Мне часто думается – Бог
Свою живую краску кистью
Из сердца моего извлек
И перенес на ваши листья
Ибо и цвет – имя. Разве не то же самое можем сказать мы об именах дорог или колодцев? Или о словаре морей, облаков, хитроумнейших инструментов, изготовляемых человеком? Как не вспомнить о словах, улавливающих облик человеческого тела, передающих рисунок улыбки, повадку зверя? Они отмечены дыханием Божиим, взяты из Его реки, которая течет и в моих жилах. Путь к ней проходит через каждое из имен. И не пора ли нам обратить слух к любви, которая сочится от них? Всякая любовь отмечена знаком причастия и пробуждения памяти.
Некогда я оставил страну, в которой я был на ты со всем творением. Я мог сказать Ты, даже не зная Тебя, благодаря вещам, сотворенным Тобою для меня, к которым Ты дал мне прикоснуться, которые позволил созерцать, а затем и творить заново из образов, дарованных мне, озвученных, выписанных Твоим Словом.
Правда, между именами сущего и их сутью не существует подобия – предупреждал еще св. Василий Великий. Пусть прямого подобия нет, но имена, данные человеком, оставляют как бы свой оттиск на них. По ступенькам первых слов-оттисков, немногих, но воспринятых в качестве небывалого дара, можно двигаться к Тому, Кто приносит их мне: от дерева к траве, от ребенка к любимой женщине, дому, колодцу, двери, от неба к тому, что не вмещается небом. Этот путь ведет к Тебе, Слову, Лику, Спасителю, Тому, Кто спрятан в сердцевине всякого слова, которое мы по Твоему благословению обнаружили. Самые простые слова образуют алфавит, которому Господь научил нас.
И за произнесением всякой речи не слышится ли неприступность сути Отца, открывающего Себя в непроизносимом? Всякое настоящее имя подобно ответу на Его зов. Когда мы произносим «дерево» или «река», мы незаметно выдаем друг другу секрет, который Бог нам доверил и связал нас словно круговой порукой. Он заключил нас в общение друг с другом.
«Живая вода говорит во мне, взывая изнутри: иди ко Отцу» (св. Игнатий Антиохийский, Послание к Римлянам, гл. VII). К Отцу уносит меня поток некогда произнесенных имен, вытекающий из места творения. Эти слова были совсем юными и уже вполне созревшими. От них исходила энергия или воля Художника, который создал смысл их прежде произнесения. Когда они были сказаны, каждая вещь, которой они касались, отзывалась: вот я! Всякая тварь говорила: посмотри на меня, прикоснись. Поговори со мной, дай мне имя, извлеченное из твоей любви. И научи меня говорить! Всякое слово заключало в себе весть совершенно особую, личную, и Бог ходил во время прохлады дня (Быт. 3:8) среди этих вестей. Не записана ли тайным шифром история Адама в Эдеме в том языке, на котором мы разговариваем?
Поток воды живой орошает мир вокруг нас и шепчет нам что-то весной и летом, зимой и осенью. Та вода наполняет каждое слово подлинностью, когда мы открываем ее исток. Как только этот исток открыт, человек становится дверью, устьем, через которое живая вода омывает все бытие. «Человек – пастух бытия», – говорит Хайдеггер («Письмо о гуманизме»), и это выражение стало крылатым и даже навязчивым. Если же мы захотим выразить это более точным, существенным образом, не прибегнем ли мы к именам, которые Иисус избрал для Себя? Я – дверь овцам. Я – пастырь добрый. Я – источник воды живой. И по образу и подобию Сказавшего это сотворен человек.
Бог наделил Адама способностью схватывать и обозначать истину тварных существ свободными человеческими именами. Однако наибольшим из Его даров была способность к раскрытию собственного Его имени. Оно дано нам с самого начала. Дано в памяти, в интуиции, в речи, в лике, отобразившемся на творении, в утаенной красоте, которая в нем жительствует. Это имя-оклик нужно уметь отыскать на забытой родине слов. Ибо каждое приближение к имени Божию ведет нас к секрету красоты, растворенной вокруг. Красота пребывает всегда, хотя приоткрывается изредка. Когда мы находим ее следы, в нас просыпается горечь, что мы пришли слишком поздно. Время встречи с ней всегда позади, но и по неизреченной милости всегда впереди – в нас самих.
Имя как призвание
Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись
До того как первые ученики Христовы стали носить имя «христиан», они могли называть себя призывающими имя Твое (Деян. 9:14). В их призыве говорила новая вера, которая сосредотачивалась на имени распятого и воскресшего Иисуса. В этой вере Слово вновь и вновь становилось плотью, хотя и пребывало «свернутым», прорастающим как зерно. Бывшее в начале у Бога и призываемое людьми, оно возвращалось к Тому, Кто был невероятно высок и немыслимо близок. В этом возвращении Слова к Слову Бог открывался Милосердным, Священным, Непостижимым, Грозным, Светоносным, Сокровенным, cовершенно Иным, предельно Своим. Смерть и Суд, Любовь и Воскресение – все это были слова-имена-события, и было их гораздо больше, чем язык мог назвать, а разум – помыслить. Они рождались из Имени, которое множилось в языке и речи, но оставалось неисчерпаемым и безымянным.
Я открыл имя Твое человекам… (Ин. 17:6). Присутствие Бога в Имени отныне целиком явлено перед людьми. Бог может соединиться с нашей жизнью, нашим дыханием, даже биением сердца. Его Имя смешивается с одним из наших. Он – Бог с нами, сошедший как весть в основу нашего существа, даже если мы не часто любим туда заглядывать. Ибо если заглянем, вглядимся, то, может быть, захотим выйти от родства своего, чтобы приблизиться к жертвеннику, о котором сказано: Мое имя будет там. Это Имя обжигает. Жизнь на поверхности самого себя означает удаление от Его жара, апостасия (отступничество, греч.) – не в словах, но в делах, страстях и помыслах, – по сути, неотъемлема от нашей повседневности. Пришел к своим, и свои Его не приняли, – говорит Евангелие о Христе. Об этой апостасии знает лишь тот, кто борется за то, чтобы Имя оставалось в нас.
Обращаясь к человеку по имени, можно обещать ему бессмертие или приговаривать его к смертной казни на судебном процессе, на бумаге или в сердце своем, но тем же именем можно тешить и пеленать его как младенца, облизывать, как кошка котенка, можно отдавать приказы, передавать нечто в зашифрованном виде…
Имя – точка, в которой мы пересекаемся с миром, окружающим нас, место встречи меня и Сотворившего всех нас, ибо Он всегда выбирает язык, который нам более всего внятен, тот, что глубже всего врезался в нашу память и мерцает со дна.
Текст и смысл молитвы Иисусовой – в призывании земного имени Воплощенного Слова, ее секрет – в превращении слов в Слово внутри сокровенного в сердце человека. Что происходит с сердцем тогда, когда ему удается наполниться этим именем до возможных краев? Его работа соединяется с ритмом молитвы; молящийся как бы становится потоком слова-имени, которым, ему кажется, он может управлять, как говорят, «устроиться с богом». Многими усилиями накопив в себе «Иисуса», человек взывает к Нему: «Прииди и побудь со мной, я сделал все, чтобы приготовить Тебе достойное место. Принес покаяние, исповедал грехи, не усомнился в вере». И слышит ответ: «Ты говоришь. Но та дверь, в которую ты хочешь войти, все еще плотно закрыта, она открывается только изнутри».
Приближаясь к концу пути, хотя и не видя конца, человек говорит: «Труды мои, видимо, пропали даром, я еще не знаю, что такое молитва сердца. Возьми только из меня сердце каменное, как ты обещал пророку, дай мне сердце плотяное» (см. Иез. 11:19).
Так говорит опыт восточных святых, который я пока не могу понять. Ясно, что в имени заключена сила, исходящая от Иисуса, как однажды она излечила женщину, страдавшую кровотечением, исшед от Его одежды. Мы же не знаем того дня или часа, когда мы действительно прикасаемся к Его имени и Господь приклоняет ухо к нашему лепету. Мы только слышим, что однажды дверь приоткрывается, сокровенный человек выбирается из своей темницы и исцеляется благодаря неведомой силе.
Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись, – говорит апостол Петр (Деян. 4:12). Слова эти горным эхом прокатились по долинам, разбились на тысячи отголосков и интонаций.
Но как это именем можно спастись? Как оно может приобщить жизни Божией, соединиться со смертным естеством? Имя Христово – нестираемая печать Его присутствия, Его славы, и наш «вид на жительство» в сем обреченном на распад теле и преходящем мире должны встретиться, пересечься, обменяться вестями. Когда во время литургии причащающийся произносит собственное имя, которое Бог знает и без нас, это означает, что и оно участвует в таинстве. Но за ним стоит и другое, нездешнее имя, то, что хранится в памяти Божией, причастно ко Христу, предназначено для жизни будущего века. В нем, новом имени – личное послание Бога каждому из нас, наделяющее миссией, которую надлежит исполнить, обещающее победу, которой надлежит добиться.
Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает (Откр. 2:17).
Почитать имя Божие – значит отдавать Ему свое. Ибо в соединении двух имен являет себя по-своему тайна Воплощения. И потому до явления Сына Божия, до печати Духа Святого мы не знали и имени Отца. «Ведь все божественное, явленное нам, – говорит автор Ареопагитик, – познается только путем сопричастности».