Они испытывали друг к другу глубокую, ровную любовь и разговаривали без напряжения, без аффектации, со спокойной уверенностью и пониманием.
– А помнишь, – начал Люк, – к-к-как он остриг сиротку тети Петт – Марка?
– Он… надел… ему на голову… ночной горшок… чтобы стричь ровнее, – взвизгнул Юджин, будя улицу диким смехом.
Они шли, хохоча, здороваясь с редкими ранними прохожими преувеличенно почтительно, весело посмеиваясь над миром в братском союзе. Затем они вошли в устало расслабившуюся редакцию газеты, служению которой Бен отдал столько лет, и передали свое известие усталому сотруднику.
И в этой комнате, где умерло столько стремительно запечатленных дней, возникло сожаление и ощущение чуда – воспоминание, которое не умрет, воспоминание о чем-то странном и проходящем.
– Черт! Как жаль! Он был отличный парень! – сказали люди.
Когда над пустынными улицами забрезжил серый свет и первый трамвай задребезжал, подъезжая к площади, они вошли в маленькую закусочную, где он провел в дыму и за кофе столько предрассветных часов.
Юджин заглянул внутрь и увидел, что они были там все вместе, как много лет назад, как кошмарное подтверждение пророчества: Макгайр, Коукер, усталый раздатчик и дальше в углу – печатник Гарри Тагмен.
Люк и Юджин вошли и сели у стойки.
– Господа! Господа! – звучным голосом сказал Люк.
– Здорово, Люк! – рявкнул Макгайр. – Когда же ты научишься уму-разуму? Как живешь, сынок? Как учение? – сказал он Юджину и несколько секунд смотрел на них пьяными добрыми глазами; мокрая сигарета смешно прилипла к его нижней губе.
– Генерал, как дела? Что вы пьете теперь – скипидар или лак? – сказал моряк, грубо щекоча его заплывшие жиром ребра. Макгайр крякнул.
– Кончено, сынок? – тихо спросил Коукер.
– Да, – сказал Юджин.
Коукер вынул изо рта длинную сигару и малярийно улыбнулся ему.
– Чувствуешь себя получше, сынок, а? – сказал он.
– Да, – сказал Юджин, – гораздо.
– Ну, Юджиникс, – деловито сказал моряк, – что будешь есть?
– Что тут имеется? – сказал Юджин, глядя на засаленное меню. – Не осталось ли жареного китенка?
– Нет, – сказал раздатчик, – был, но весь вышел.
– Как насчет фрикасе из быка? – сказал Люк. – Это имеется?
– Фрикасе из быка не для такого здорового быка, сынок, – сказал Макгайр.
Их бычий смех мычаньем разнесся по закусочной.
Собрав лоб складками, Люк заикался над меню.
– Ж-жареный цыпленок по-мэрилендски, – бормотал он. – По-мэрилендски? – повторил он с деланым удивлением. – Разве это не прелестно? – жеманно спросил он, оглядываясь по сторонам.
– Мне дайте бифштекс не больше чем недельной давности, – сказал Юджин, – хорошо прожаренный, а также топор и мясорубку.
– А зачем мясорубку, сынок? – сказал Коукер.
– Для мясного пирога, – ответил Юджин.
– Мне того же, – сказал Люк, – и пару чашек мокко не хуже, чем дома у мамы.
Он ошалело оглянулся на Юджина и разразился громкими «уах-уах-уах», тыча его под ребра.
– Где вы сейчас служите, Люк? – сказал Гарри Тагмен, вытаскивая нос из кружки с кофе.
– В н-настоящее время в Норфолке, на военно-морской базе, – ответил Люк. – Обеспечиваем безопасность лицемерию.
– Ты когда-нибудь бывал в море, сынок? – сказал Коукер.
– Всеконечно! – сказал Люк. – За пять центов трамвай домчит меня до пляжа в любую минуту.
– В этом парне были задатки моряка еще в ту пору, как он мочил простыни, – сказал Макгайр. – Я это давно предсказал.
Деловито вошел «Конь» Хайнс, но замедлил шаг, увидя молодых людей.
– Берегись! – прошептал моряк Юджину с сумасшедшей усмешкой. – Ты следующий. Он так и вперил в тебя свои рыбьи глаза. Он уже снимает с тебя мерку.
Юджин сердито оглянулся на «Коня» Хайнса и что-то буркнул. Моряк прыснул как безумный.
– Доброе утро, господа! – сказал «Конь» Хайнс тоном аристократической печали. – Мальчики, – сказал он, печально подходя к ним, – я был очень расстроен, услышав про ваше несчастье. Будь этот мальчик моим родным братом, я не мог бы быть о нем более высокого мнения.
– Хватит, «Конь»! – сказал Макгайр, поднимая четыре жирных протестующих пальца. – Мы видим, что вы скорбите. Если вы будете продолжать, то можете впасть от горя в истерику и расхохотаться. А этого мы не вынесем, «Конь». Мы большие сильные мужчины, но у нас была тяжелая жизнь. Молю, пощадите нас, «Конь».
«Конь» Хайнс не обратил на него внимания.
– Он сейчас у меня, – сказал он мягко. – Я хочу, чтобы вы, мальчики, зашли попозже поглядеть на него. Когда я кончу, вы его не узнаете.
– Черт! Исправление ошибок природы! – сказал Коукер. – Его мать будет довольна.
– У вас похоронное бюро, «Конь», – сказал Макгайр, – или институт красоты?
– Мы знаем, вы сделаете все в-в-возможное, мистер Хайнс, – сказал моряк с живой увлеченной неискренностью. – Поэтому мы и обратились к вам.
– Вы будете доедать свой бифштекс? – спросил раздатчик Юджина.
– Бифштекс! Бифштекс! Это не бифштекс! – пробормотал Юджин. – Теперь я понял, что это такое. – Он встал с табуретки и подошел к Коукеру. – Можете вы спасти меня? Я умру? У меня больной вид, Коукер? – спросил он хриплым шепотом.
– Нет, сынок, – ответил Коукер. – Не больной, а безумный.
«Конь» Хайнс сел у другого конца стойки. Юджин, опираясь на засаленный мрамор стойки, запел:
Хей-хо, хей-хо, стервятник,
Дерри, дерри, дерри-о!
– Заткнись, дурак! – вполголоса хрипло сказал моряк и ухмыльнулся.
Сел стервятник на скалу
Дерри, дерри, дерри-о!
Снаружи в юном сером свете энергично пробуждалась жизнь. Трамвай медленно свернул в поперечную улицу после того, как вожатый высунулся в окно и аккуратно перевел стрелки длинным крюком, выдувая теплый туман дыхания в холодный воздух. Полицейский Лесли Робертс, худой и желчный, апатично прошаркал мимо, помахивая дубинкой. Негр-уборщик из аптеки Вуда быстро вошел в почтамт за утренней корреспонденцией. Дж. Т. Стирис, железнодорожный агент, ждал на тротуаре напротив трамвая, идущего к вокзалу. У него было красное лицо, и он читал утреннюю газету.
– Вон они ходят! – внезапно крикнул Юджин. – Как будто они не знают про это!
– Люк, – сказал Гарри Тагмен, отрываясь от газеты, – мне было очень грустно узнать про Бена. Он был чудесный парень. – И он снова занялся чтением.
– Черт побери! – сказал Юджин. – А мы и не знали!
И он разразился неудержимым всхлипывающим смехом, который рвался из него со свирепой яростью. «Конь» Хайнс хитро посмотрел на него. А потом опять занялся своей газетой.
Братья вышли из закусочной и направились домой среди утреннего оживления. Сознание Юджина продолжало возиться с пустяками. На улицах слышалось морозное потрескивание и грохот жизни: хищное дребезжание колес, скрип ставен; перламутровое небо приобрело холодный розовый оттенок. На площади вожатые стояли среди своих трамваев, громко болтая в клубах пара. В «Диксиленде» была атмосфера изнеможения, нервного истощения. Дом спал; на ногах была одна Элиза, зато в ее плите потрескивал яркий огонь и она была полна деловитости.
– Теперь, дети, ложитесь спать. Нам всем предстоит много работы днем.
Люк и Юджин пошли в большую столовую, которую Элиза превратила в спальню.
– Будь я п-п-проклят, если буду теперь спать наверху, – сердито сказал моряк. – После этого – ни за что!
– Пф! – сказала Элиза. – Это только суеверие. Меня бы это ничуть не испугало.
Братья проспали тяжелым сном до полудня. После этого они пошли к «Коню» Хайнсу. Он сидел, удобно задрав ноги на письменный стол, в своей маленькой темной конторе, пропахшей папоротниками, ладаном и старыми гвоздиками.
Когда они вошли, он поспешно встал, затрещав накрахмаленной жесткой рубашкой, и торжественно зашуршал черным сюртуком. Потом он заговорил с ними приглушенным голосом, слегка наклонившись вперед.
Как похож на Смерть этот человек (думал Юджин). Он думал о страшных тайнах похорон – темный вурдалакский ритуал, непотребное сопричащение с мертвым, пронизанное черным колдовством. Где чан, куда они выбрасывают части? Поблизости есть ресторан. Потом он взял протянутую ему холодную немощную руку с веснушками на тыльной стороне ладони, и ему показалось, что он коснулся чего-то набальзамированного. Гробовщик держался не так, как утром: манеры его стали официальными, профессиональными. Он был бдительным распорядителем их горя, опытным конферансье. Он тонко дал им почувствовать, что в смерти есть порядок и декорум, что надо соблюдать траурный ритуал. Это произвело на них впечатление.
– Мы решили, что нам с-с-следует сначала п-п-поговорить с вами, мистер Хайнс, по поводу г-г-гроба, – нервно прошептал Люк. – Мы хотим спросить вашего совета. Помогите нам выбрать что-нибудь подходящее.
«Конь» Хайнс одобрительно и достойно кивнул. Потом он мягко провел их в большую темную комнату с натертым полом, где в густом мертвом запахе дерева и бархата стояли на подставках с колесиками роскошные гробы, тая гордую угрозу.
– Ну, – сказал «Конь» Хайнс негромко, – я знаю, что ваша семья не хочет ничего дешевого.
– Да, сэр, – решительно сказал моряк, – мы хотим с-ссамое лучшее, что у вас есть.
– Эти похороны представляют для меня личный интерес, – сказал «Конь» Хайнс с мягким чувством, – Я знаю семейства Гантов и Пентлендов больше тридцати лет. Я вел дела с вашим отцом почти двадцать лет.
– А я х-х-хочу сказать вам от имени семьи, мистер Хайнс, что мы очень ц-ценим ваше отношение, – сказал Люк очень убедительно.
Ему это нравится, думал Юджин, любовь всего мира. Он должен добиваться ее во что бы то ни стало.
– Ваш отец, – продолжал «Конь» Хайнс, – один из старейших и наиболее уважаемых коммерсантов в городе. А семья Пентлендов – одна из наиболее богатых и видных.
На мгновение Юджин зажегся гордостью.