– Да. – Она сладострастно засмеялась. – По-моему, вы плохой мальчик, Юджин.
– А театры и библиотеки? У вас там часто гастролируют? Разные труппы?
– Да, очень. В Индианаполис привозят свои представления все труппы, имевшие успех в Чикаго и в Нью-Йорке.
– А библиотека у вас большая, а?
– Да, у нас хорошая библиотека.
– Сколько в ней книг?
– Ну, этого я не знаю. Но это хорошая, большая библиотека.
– Больше ста тысяч книг, как вам кажется? Полмиллиона там, наверно, не будет? – Он не дожидался ответов и говорил сам с собой. – Нет, конечно, нет. А сколько книг можно брать сразу?
Великая тень его голода склонилась над ней: он рвался из себя, наружу, пожирая ее вопросами.
– А какие у вас девушки? Блондинки или брюнетки?
– Да те и другие, – но темноволосых, пожалуй, больше.
Она смотрела на него сквозь тьму, посмеиваясь.
– Красивые?
– Ну, не знаю. Это уж вы сами должны решать, Юджин. Я ведь одна из них. – Она поглядела на него со скромным бесстыдством, предлагая себя для обозрения. Потом с дразнящим смешком сказала: – По-моему, вы плохой мальчик, Юджин. Очень плохой.
Он лихорадочно закурил еще одну сигарету.
– Все бы отдала за папиросу, – пробормотала «мисс Браун». – Но тут, наверное, нельзя? – Она посмотрела по сторонам.
– Почему бы и нет? – нетерпеливо сказал он. – Никто вас не увидит. Сейчас темно. Да и какое это имеет значение?
По его спине пробегали электрические токи возбуждения.
– Пожалуй, я покурю, – шепнула она. – У вас найдется сигарета?
Он протянул ей пачку; она встала, чтобы прикурить от крохотного пламени, которое он прятал в ладонях. Прикуривая, она прислонилась к нему тяжелым телом, закрыв глаза и сморщив лицо. Она придержала его дрожащие руки, чтобы огонек не колебался, и не сразу отпустила их.
– А что, – сказала «мисс Браун» с лукавой улыбкой, – если ваша мама увидит нас? Вам влетит!
– Она нас не увидит, – сказал он. – К тому же, – добавил он великодушно, – почему женщины не могут курить, как мужчины? Ничего плохого в этом нет.
– Да, – сказала «мисс Браун». – Я тоже считаю, что на такие вещи следует смотреть широко.
Но в темноте он усмехнулся, потому что, закурив, она выдала себя. Это был знак – признак профессии, безошибочный признак разврата.
Потом, когда он сел возле нее на перила и положил ей на плечи руки, она пассивно отдалась его объятию.
– Юджин! Юджин! – сказала она с насмешливым упреком.
– Где ваша комната? – спросил он.
Она сказала.
Позднее Элиза во время одного из своих быстрых налетов из кухни бесшумно возникла возле них.
– Кто тут? Кто тут? – сказала она, подозрительно вглядываясь в темноту. – А? Э? Где Юджин? Кто-нибудь видел Юджина?
Она прекрасно знала, что он здесь.
– Да, я здесь, – сказал он. – Что тебе нужно?
– А! Кто это с тобой? Э?
– Со мной мисс Браун.
– Почему бы вам не посидеть тут, миссис Гант? – сказала «мисс Браун». – Вам же, наверно, жарко, и вы устали.
– О! – неловко сказала Элиза. – Это вы, «мисс Браун»? Я не могла разглядеть, кто тут. – Она включила тусклую лампочку над дверью. – Здесь очень темно. Кто-нибудь может сломать ногу на ступеньках. Вот что я вам скажу, – продолжала она светским тоном, – как легко дышится на воздухе. Если бы я могла все бросить и жить в свое удовольствие…
Она продолжала этот добродушный монолог еще полчаса, все время быстро зондируя взглядом две темные фигуры перед собой. Потом нерешительно, неуклюже обрывая одну фразу за другой, она вернулась в дом.
– Сын, – тревожно сказала она перед уходом, – уже поздно. Ложись-ка ты спать. Да и всем пора.
«Мисс Браун» любезно согласилась и направилась к двери.
– Я пошла. Я что-то устала. Спокойной ночи.
Он неподвижно сидел на перилах, курил и прислушивался к звукам в доме. Дом отходил ко сну. Он поднялся по черной лестнице и увидел, что Элиза собралась удалиться в свою келью.
– Сын, – сказала она тихо, несколько раз укоризненно покачав сморщенным лицом. – Вот что я тебе скажу – мне это не нравится. Это нехорошо, что ты так поздно засиживаешься наедине с этой женщиной. Она тебе в матери годится.
– Она ведь у тебя живет? – сказал он грубо. – Не у меня. Я ее сюда не звал.
– Во всяком случае, – обиженно сказала Элиза, – я с ними не якшаюсь. Я держу свою голову высоко, не хуже других. – Она улыбнулась ему горькой улыбкой.
– Ну, спокойной ночи, мама, – сказал он с болью и стыдом. – Забудем о них хоть на время. Какое это имеет значение?
– Будь хорошим мальчиком, – сказала Элиза робко. – Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, сын.
В ее тоне была виноватость, оттенок сожаления и раскаяния.
– Не беспокойся! – сказал он резко, отворачиваясь, как всегда болезненно пронзенный ощущением детской невинности и упорства, которые лежали в основе ее жизни. – Не твоя вина, если я не такой. Я тебя не виню. Спокойной ночи!
Свет в кухне погас, он услышал, как тихонько стукнула дверь его матери. По темному дому веяли прохладные сквозняки. Медленно, с бьющимся сердцем, он начал подниматься по лестнице.
Но на темной лестнице, где звук его шагов глох в толстом ковре, он столкнулся с телом женщины и по благоуханию, похожему на аромат магнолии, узнал миссис Селборн. Они вцепились друг другу в плечи, застигнутые врасплох, затаившие дыхание. Она наклонилась к нему, и по его лицу, воспламеняя щеки, скользнули пряди ее белокурых волос.
– Тсс! – прошептала она.
И секунду они простояли, обнявшись, грудь к груди, – единственный раз соприкоснувшись так. Затем, получив подтверждение темному знанию, которое жило в них обоих, они разошлись, разделив жизнь друг друга, чтобы и дальше встречаться на людях со спокойными, ничего не говорящими глазами.
Он бесшумно нащупывал дорогу в темном коридоре, пока не добрался до двери «мисс Браун». Дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он вошел.
Она забрала его медали, все медали, которые он получил в школе Леонарда – одну за искусство ведения спора, одну за декламацию и одну, бронзовую, за Вильяма Шекспира, «1616–1916» – пошла за дукат!
У него не было денег, чтобы платить ей. Она не требовала много – одну-две монеты каждый раз. Дело, говорила она, не в деньгах, а в принципе. Он признавал справедливость такой точки зрения.
– Если бы мне были нужны деньги, – говорила она, – я бы не стала путаться с тобой. Меня каждый день кто-нибудь да приглашает. Один из богатейших людей города (старик Тайсон) пристает ко мне с самого моего приезда. Он предложил мне десять долларов, если я поеду покататься с ним в автомобиле. Твои деньги мне не нужны. Но ты должен мне что-нибудь давать. Хоть самую малость. Без этого я не смогу чувствовать себя порядочной женщиной. Ведь я не какая-нибудь потаскушка из общества вроде тех, которые шляются по городу каждый день. Я слишком себя уважаю для этого.
Поэтому вместо денег он давал ей медали, как залоги.
– Если ты не выкупишь их, – сказала «мисс Браун», – я отдам их своему сыну, когда вернусь домой.
– У вас есть сын?
– Да. Ему восемнадцать лет. Он почти такой же высокий, как ты, и вдвое шире в плечах. Все девушки от него без ума.
Он резко отвернул голову, побелев от тошноты и ужаса, чувствуя себя оскверненным кровосмешением.
– Ну, хватит, – сказала «мисс Браун» со знанием дела, – теперь пойди к себе в комнату и немного поспи.
Но, в отличие от той первой в табачном городке, она никогда не называла его «сынком».
Бедняжка Баттерфляй, как тяжело ей было,
Бедняжка Баттерфляй так его любила…
Мисс Айрин Маллард сменила иголку граммофона в солярии и перевернула заигранную пластинку. Затем, когда торжественно и громко зазвучали первые такты «Катеньки», она подняла тонкие прелестные руки, как два крыла, ожидая его объятия, – стройная, улыбающаяся, красивая. Она учила его танцевать. Лора Джеймс танцевала прекрасно: он приходил в бешенство, видя, как в танце ее обвивают руки какого-нибудь молодого человека. Теперь он неуклюже начал движение с непослушной левой ноги, считая про себя: раз, два, три, четыре! Айрин Маллард скользила и поворачивалась под его нескладной рукой, бестелесная, как прядка дыма. Ее левая рука касалась его костлявого плеча легко, как птичка, прохладные пальцы вплетались в его горящую дергающуюся ладонь.
У нее были густые каштановые волосы, расчесанные на прямой пробор; перламутрово-бледная кожа была прозрачной и нежной; подбородок полный, длинный и чувственный – лицо прерафаэлитских женщин. В прекрасной прямизне ее высокой грациозной фигуры таилась какая-то доля пригашенной чувственности, рожденной хрупкостью и утомлением; ее чудесные глаза были фиалковыми, всегда чуть-чуть усталыми, но полными неторопливого удивления и нежности. Она была как мадонна Луини – смесь святости и соблазна, земли и небес. Он держал ее с благоговейной осторожностью, как человек, который страшится подойти слишком близко, страшится разбить священный образ. Изысканный аромат ее тонких духов обволакивал его, как невнятный шепот, языческий и божественный. Он боялся прикасаться к ней – и его горячая ладонь потела под ее пальцами.
Иногда она тихо кашляла, улыбаясь, поднося к губам смятый платочек с голубой каемкой.
Она приехала в горы не ради собственного здоровья, а из-за матери – шестидесятипятилетней женщины, старомодно одетой, с капризным лицом, проникнутым безнадежностью старости и болезней. У старухи была астма и порок сердца. Они приехали из Флориды. Айрин Маллард была очень способной деловой женщиной, она служила главным бухгалтером в одном из алтамонтских банков. Каждый вечер Рэндолф Гаджер, президент банка, звонил ей по телефону.
Айрин Маллард закрывала телефонную трубку рукой, иронически улыбалась Юджину и умоляюще возводила глаза к потолку.
Иногда Рэндолф Гаджер заезжал за ней и приглашал ее куда-нибудь. Юджин угрюмо удалялся, чтобы ожидать ухода богача; банкир с горечью глядел ему вслед.