Во гробе плотски,
Во аде же с душею яко Бог,
В раи же с разбойником,
И на престоле был еси, Христе,
со Отцем и Духом,
Вся исполняяй, Неописанный.
Во гробе плотски, в смерти – Ты был. Однажды Ты вошел в какое-то средоточие абсолютного не-времени. Был час третий, и распяли Его (Мк. 15:25). Плоть Его пережила агонию, дух коснулся нищеты человеческого удела, сойдя до самого последнего предела осуждения. Возмездие за грех – смерть (Рим. 6:23). Христос сошел в ад, дабы принять возмездие всех грешников мира в самом плотном скоплении зла. Потому что ад тоже есть время, но скованное, судимое в грехе. Христос сошел в обитель греха с душею или духом, согласно апостолу Петру. Дерзнем ли мы, предположив, что воплощение Христа продолжалось и после смерти? Разве мертвая Его плоть – ибо смерть Его была не кажущейся, но реальной – не принадлежала Воплощенному Слову, Второму Лицу Пресвятой Троицы? Смертное время приобрело жесткость, недвижность, окостенелость в смерти плоти… И тогда дух сошел к находящимся в темнице духам. Человеческое тело было погребено, но тайна и сила Христова продолжала жить или совершаться в этом теле и во аде – со всеми его муками и во всей абсурдности этих мук, пережитых душею яко Бог – и вошедших в душу каждого, кто крестился в Его смерть. Ты был во гробе, во аде, в раю, но и Ты есть, присутствуешь в Духе, рядом, здесь, сейчас, когда я читаю эту молитву, когда служится литургия. На престоле с Отцом и Духом – Ты еси…
Стань тем, кто ты есть
Начав с размышления о Боге-Ребенке, проследуем к евангельским малым сим, как первым носителям Радостной Вести. Есть такой путь богопознания – через человека до первого греха.
Вернись к себе самому, – говорит блажен-«ный Августин, – ибо, заблудившись, ты стал себе чужд. Вернись в свое сердце». «Внемли себе», – призывает святой Василий Великий. «Стань тем, кто ты есть», – вторит Отцам митрополит Каллист (Уэр).
«Стать тем, кто ты есть» значит стать тем, кем мы некогда были и до сих пор в каком-то доразумном, дословесном бытии, начале, корне, плане, проекте, зерне – остаемся. Это зерно, из которого мы выросли. Будь тем, кто ты есть (и это «есть» относится не столько к настоящему, сколько к непреходящему времени), каким был до того, как грех с его законом противостояния и мир с его обособленностью затянули тебя в сети, вторглись в твое «я», овладели им полностью, до того, как существо, созданное для Царства, отдалось здешнему смертному времени.
Жизнь во Христе есть и вечное возвращение к тому истоку, откуда все на́чало быть. Оно есть воплощение замысла Божия о всякой человеческой жизни.
Все дети задают однажды один и тот же вопрос – сначала как бы по секрету себе, а затем родителям, словно цепляясь за последнюю соломинку какой-то догадки: «А что было до меня?» Или так: «а где же был я, когда меня еще не было – здесь, с вами?» Старшим не всегда просто бывает справиться с этой проблемой. За этим вопросом стоит опыт недоумения, который ускользает от рациональной мысли. Ведь родители знают, что однажды зачали свое дитя, и сами явились на свет от случайного соединения двух биологических программ и желания, повелевшего их носителям соединиться. Однако что-то стоящее за порогом разумения подсказывает нам, что это, конечно, так, но и не совсем так, хотя мы не даем этой интуиции родиться. Только ребенок, не окрепнув умом, тянется к этому нечто, инстинктивно отталкивая от себя ту ничейную, недобрую пустоту, которая хочет быть его родиной. Он наделен смутной достоверностью, что за сегодняшним его существованием прячется что-то живое и личное, вмещавшее «меня до меня», откуда сегодняшнее его «я» вырастает, как из чудотворного корня.
Стоит ли повторять старую, истершуюся максиму, что ребенок, не зная того, носит в себе, а затем теряет заронившееся в него воспоминание о рае как со-бытии с Богом? Нет, не в этом дело. У ребенка еще нет воспоминаний в том смысле, в каком они есть у нас. Но Логос, сотворивший время и вещи в нем, одевающийся светом, яко ризою, и, как подризником, всякой жизнью жительствующей, впервые и настойчивее всего подает голос при сотворении человека. Зародыш мой видели очи Твои… когда я созидаем был втайне (Пс. 138). Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? (Пс. 8:5). Это вид́ ение, посещение Божие, пребывание в Его взгляде, благодатно и естественно дано нам в начале жизни. Его не удержать в памяти. Однако чем ближе мы к собственному началу, тем яснее и чище воспринимаются и следы близости Творца, некогда благословившего чрево Марии, но также и утробы наших матерей. Слово Божие говорит с нами и в нас при нашем возникновении, но не умолкает и потом, оно просвечивает сквозь тусклость и тяжесть, входящие в нас вместе со взрослой самостью, которая разрастается начиная уже с раннего отрочества. Но в событии творения, как и в самые ранние годы жизни, оно «посещает» нас свободно, проходит близко, не боясь, что мы вспугнем его взгляд, остановившийся на нас в материнской утробе. Тщетно потом наш разум будет шарить впотьмах в поисках чего-то давно ушедшего. Соприкосновение со взглядом Божиим в утробе, в горниле «работы Господней», с жаром рук Его было – и не вернется.
В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном; и кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает (Мф. 18:1–5).
Не боясь впасть в гностицизм или иную ересь, доверяя лишь словам Спасителя, решусь утверждать, что во всем Евангелии среди плотных его смысловых слоев и неоткрытых списков, среди множества посланий, обращенных к разным ушам, есть еще и Евангелие от малых сих, органично сплетающееся с другими и вместе с тем потаенно отличное, особое, свое. Оно отлично тем, что главное, помимо Христа, действующее лицо в нем – совсем иной Божий Народ, Народ-ребенок, то благословенное, избранное племя, в которое нас зовут обратиться. Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное… (1 Кор. 1:27). Избрание продолжается, Бог тверд в Слове Своем, верен в нем Себе.
Иногда кажется, что Евангелие написано не столько для взрослых, которыми мы стали, сколько для детей, в которых призваны обратиться. Оно сохраняет в себе черты этой первозданной наивности, непосредственности вплоть до чуда и гротеска. Ныне исполнилось писание сие, слышанное вами – говорит Иисус (Лк. 4:21). Оно исполняется в тот момент, когда его произносят, слышат и словно узнают. Отец рассказывает историю о чуде, и она уже не сказка, а жизнь. Тебя зовут на брак в Кану Галилейскую, где вода из водоносов становится вином, ты его пробуешь, и первый хмель ласкает тебя, Его пальцы касаются твоих глаз, ты уже не слеп, Господь отпускает тебя на свободу из плена вещей, из темницы чувств, из болота забот, дарит лето благоприятное… Слово Божие, прикасаясь к глазам и вещам, делает их под стать себе, возвращает их в Царство, которое внутрь вас есть… По другому истолкованию: среди вас.
Детскость евангельских текстов основана на отождествлении опыта, приобретенного взрослым духовным путем, с открытием в себе собственной малости. В православии изначально не предполагается никакого взращенного воспитанием «культурного» символизма, все исходно, реально, как реальна игра и подлинна вера, ибо ничто в нем не указывает на что-либо, что стояло бы за спиной внешнего знака и за ним пряталось. Подлинный мистический опыт не знает символов, ибо он сам есть подлинная реальность. «Двух миров не существует для верующего человека. Для него есть лишь один мир – в Боге» (К. Мочульский).
Душа до своего рассвета, когда она выбирается из предсознательного, нащупывает затаенное «ты» вещей и вступает с ними в беседу. Присутствие скрытого «ты» можно еще заметить в детской речи. А если идти дальше, то можно услышать, как Слово, через которое все начало быть, обнаруживает себя в общении тварей. Но затем начинается мир, называемый, после Бубера и отчасти Фрейда, «оно» и имеющий терпкий вкус отравленного, но столь аппетитного на вид яблока. Сам Бог становится понятием-яблоком, приспособленным к законам этого мира.
«В это время, как никогда раньше, мне казалось, что каждая травка, каждый цветочек, каждый колосок ржи, пшеницы, ячменя нашептывали мне о какой-то таинственной божественной сущности, которая, как мне казалось, близко, близко и человеку, и всякому животному, и всем цветам, и всем травам и деревьям, и земле, и солнцу, и звездам, и всей Вселенной» (архимандрит Спиридон Кисляков).
Весьма близко к тебе слово сие, оно в устах твоих и в сердце твоем… (Втор. 30:14). Найди ребенка, притаившегося в тебе, и тогда слово приблизится к тебе и заговорит молчанием. Бога можно и радостно познавать во Христе, живущем, вложенном в творения, небо и землю, море и «яже в нем». Каждое из творений заключает в себе свой язык, непохожий на другие языки. Все эти языки тварей изначально вложены в нас, но враг человека смешал их, мы перестали их понимать. Всю душевную энергию мы переключили на самослышание. И замкнули слух для тех знаков и языков, на которых к нам обращается через творения Божие и тварное бытие. Мир вокруг нас звучит, мы же большей частью остаемся глухи. Самое внятное и ликующее звучание исходит от ребенка, всякого ребенка, но слух наш открывается к такому звучанию тогда, когда это наш ребенок. Он – как ключ, отверзающий слух для восприятия прямой речи Бога к нам. Правда, глухота может заковать наш слух так, что, вглядываясь в дитя и узнавая в нем наши – и Божьи! – черты, мы не слышим этого изначально вложенного в них звучания.