Толстая девчонка запрыгала обратно к своей толстой матери, ожидая одобрения: они посмотрели друг на друга с самодовольными улыбками, дрябло повисшими на мясистых губах.
– Не обращай на них внимания, парень. В чем дело? Кто-то отбил у тебя девушку? – спросил мистер Хэйк, торговец мукой. Это был молодой франт двадцати шести лет, куривший большие сигары; его лицо сужалось к подбородку, высокий купол головы с проплешиной на макушке был покрыт жидкими белокурыми волосами. Его мать, грузная соломенная вдова лет пятидесяти с могучим рубленым лицом индеанки, огромной гривой крашеных желтых волос и грубой улыбкой, полной золота и сердечности, мощно качалась и сочувственно похохатывала:
– Найди себе другую девушку, Джин. Ха! Я бы не задумалась ни минуты.
Ему всегда казалось, что свою речь она вот-вот завершит смачным плевком.
– Подумаешь, горе, малый! Подумаешь, горе! – сказал мистер Фарелл из Майами, учитель танцев. – Женщины, как трамвай: упустишь одну, через пятнадцать минут будет другая. Верно, сударыня? – нахально спросил он у мисс Кларк из Валдосты, штат Джорджия, ради которой это было сказано.
Она ответила смущенным, горловым щебечущим хихиканьем:
– Мужчины ужасные…
Прислонившись к перилам в сгущающейся тьме, мистер Джек Клэпп, зажиточный вдовец из Старого Хомини, украдкой ухаживал за мисс Флорри Мэнгл, дипломированной сиделкой. Ее пухлое лицо маячило во тьме белым пятном; ее голос был визгливо усталым:
– Я сразу подумала, что она стара для него. Джин еще совсем мальчик. Он сильно переживает, по лицу видно, как ему тяжело. Если так будет продолжаться, он заболеет. Он худ, как скелет. И почти ничего не ест. Человек, когда он так изведется, подхватывает первую же болезнь…
Она продолжала меланхолично скулить, а вороватое бедро Джека прижималось к ней все крепче, и она тщательно подпирала дряблую грудь скрещенными руками.
В серой тьме мальчик повернул к ним изголодавшееся лицо. Грязная одежда плескалась на тощем, как у пугала, теле; его глаза горели в темноте, как у кошки, волосы падали на лоб спутанной сеткой.
– Это у него пройдет, – сказал Джек Клэпп с четкой, деревенской оттяжкой, в которую вплеталась непристойная нота. – Каждый мальчик должен пройти стадию телячьей любви. Когда я был в его возрасте… – Он нежно прижал жесткое бедро к Флорри, улыбаясь во весь рот редкими золотыми зубами. Это был высокий, плотный мужчина с жестким, чеканным, похотливо благообразным лицом и раскосыми монгольскими глазами. Голова у него была лысая и шишковатая.
– Ему надо бы поберечься, – печально скулила Флорри. – Я знаю, что говорю. У него слабое здоровье – ему нельзя бродить допоздна, как он делает. Он, того и гляди…
Юджин тихонько покачивался на пятках, глядя на постояльцев с немигающей ненавистью. Внезапно он рявкнул, как дикий зверь, и начал спускаться по ступенькам, не в силах вымолвить ни слова, пошатываясь и рыча от душащей безумной ярости.
Тем временем «мисс Браун» чинно сидела в глубине веранды, в стороне от остальных. Из темного солярия быстро появилась высокая элегантная мисс Айрин Маллард, двадцати восьми лет, из Тампы, штат Флорида. Она догнала его на последней ступеньке и резко повернула к себе, цепко и легко сжав его плечи прохладными длинными пальцами.
– Куда вы идете, Джин? – сказала она спокойно. Светло-фиалковые глаза были слегка усталыми. От нее исходил тонкий изысканный аромат розовой воды.
– Оставьте меня в покое! – пробормотал он.
– Так нельзя, – сказала она тихо. – Она не стоит этого – никто не стоит. Возьмите себя в руки.
– Оставьте меня в покое! – сказал он яростно. – Я знаю, что делаю! – Он вырвался от нее, спрыгнул со ступеньки и, пошатываясь, побежал по двору за угол дома.
– Бен! – резко сказала Айрин Маллард.
Бен поднялся с темных качелей, где он сидел с миссис Перт.
– Попробуйте как-нибудь остановить его, – сказала Айрин Маллард.
– Он помешался, – пробормотал Бен. – В какую сторону он пошел?
– Вон туда… за дом. Скорее!
Бен быстро спустился по ступенькам и косолапо зашагал по газону за дом. Двор резко спускался под уклон, и угловатая задняя часть «Диксиленда» опиралась на десяток побеленных столбов из щербатого кирпича высотой в четырнадцать футов. В смутном свете у одной из этих хрупких подпор, уже окруженное рассыпающимися обломками отсыревшего кирпича, возилось пугало, поднявшее тонкие виноградные плети рук на храм.
– Я убью тебя, дом, – задыхался он. – Гнусный, проклятый дом, я снесу тебя. Я обрушу тебя на шлюх и постояльцев. Я разобью тебя, дом. – Новое конвульсивное движение его плеч обрушило на землю мелкий дождь щебня и пыли.
– Ты упадешь и погребешь под собой их всех, дом, – сказал он.
– Дурак! – крикнул Бен, бросаясь на него. – Что ты делаешь? – Он обхватил Юджина сзади и оттащил его от столбов. – По-твоему, ты вернешь ее, если сломаешь дом? Разве на свете нет других женщин? Почему ты позволяешь, чтобы одна забрала все лучшее в тебе?
– Пусти меня! Пусти меня! – говорил Юджин. – Какое тебе до этого дело?
– Не думай, дурак, что меня это трогает, – яростно сказал Бен. – Ты причиняешь вред только себе. По-твоему, ты заставишь постояльцев страдать, если обрушишь дом себе на голову? Ты думаешь, идиот, кому-нибудь будет жалко, если ты себя убьешь? – Он встряхнул брата. – Нет. Нет. Мне все равно, что ты с собой сделаешь. Я просто хочу избавить семью от забот и расходов на похороны.
С воплем ярости и недоумения Юджин попытался вырваться. Но старший брат вцепился в него отчаянно, хваткой Морского Старика. Потом огромным усилием рук и плеч мальчик приподнял своего противника с земли и швырнул его о белую стену подвала. Бен отпустил его и перегнулся от сухого кашля, прижимая руку к впалой груди.
– Не дури! – выдохнул он.
– Я ушиб тебя? – тупо сказал Юджин.
– Нет. Иди в дом и умойся. Раза два в неделю тебе стоило бы причесываться. Нельзя ходить дикарем. Пойди съешь чего-нибудь. У тебя есть деньги?
– Да… достаточно.
– Ты теперь опомнился?
– Да… не говори об этом, пожалуйста.
– Я не хочу говорить об этом, дурак. Я хочу, чтобы ты научился немного соображать, – сказал Бен. Он выпрямился и отряхнул испачканный известкой пиджак. Потом он продолжал спокойно: – К черту их, Джин! К черту их всех! Не расстраивайся из-за них. Бери от них все, что можешь. И плюй на все. Никому до тебя нет дела. К черту все это! К черту! Бывает много плохих дней. Бывают и хорошие. Ты забудешь. Дни бывают разные. Пойдем!
– Да, – сказал Юджин устало, – пойдем! Теперь все в порядке. Я слишком устал. Когда устаешь, то становится все равно, правда? Я слишком устал, чтобы испытывать боль. Мне теперь все равно. Я слишком устал. Солдаты во Франции устают, и им все равно. Если бы сейчас кто-нибудь навел на меня винтовку, я бы не испугался. Я слишком устал. – Он начал растерянно смеяться, испытывая блаженное облегчение. – Мне наплевать на все и на всех. Прежде я всего боялся, но теперь я устал, и мне нет дела ни до чего. Вот как я буду переносить все, что угодно, – я буду уставать.
Бен закурил сигарету.
– Это уже лучше, – сказал он. – Пойдем поедим! – Он улыбнулся узкой улыбкой. – Идем, Самсон[202].
Они медленно пошли вокруг дома.
Он умылся и плотно поел. Постояльцы уже кончили ужинать и разбрелись во тьме: одни ушли на площадь слушать духовой оркестр, другие – в кино, третьи – гулять по городу. Насытившись, он вышел на крыльцо. Было темно и почти пусто, только на качелях сидела миссис Селборн с богатым лесоторговцем из Теннесси. Ее низкий звучный смех с мягким журчанием лился из чана мрака. «Мисс Браун» тихо и чинно покачивалась в одиночестве. Это была грузная, скромно одевавшаяся женщина тридцати девяти лет; она держалась с тем легким и комичным оттенком чопорности, старательной добропорядочности, который всегда отличает проститутку, живущую инкогнито. Она была очень благовоспитанна. Она была настоящая леди – о чем не замедлила бы заявить, если бы ее рассердили.
«Мисс Браун» жила, по ее словам, в Индианаполисе. Она не была уродом: просто ее лицо было пропитано неумолимой тупостью Среднего Запада. Несмотря на похотливость ее широкого тонкогубого рта, она выглядела невозмутимо самодовольной, у нее были пышные, но тусклые каштановые волосы, маленькие карие глазки и рыжеватая кожа.
– Пф! – сказала Элиза. – Она такая же «мисс Браун», как я, можете мне поверить.
Днем прошел дождь. Вечер был прохладным и темным; влажная клумба перед домом пахла геранью и намокшими анютиными глазками. Он сел на перила и закурил. «Мисс Браун» качалась.
– Стало прохладно, – сказала она. – Этот небольшой дождь принес много пользы, не так ли?
– Да, было жарко, – сказал он. – Я ненавижу жару.
– Я тоже не выношу ее, – сказала она. – Вот почему я и уезжаю на лето. У нас там пекло. Вы здесь и не знаете, что такое жара.
– Вы ведь из Милуоки?
– Из Индианаполиса.
– Я помнил, что откуда-то оттуда. Большой город? – спросил он с любопытством.
– Да. Весь Алтамонт уместится в одном его уголке.
– Ну, а насколько большой? – алчно расспрашивал он. – Сколько у вас там жителей?
– Точно не знаю. Больше трехсот тысяч, если считать с пригородами.
Он обдумал этот ответ с жадным удовлетворением.
– Красивый город? Много красивых домов и общественных зданий?
– Да… пожалуй, – ответила она задумчиво. – Это очень хороший, уютный город.
– А люди какие? Чем они занимаются? Они богатые?
– Да-а… Это деловой и промышленный город. Там много богатых людей.
– Наверное, они живут в больших домах и разъезжают в больших автомобилях? – настойчиво спрашивал он. Потом, не дожидаясь ответа, продолжал: – Они едят вкусные вещи? Какие?
Она неловко засмеялась, смущенная и сбитая с толку.
– Да, пожалуй. Немецкие блюда. Вы любите немецкую кухню?
– Пиво, – пробормотал он с вожделением. – Пиво, а? Вы его там делаете?