Тут и Григория начало колотить: «Вы что же, мне не верите?! — И напомнил оператору Некрасовой: — Фиксируй в журнале все мои доклады — азимут, расстояние, квадрат, время…» С трудом сдерживаясь, передал штурману полка: мол, не я вас за нос вожу, а ваши горе-летуны!
Это было последней каплей в переполненном море. Началась буря: полет прекратили, летчиков вернули на аэродром и привезли к «Редуту» на разбор. Горевой выбежал навстречу разгоряченный. И вот здесь-то ведущий, молодой лейтенант с блондинистой челкой, нагло бросил ему в лицо:
— Вы что, сержант, тень на плетень наводите?! Мы шли строго по маршруту, а вы нас компрометируете!
Выдержке Григория пришел конец: он ему «врезал». От неожиданности лейтенант отпрянул и даже, кажется, присел, будто и впрямь получил апперкот, а не концентрированную словесную оплеуху. И пошло-поехало: «Как вы разговариваете с командиром? Да вас под арест за такое поведение надо, разжаловать!..»
Выручил Горевого штурман-майор:
— Хватит спорить! Я сам полечу и лично проверю вашу квалификацию, сержант, и вашу шарманку, — строго сказал он, кивнув на установку. — И если вы напутали — пеняйте на себя! Будете перед всем полком ответ держать, вникли?!
— А если я прав, тогда как? — спросил Горевой, подрагивая от холода (выскочил в одной гимнастерке из аппаратной).
— Тогда он извинится, — дружески хлопнул по плечу лейтенанта штурман.
Через два часа Горевой уже был на КП авиаполка. Штурман и лейтенант — ведущий группы, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, — сидели за длинным столом, заваленным картами, и о чем-то толковали.
«Мать честная! — охнул про себя Горевой. — Штурман — Герой Советского Союза. А у лейтенанта, которого я считал юнцом желторотым, ордена Ленина и Красного Знамени! Может, и вправду я маху дал? Вдруг «Редут» не так настроен, а я глотку деру?»
— Давай сюда, сержант, — позвал Горевого майор. — Смелее, не тяни время.
Григорий подошел, присел на предложенный стул, боясь глубоко вздохнуть.
— Вникай… О маршруте полета я никому не скажу. Только сам буду знать, куда полечу, — хитровато усмехнулся штурман, щуря узкие глаза. — Но мой полет подробно описан здесь. Пакет опечатан, можешь проверить. Он останется у моего заместителя, — кивнул майор на лейтенанта, — лица заинтересованного, это гарантия, что раньше срока пакет к тебе в руки не по-падет. Взлетаю в четырнадцать тридцать пять. Вылет боевой. Следи за мной своей шарманкой и записывай, как положено, в журнал донесения. После посадки сверяем наши записи. Идет?
— Вопрос, товарищ майор. А если появится цель противника? — спросил Григорий.
— Связываешься с капэ и осуществляешь наведение. За штурмана — мой заместитель. — Майор опять кивнул на лейтенанта и многозначительно добавил: — Вник?
Что тут было непонятного. Помчался Горевой к «Редуту», вместе с техником установки тщательно перепроверили настройку аппаратуры, ориентировку антенны. Ажур. Невольно задумался: «Почему же лейтенант всех за нос водит? Ошибся, а признаться не хочет…»
«Редут» он включил за десять минут до вылета штурмана полка. Спокоен. На экране запульсировала полоска зондирующего импульса. Рядом сидела та же Некрасова.
— Пиши в журнале разборчиво. Экспертиза предстоит, — напомнил ей.
Истребитель взлетел. Сначала донесся снаружи гул его мотора. А через несколько минут с левой стороны экрана выплеснул отраженный от него импульс.
— Ага, курс на восток, к Ладожскому озеру. Пометим…
Майор вдруг резко развернул свою машину и изменил направление движения. Григорий запеленговал: пошел к линии фронта, на юг. Пересек линию фронта. Разведывательный полет? «Теперь смотри в оба, — приказал он себе, — как бы фрицы откуда-нибудь не вынырнули». Снова разворот! Отсчитал градусы… Почти на встречном курсе запульсировала цель. Горевой быстро определил: «Хеншель-126», летит вдоль линии фронта. Нажал кнопку вызова дежурного штурмана командного пункта. Услышав в трубке голос лейтенанта, доложил ему:
— Наведение. По курсу… Квадрат семнадцать — четырнадцать. Цель — один самолет.
До штурмана информация прошла без задержки: Григорий увидел, что отметка от его самолета отклонилась, оба отраженных от самолетов импульса сближались к одной точке. Но это на экране. Сойдутся ли самолеты в небе? «Эх, и когда же будет высотная приставка, которую обещает Веденеев, — пожалел Горевой. — Сейчас, зная высоту полета цели, навел бы штурмана точно».
Однако самолеты не разошлись. Неожиданно импульс пропал. «Посадка или падение? — Горевой уточнил квадрат. — По карте в том месте условий для посадки нет — лес, болото…»
Потом Григорий со своим командиром стоял у фургона «Редута» с журналом донесений. Подъехали штурман с пилотами; оживленно переговариваясь, все вылезли из открытой машины. Среди них понурый — только лейтенант. Григорию почему-то стало его жалко. «Впрочем, — одернул он себя, — еще неизвестно, чья взяла».
Горевой протянул майору журнал. Он взял его и, обернувшись, сказал лейтенанту:
— Отдай ему конверт.
Григорий только глянул на листок с записанным маршрутом полета — ажур! Сказал штурману:
— Фриц, я видел, вроде плюхнулся. Поздравляю!
Штурман захлопнул журнал:
— Все точно! Твоя победа, сержант!
— Нет. «Шарманки», товарищ майор, — съязвил Горевой.
— Будет обижаться. Завтра на «Редут» всех летчиков приведу. Согласен, командир? — обратился штурман к начальнику установки. — Если сержант с ними занятие проведет, справится?
— И сомневаться не надо, приводите летчиков, — довольно ответил старший лейтенант…
Интересный был тот день, Григорий его вспоминал с удовольствием. Приехали на «Редут» летчики. Он рассказывал, показывал, заводил их группами в фургон. Потом в воздух поднялся самолет, а они следили за ним по экрану осциллографа. Точность проводки удивила летчиков. Правда, тот самый лейтенант несколько раз вздыхал и жаловался пилотам: «Ну и жизнь пошла, братцы. В небе теперь от контроля тоже не скроешься. Никакой тебе самостоятельности!»
Штурман в конце занятия не выдержал:
— Не то говоришь, дружок. Забыл, что ли, про уговор?
Лейтенант покраснел и громко извинился перед Григорием.
…Вспомнив все это, Горевой довольно улыбнулся, весело взбежал по металлической лесенке к двери фургона, отбив каблуками звонкую дробь. В аппаратной сидела Некрасова и с кем-то оживленно разговаривала по телефону. Она не заметила, как вошел Горевой: на дворе опустилась ночь, в затемненном фургоне таинственный мрак и не всколыхнулся. «Но с кем это она? Стихи, что ли, читает?» — удивился Григорий, прислушиваясь к ее разговору.
Некрасова с выражением диктовала:
— Метель надрывно в поле воет, тревожно обостряя слух. В заснеженном фургоне — трое, небо города стерегут. Сигнал пульта горит лишь мгновение, глаз не смыкает усталый боец. «Береза!» Я «Ель», прими донесение: цель… курс… время… квадрат!.. Записал?.. Нравится?.. Я старалась…
— Хватит линию занимать посторонними разговорами! — оборвал ее Горевой.
Некрасова от неожиданности запнулась, потом пролепетала в трубку:
— Все, все, пока, до следующего раза… Да, он пришел — Она пожала плечами и протянула телефонную трубку Григорию, сказав, не глядя на него: — Вас, товарищ сержант, просят.
— Слушаю? — еще больше удивился Горевой.
— Малыш, здравствуй дорогой, — услышал он голос Веденеева. — Как поживает наш Людок?
— Ты ведь только что говорил с ней! Лучше скажи, когда приставку привезешь? Мне уже стыдно в глаза пилотам смотреть, когда они мимо «ворон» проскакивают и возвращаются с «охоты» с пустыми руками.
— Тебе ли жаловаться, малыш? Твое имя как аса меткой ночной «охоты» гремит на все наше хозяйство!
— Скажешь тоже…
— Точно говорю. А приставку скоро получишь. Мы уже проверяем ее в деле.
— Ладно, нам тут некогда, Коля, начинается наше время.
— Хорошо, малыш, ты уж приглядывай…
Григорий положил трубку и многозначительно сказал Некрасовой:
— Нарушаете, товарищ ефрейтор. — И приказал: — Включайте установку!..
Горевой взял журнал и записал: «Дежурство в ночь на 30 ноября 1942 года». Доложил на КП летчикам. Оттуда сразу посыпались цифры: до старшего оператора доводилась обстановка, ему назывались квадраты, в которых патрулировали наши самолеты. Он аккуратно их записал. Взял один пеленг, увидев на экране отраженный импульс, удовлетворенно отметил, что видимость четкая. Затем, крутанув ручку реверса антенны, запеленговал в заданном квадрате другой наш истребитель. «Ажур, — улыбнулся Горевой. — Будем теперь ждать гансов…»
Немцы в последнее время участили налеты на город. Если за все лето только двенадцать фашистских самолетов прорывалось к городу, то теперь каждую ночь преподносили сюрпризы. Причем враг начал прибегать к той же тактике, что и в первую блокадную зиму: крадутся одиночные цели в темноте, прячась в облаках. И, к сожалению, Григорию не всегда удавалось выводить точно на них наши «ястребки». Вернее, выводить-то он их выводил, а вот высоты, на которых шли бомбардировщики, угадывал не всегда. Только когда подключили к этому делу еще и прожектористов, появились удачи…
С приемного центра батальона сообщили: по донесениям «Семерки», в районе Дно обнаружен «Хейнкель-111». Идет курсом на Ленинград. Горевой сразу же засек бомбардировщик. «Так, начнем охоту, — внутренне напрягся он, — в каком же квадрате лучше всего ждать ганса?»
События развивались быстро. Григорий доложил штурману на КП о точке наиболее вероятной встречи с бомбардировщиком патрулировавшего в воздухе майора Молтенинова. Понеслись в эфир команды нашему летчику. Вскоре Горевой прикинул и наиболее вероятную высоту полета цели, основываясь на опыте предыдущих налетов, — четыре тысячи метров. Молтенинов не разминулся со стервятником. В момент сближения «хейнкель» был освещен прожекторами — цель ваша, истребитель! После нескольких атак Молтенинов его сбил.
Штурман авиаполка позвонил Горевому:
— Порядок, сержант, командование решило представить тебя к ордену! Вник? А дежурного оператора-планшетиста к медали…
Горевой от обуявшей его радости схватил в охапку Некрасову:
— Живем, Людок, ура-а!
Из отзыва о боевой работе установки «Редут» ночного наведения.
Взаимодействуя с летчиками-ночниками 26-го гвардейского истребительного авиационного полка, расчет установки «Редут» (начальник — старший лейтенант Тумашев) обеспечил десять успешных ночных наведений. Сбито пять Ю-88, два Хе-111, два Хш-126 и один Ме-110… Кроме того, станция «Редут» оказала колоссальную помощь летчикам полка в выполнении боевых заданий в сложных метеоусловиях: при облачности 10 баллов, высоте облачности 100—150 метров, при наличии снегопада, видимости 1—2 километра…
День, который так ждали
В январе ленинградский рассвет — долгая утренняя ночь. Представим его в тот день, 12 января 1943 года. Деревья, покрытые инеем, облака, позиции и «Редуты», антенны которых, мерно кружась, опушили парящие снежные мотыльки.
Ближе к 9.00, к огорчению наших летчиков, снег повалил, будто сыпанули сверху лепестки белых цветов, собранных со всего света. А над землей нависли густые серые облака.
Но летчики взлетели. На мерцающих экранах «Редутов», к удивлению старших операторов (погода нелетная!), выплеснули отраженные от самолетов сигналы. Пошел по проводам от «дозоров» на главный пост и командные пункты районов ПВО кодированный сигнал — две семерки: цели в воздухе свои, огонь по ним не вести.
«Началось!» — передавали «редутчики» друг другу с быстротой самого срочного донесения долгожданное слово. Свободные от дежурства выскакивали из землянок, прислушивались, надеясь услышать эхо канонады.
9.30. Артиллерия и авиация Волховского и Ленинградского фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушили удар страшной силы по позициям врага в шлиссельбургско-синявинском выступе. Фашисты называли этот выступ фронта в полосе между железной дорогой Волхов — Ленинград и южным побережье ем Ладожского озера «Фляшенхальс» — бутылочное горло. Они считали его самым уязвимым участком блокадного кольца и укрепляли непрерывно.
На небольшом лесисто-болотистом клочке земли сосредоточено пять фашистских дивизий, сотни орудий, танков. Плотность войск у них была вдвое больше, чем предусматривалось немецкими уставами.
Наши не раз пытались вскрыть «Фляшенхальс». Однако до этого все атаки в районе Невской Дубровки заканчивались неудачей. Как-то сложится сегодня?..
Чуть больше десяти километров отделяло войска Ленинградского фронта от Волховского. Преодолеть это расстояние очень нелегко, но жизненно необходимо. «Искра» — так назвала Ставка Верховного Главнокомандования эту операцию — во что бы то ни стало должна была прорвать блокаду.
На «дозорах» «редутчики» услышали хор артиллерийской и авиационной подготовки. Отзвуки канонады, которая длилась два часа двадцать минут, вызвали у них ликование… И начался напряженный, изнурительный труд. Ратный труд во имя Победы.
Веденеев и Горевой оказались вместе. Они пеленговали цели, определяли их количество, тип самолетов и… высоту полета — вот что самое интересное! Высотная приставка к антенне — чудо какое-то: легкая, сверкающая дюралюминиевыми трубками… Молодцы инженеры-создатели! Вот только жаль, что в радиомастерской нет больше дюралюминия. Поэтому приставок пока — по пальцам можно пересчитать. Одну испытывал в Токсове на карельском направлении военинженер Червов, Там самолет специально для этой цели выделен, чтобы кружить над установкой. На «Семерке» военинженер Осинин проверял приставку в боевых условиях. А Веденеев приехал на «точку» в Коломяги. Появилось новшество на станции наведения истребителей, и Горевой был счастлив.
Правда, ему трудно было пока освоиться со второй прозрачной шкалой, укрепленной на экране осциллографа. Рассчитывали ее по высотам все те же Червов и Осинин, как рассказал Веденеев, они сумели первоначальную ошибку в исчислении высоты от плюс-минус восьмисот метров свести до трехсот!.. Но Николай находился рядом и помогал Григорию. А у него теперь имелось все для того, чтобы выдавать такие данные о целях, о которых раньше только мечтал. Но хлопот прибавилось.
Какой-то непонятный импульс выплеснул в правой стороне линейной развертки, у самой границы электронно-лучевой трубки. Горевой схватился за ручку реверса антенны. Так и есть: цель. Нет, он впервые видит такой рисунок. Обе прорезавшие развертку иголки — на грани слияния и совсем не пульсируют, будто один отраженный широкий импульс. Но их два, значит, в цели не менее двух самолетов. Какой же тип, чьи они?
Григорий привычно определил азимут и дальность: самолеты не наши, взлетели с территории, занятой врагом, и быстро приближаются к району, где барражирует звено «ястребков». Надо доложить на КП летчикам.
— Коля, взгляни, непонятная цель! — позвал Горевой Веденеева, контролировавшего работу высотной приставки. Вполголоса сказал оператору Некрасовой: — Людок, передай штурману наведения: две четверки, квадрат тридцать восемь — двенадцать. Пусть усилят бдительность.
— Конфигурация импульсов, прямо скажем, необычная, — посмотрел на экран Веденеев. — Что думаешь, малыш?
— Это не «мессеры», но скорость движения у них, как у истребителей. Не могут ведь бомбардировщики так быстро приближаться?
— А вдруг это пресловутые «вульфы», о которых в последнее время немцы трезвонят как о непобедимых? Давай-ка сравним цель и по высоте, — предложил Веденеев. — Идут примерно на четырех тысячах. А наши? — Он сделал несколько засечек на шкале. — Значительно ниже. Плохо, фашисты в более выгодном положении для атаки да еще на неизвестном типе самолетов. Людок, дай-ка я сам переговорю со штурманом…
…Пара новейших истребителей «Фокке-Вульф-190» спешила на прикрытие своей автоколонны, следовавшей с подкреплением для терпящих поражение войск. Четверка наших самолетов под командованием Героя Советского Союза капитана Литаврина сквозь дымку облаков заметила растянувшийся внизу обоз. Литаврин решил сам получше разглядеть колонну, а уж потом всем звеном произвести штурмовку. Только он отдал ручку управления от себя, как в наушниках прозвучало предупреждение:
— Внимание, Ноль-седьмой! «Редут» сообщил, выше вас два фрица на машинах неизвестного типа.
Не успел капитан как следует оглядеться — «фокке-вульфы» свалились на него, посылая огненные трассы. Чудом увернулся от них Литаврин — вовремя предупредили с командного пункта. На помощь командиру бросили свои истребители летчики его звена. Литаврин, не дрогнув, первым вступил в бой.
«Вульфы» попытались улизнуть на вертикалях, резко взмыли, чтобы снова оказаться в выгодном секторе для атаки, но наши самолеты не отстали. Литаврин на своем истребителе будто прилип к хвосту одного стервятника, разя его свинцом. «Непобедимый «вульф» с воем кувырнулся вниз. Он врезался в землю неподалеку от фашистской автоколонны. Та остановилась: гитлеровцы, бросив машины, побежали от них врассыпную. «Ястребки», пустив несколько очередей по второму «фокке-вульфу», пытавшемуся скрыться в облаках, не стали его преследовать, а, сделав боевой разворот, спикировали на безропотно ожидающий своей печальной участи вражеский обоз и ударили по нему из всех пушек и пулеметов.
— …Николай, гляди-ка, одному фрицу капут пришел, а другой улепетывает! — радостно объявил Горевой.
— Проследи курс, малыш, а я его высотной приставкой прощупаю, — решил Веденеев.
Через несколько минут Николай взволнованно сказал:
— Цель снижается, самолет наверняка подбили!
— К Ладожскому озеру летит, — начал размышлять Горевой. — Видно, до аэродрома своего фриц черта с два дотянет, на лед будет садиться. — Григорий довольно потер руки и добавил: — Людок, теперь соедини меня со штурманом.
Потом они узнали, что, воспользовавшись их данными, наша аварийно-техническая команда ночью, на льду Ладоги, почти у самого берега, тогда еще занятого фашистами, отыскала «фокке-вульф», который пошел на вынужденную посадку, и оттащила его в свое расположение. Фашистскую новинку отремонтировали, облетали, изучили. Летчики пообещали: «Будем бить!»
…Веденеев прогревал мотор своей «летучки», собираясь уезжать с «точки». Все упаковано, с Горевым попрощался — можно и трогать. Но старшина медлил, ждал Некрасову. Ведь пока он крутился, налаживая высотную приставку, даже словом не смог с ней перекинуться наедине. А теперь она после дежурства скрылась в своей землянке, хотя и пообещала попрощаться. Почему же ее нет?
Из аппаратной «Редута» высунулся Горевой. Удивился.
— Ты еще не уехал? — спросил, увидев, что Николай притаптывает возле машины снег.
— Да вот… — развел тот руками.
— Понятно. Сбегать, позвать ее?
— Не надо. Ты налегке, вон Красная Звезда твоя даже заиндевела от мороза. Я сам.
Веденеев открыл кабину, выключил зажигание и, захлопнув дверцу, широко зашагал по тропинке к торчащим из снежных барханов курящимся гильзам, дымок которых в наступающих сумерках напоминал телеграфные столбы. Горевой проводил его взглядом, вздохнул и скрылся в фургоне. Он готовился к ночному наблюдению. Но очень скоро услышал, как опять затарахтел движок. Высунулся, снова удивившись:
— Быстро же вы переговорили!
Николай и глазом не повел в его сторону, он был мрачен. С силой захлопнул дверцу фургончика техпомощи и решительно вскочил на подножку, чтобы забраться в кабину.
— Что случилось, Коля?!
Веденеев обернулся и с обидой высказал Горевому:
— Эх ты… Я же тебя как человека просил присматривать, открылся тебе, а ты?!
— Да поясни, в чем дело?!
— Еще прикидываешься, что не понимаешь. Совести у тебя нет, малыш! — Веденеев уселся за руль и глухо хлопнул дверцей.
— Подожди! — слетел по лесенке Горевой и подбежал к машине. — Я вправду ничего не знаю. Объясни толком!
— Тебя, тебя она любит! — открыл кабину Веденеев. — Не знал?
— М-меня?! Что ты такое говоришь?
— Она сама мне сказала! — Веденеев так саданул дверью, что стекло чуть не вылетело, и нажал на газ. Машина, взвыв, рванула с места и запрыгала на колее.
Горевой стоял истуканом, дрожа всем телом. По тропинке к нему шла Некрасова.
— Т-ты… что наговорила! К-кто тебя просил? — еле выговорил он синеющими от холода губами.
— Простынешь, полезай быстрее в аппаратную! — не терпящим возражения тоном сказала Некрасова и добавила с нежностью: — Милый ты мой малыш…
Награждение
После прорыва блокады многие части, соединения и отдельные воины были представлены к наградам.
У Бондаренко шло совещание, когда в кабинет заглянул старший лейтенант Юрьев и, извинившись, сказал с порога:
— Товарищ подполковник, радиограмма!
— Срочная? — спросил Бондаренко.
— Да как сказать…
— Тогда после.
Но пээнша через минуту снова просунул голову. Чувствовалось, что он не в своей тарелке.
— Товарищ подполковник, прочтите радиограмму, в ней тако-е! — попросил он.
— Ладно, давайте.
Комбат пробежал глазами текст, отпечатанный на специальном бланке. Потом вскочил, ошеломленно глядя на своих заместителей, прохрипел, глубоко дыша.
— Товарищи! Друзья!.. — Он схватился рукой за сердце, тяжело опустился на стул. Другой рукой протянул радиограмму Ермолину: — Прочти.
Ермолин начал читать глухо. Но по мере того как вникал в содержание сообщения, голос креп, набирал силу. Замполит встал. Поднялись и остальные офицеры, кроме Бондаренко. Комбат склонился над столом, по-прежнему держа руку на груди. На глаза его навернулись слезы счастья.
В радиограмме говорилось:
«Объявляю Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении орденами войсковых частей и соединений Красной Армии».
Заместитель народного комиссара обороны Маршал Советского Союза Василевский.
За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени 72-й отдельный радиобатальон.
Москва — Кремль
19 июня 1943 г.».
Радость охватила «редутчиков»…
— Леха, привет! Меня встречаешь? Во-от здорово! — Ульчев соскочил с подножки грузовика и схватил в охапку Юрьева, стоявшего у КПП.
— Кончай, старина, сентиментальничать. Я всех тут встречаю и размещаю — должность такая, штабная, век бы ее не знать! — чертыхнулся Юрьев, морщась от объятий друга и стараясь из них побыстрее высвободиться. — Хватит, Володя, подчиненные смотрят, — вполголоса сказал он. — Прикажи им выгружаться и строиться.
Ульчев последовал совету друга, но удивился его мрачному настроению. Пока бойцы его расчета с гомоном спрыгивали из кузова полуторки, стряхивали с себя дорожную пыль и топали затекшими ногами, он спросил:
— Ты чего, Леха? Какая оса тебя цапнула?
— А-а, надоела кутерьма, — отмахнулся Юрьев. — Кому праздник, а кому сплошная нервотрепка. Носишься, как мальчик на побегушках, да еще на орехи достается, накачки со всех сторон. Начальства столько развелось! Одному надо так, другому эдак.
— Не расстраивайся, такое событие в батальоне, — заулыбался Ульчев. — Ты ведь и сам в конце концов начальник.
— Когда на «дозор» приезжаю — да. А здесь — в каждой дырке пробка. Шта-би-ист! Дошло до того, что песочком дорожки посыпаю. А комбат, видите ли, и этим недоволен. Цвет песка не подходит, подавай ему красный. Разве бывает такой? Красная глина.
— Понимаю, Леха, видать, влетело тебе от подполковника, — вздохнул Ульчев. — Да не бери в голову. Думаешь, у меня на «дозоре» неприятностей нет? Еще какие! Как-то инженер мой пошел силовую линию проверять. И десяти минут не прошло, гляжу, идет назад с двумя генералами. Я бегом к ним с докладом. Оказалось, начальник штаба фронта Гусев и начальник связи. Представляешь?!
— Неужели? — удивился Юрьев. — Почему нас не информировал об этом?
— Нечем было хвастаться. Они ехали с рекогносцировки и увидели инженера. Поинтересовались, кто он, откуда. А узнав, решили с «дозором» ознакомиться. Осмотрели сначала внешне. Генерал Гусев мне и говорит: мол, слабоват порядок в вашем подразделении, товарищ старший лейтенант, хоть бы песочком тропинки облагородили. Ну я возьми да и ляпни в ответ: сегодня еще не успели освежить, а вообще каждый день посыпаем. Он, естественно, усомнился — дорожки-то наши, что от землянок к установке ведут, отродясь такого материала, как песок, не знавали, чернота сплошная.
— Я тебе, Володя, всегда говорил, что нет у тебя на «дозоре» порядка, — с укоризной оборвал Ульчева Юрьев. — Теперь жди телеги на наш штаб. И мне заодно влетит.
— Да погоди ты, слушай дальше! — хохотнул довольно Ульчев. — Пока инженер генералам аппаратную показывал, я с двумя бойцами начал землю бурить: лопата сверкала — любой бы пехотинец позавидовал. До песка добрался, яму та-акую вырыл, еще бы чуть-чуть — и колодец бы получился. В общем, вышли из фургона на божий свет генералы и глазам своим не верят: дорожки красные, играют медью на солнышке. Поэтому не бойся, не будет «телеги». Но я теперь за правило взял: расчет территорию «дозора» скоблит — «тики-так».
Увидев, что его бойцы построились, Ульчев дружески подтолкнул Юрьева и задиристо закончил:
— Командуйте, товарищ распорядитель бала!
Объявив порядок вручения батальону ордена и Боевого Знамени, Юрьев отправил прибывшую делегацию на место построения.
После многочасовой беготни и беспокойства помначштаба доложил командиру батальона о том, что люди со всех «дозоров» прибыли. Сводная колонна бойцов-женщин готова к прохождению торжественным маршем. Занятия по строевой подготовке проведены во всех ротах. Знаменному взводу задача поставлена. На месте построения, как и на всей территории штаба, наведен порядок.
Комбат вместе с Ермолиным корпел над речью, которую должен был говорить на митинге. Выслушав Юрьева, сказал:
— Хорошо, проверю сам. Подожди.
Юрьев вышел из кабинета Бондаренко и направился к дежурному — узнать, нет ли сообщения из штаба армии о времени приезда в батальон командующего и членов Военного совета. В душе он склонял комбата за дотошность: «Уж все проверял-перепроверял двадцать раз, ан нет, хочет придраться к чему-нибудь».
Но от дежурного уже бежал по коридору Осинин:
— Позвонили, через час будут здесь. Труби всем сбор, а я — к комбату!..
Но напрасно Юрьев понадеялся, что Бондаренко откажется теперь от «прогулки» по территории. Пока подразделения строились на центральной аллее, где была подготовлена площадка, украшенная лозунгами, комбат в сопровождении старшего лейтенанта решил еще раз пройтись по расположению, окинуть все хозяйским глазом.
У штаба поджидала комбата группа бойцов, которая должна была вместе с ним принимать награду. Бондаренко окинул всех придирчивым взглядом.
— Та-ак… Веденеев, как всегда, в порядке. Вам, старшина, и быть знаменосцем. По праву! Да, кстати, пришло распоряжение отобрать двух кандидатов на ускоренный курс в военное училище. Думаю, вас послать на учебу. Приедете через полгода, примете под свое начало «Редут». Как смотрите на это? — спросил комбат Николая.
Веденеев растерялся от неожиданного предложения:
— Не знаю… Я вообще-то после войны хотел на исторический поступать.
— Вот те раз! — уже удивился комбат. — У вас ведь талант к нашей технике. А вы в историки метите. Непонятно…
— Чего же тут непонятного? — засмущался Веденеев. — Не все же время воевать, победа, поди, не за горами!.. А к истории меня давно, со школы, влечет.
— Ну, как знаете, — сухо сказал Бондаренко и обратился уже к рядом стоящему сержанту: — А вы, товарищ Горевой, согласны ехать в училище?
— Как прикажете, товарищ подполковник!
— Вот это я понимаю, ответ! Чувствуется армейская жилка, — улыбнулся Бондаренко. — Поедете!
— Слушаюсь… — Горевой вдруг замялся и, краснея, выпалил: — Только разрешите прежде… жениться.
— Что?!
— На красноармейце Некрасовой, товарищ подполковник. Мы любим друг друга, — добавил Григорий и сделался совсем пунцовым.
— Не ожидал… — Комбат был явно озадачен. — Подбросили вы мне, сержант, задачку. — Он посмотрел на часы, нервно потирая запястье. Вдруг воскликнул: — А что, в конце концов, разве мы не люди? Блокаду прорвали, войне действительно скоро крышка. Надо думать о мирной жизни. Женитесь, сержант, разрешаю!
Веденеев приблизился к Горевому и шепнул ему:
— Поздравляю, малыш! Я рад за вас…
Распорядившись, где находиться знаменосцу и ассистентам, Бондаренко и Юрьев направились к КПП, потом дальше, к месту построения, по дорожке, по которой должно было проехать командование армии ПВО. Дойдя до поворота на центральную аллею, комбат удивленно остановился: аллея отливала красновато-оранжевым цветом.
— Вот это да! Совсем другое дело. Где раздобыл песочек? — довольно воскликнул он.
— Дружок помог. Подсказал, как добыть.
— А вы, товарищ пээнша, начинаете в службе соображать, — похвалил Юрьева Бондаренко. — Так дело пойдет — глядишь, генералом станете со временем. Но запомните мой совет: никогда не перечьте начальникам. Допустим, вызывают вас и говорят, что надо то-то и то-то сделать, а вы чувствуете, что это невозможно. Не спешите ответить «нет». Наоборот, всегда козыряйте: «Слушаюсь! Будет исполнено!» Что, Юрьев, глаза вытаращил? — заулыбался комбат, переходя на «ты». — Думаешь, подхалимажу учу тебя, чинопочитанию? Нет, товарищ старший лейтенант, учу дисциплине. Понял, старшой?..
Юрьев кивнул, но испытующего взгляда комбата в упор не выдержал, смутился.
— Может, и не все понял, но вижу, что кое-что дошло, — заключил Бондаренко. — Ладно, пора, а то мы заговорились…
На вручение знамени и боевой награды прибыли командующий армией генерал-майор Рожков, члены Военного совета председатель Ленгорисполкома Попков, полковник Иконников и начальник службы ВНОС полковник Соловьев. Строй дружно грянул: «Здра-авия желаем, товарищ генера-ал!» Троекратно прокатилось: «Ура-а-а!..»
Перед «редутчиками», придерживая за древко знамя с переливающимся на солнце орденом, встал генерал-майор Рожков. Командующий торжественно произнес:
— Награждение вашего радиобатальона орденом Красного Знамени обязывает офицеров, сержантов и красноармейцев умножать боевые успехи и традиции. Священный долг каждого из вас высоко нести это знамя, своей добросовестной боевой работой добиться преобразования части в гвардейскую!..
Вот она, вожделенная минута! Командующий вручил знамя с орденом комбату. Бондаренко поцеловал полотнище и отдал знамя замполиту Ермолину. Тот тоже прикоснулся к нему губами и передал его дальше знаменосцу старшине Веденееву, рядом с которым застыли ассистенты сержанты Горевой и Добреньков.
Комбат шагнул вперед, далеко разнесся его высокий голос. Он говорил от их имени, выражая их чаяния и думы:
— Мы оправдаем эту награду боевыми делами в борьбе с немецкими захватчиками, защищая любимый город Ленина от налетов воздушных стервятников. Еще выше будет наша бдительность, еще весомей вклад в совершенствование отечественной техники. Заверяем Военный совет армии!
«Редутчики» шли в парадных расчетах и пели свой марш:
Храня покой родного Ленинграда,
Стоит на страже семьдесят второй,
И ни мороз, ни лютая блокада
Не умертвили город дорогой.
Все зорче, точнее и дальше
Бросают «Редуты» свой взгляд,
Мы знаем: за нашей спиною
Победу кует Ленинград.
Пусть рвутся рядом мины и снаряды,
В свои машины мы идем, как в бой,
Стоит всегда на страже Ленинграда
Краснознаменный семьдесят второй!
72-й отдельный Краснознаменный радиобатальон ВНОС до конца войны успешно защищал небо Ленинграда. Система радиоулавливания самолетов с середины 1943 года стала настолько совершенной, что с этого времени к городу не прорвался ни один вражеский бомбардировщик. По донесениям «Редутов» их вовремя перехватывали наши истребители и зенитчики. С мая 1944 года радиобатальон в соответствии с решением ГКО сформировал девять отдельных радиовзводов с «Редутами», оборудованными высотными приставками. Они были переданы на аэродромы для наведения истребителей на авиацию противника. Наведения стали очень точными.
В Центральном архиве Министерства обороны СССР автор, знакомясь с документами, касающимися радиобатальона, встретил факты, о которых не упоминается ни в литературе о блокаде, не в известной хронике ПВО. Например, о последней попытке фашистов произвести массированный налет на Ленинград. А он был, уже после полного освобождения Ленинграда, в ночь на 4 апреля 1944 года. Более двадцати «юнкерсов» поднялось с финских аэродромов и пошли над Ладожским озером к городу. «Редуты» заметили бомбардировщики еще в районе Сортавалы и довели их до Ириновки, где наши зенитчики открыли по ним сильнейший огонь. Один бомбардировщик сразу был сбит, остальные, беспорядочно сбросив бомбы, преследуемые истребителями, кинулись врассыпную.
Не состоялся налет… И последний самолет под Ленинградом был сбит с помощью радиоулавливателя самолета 8 марта 1945 года. В 13.49 засек его «Редут» в 230 километрах юго-восточнее города. Ю-88 шел на высоте восемь тысяч метров. На перехват поднялись истребители… Стервятник упал в 29 километрах северо-восточнее Гдова, неподалеку от деревни Журавов Конец.
В 1941—1945 годах установками «Редут» Ленинграда было обнаружено одиночных и групповых целей 115 586; с общим количеством самолетов в них 237 249. Из них заходили в зону постов ВНОС и опознаны как самолеты противника 72 671. Операторами станций было передано донесений 1 194 583. Было сбито, подбито и уничтожено на земле самолетов противника: нашей авиацией 1267; зенитной артиллерией 566.