— Не дури! — выдохнул он.
— Я ушиб тебя? — тупо сказал Юджин.
— Нет. Иди в дом и умойся. Раза два в неделю тебе стоило бы причёсываться. Нельзя ходить дикарём. Пойди съешь чего-нибудь. У тебя есть деньги?
— Да… достаточно.
— Ты теперь опомнился?
— Да… не говори об этом, пожалуйста.
— Я не хочу говорить об этом, дурак. Я хочу, чтобы ты научился немного соображать, — сказал Бен. Он выпрямился и отряхнул испачканный известкой пиджак. Потом он продолжал спокойно: — К чёрту их, Джин! К чёрту их всех! Не расстраивайся из-за них. Бери от них всё, что можешь. И плюй на всё. Никому до тебя нет дела. К чёрту всё это! К чёрту! Бывает много плохих дней. Бывают и хорошие. Ты забудешь. Дни бывают разные. Пойдём!
— Да, — сказал Юджин устало, — пойдём! Теперь всё в порядке. Я слишком устал. Когда устаёшь, то становится всё равно, правда? Я слишком устал, чтобы испытывать боль. Мне теперь всё равно. Я слишком устал. Солдаты во Франции устают, и им всё равно. Если бы сейчас кто-нибудь навёл на меня винтовку, я бы не испугался. Я слишком устал. — Он начал растерянно смеяться, испытывая блаженное облегчение. — Мне наплевать на всё и на всех. Прежде я всего боялся, но теперь я устал, и мне нет дела ни до чего. Вот как я буду переносить всё, что угодно, — я буду уставать.
Бен закурил сигарету.
— Это уже лучше, — сказал он. — Пойдём поедим! — Он улыбнулся узкой улыбкой. — Идём, Самсон232.
Они медленно пошли вокруг дома.
Он умылся и плотно поел. Постояльцы уже кончили ужинать и разбрелись во тьме: одни ушли на площадь слушать духовой оркестр, другие — в кино, третьи — гулять по городу. Насытившись, он вышел на крыльцо. Было темно и почти пусто, только на качелях сидела миссис Селборн с богатым лесоторговцем из Теннесси. Её низкий звучный смех с мягким журчанием лился из чана мрака. «Мисс Браун» тихо и чинно покачивалась в одиночестве. Это была грузная, скромно одевавшаяся женщина тридцати девяти лет; она держалась с тем лёгким и комичным оттенком чопорности, старательной добропорядочности, который всегда отличает проститутку, живущую инкогнито. Она была очень благовоспитанна. Она была настоящая леди, — о чём не замедлила бы заявить, если бы её рассердили.
«Мисс Браун» жила, по её словам, в Индианаполисе. Она не была уродом: просто её лицо было пропитано неумолимой тупостью Среднего Запада. Несмотря на похотливость её широкого тонкогубого рта, она выглядела невозмутимо самодовольной, у неё были пышные, но тусклые каштановые волосы, маленькие карие глазки и рыжеватая кожа.
— Пф! — сказала Элиза. — Она такая же «мисс Браун», как я, можете мне поверить.
Днём прошёл дождь. Вечер был прохладным и тёмным; влажная клумба перед домом пахла геранью и намокшими анютиными глазками. Он сел на перила и закурил. «Мисс Браун» качалась.
— Стало прохладно, — сказала она. — Этот небольшой дождь принёс много пользы, не так ли?
— Да, было жарко, — сказал он. — Я ненавижу жару.
— Я тоже не выношу её, — сказала она. — Вот почему я и уезжаю на лето. У нас там пекло. Вы здесь и не знаете, что такое жара.
— Вы ведь из Милуоки?
— Из Индианаполиса.
— Я помнил, что откуда-то оттуда. Большой город? — спросил он с любопытством.
— Да. Весь Алтамонт уместится в одном его уголке.
— Ну, а насколько большой? — алчно расспрашивал он. — Сколько у вас там жителей?
— Точно не знаю. Больше трёхсот тысяч, если считать с пригородами.
Он обдумал этот ответ с жадным удовлетворением.
— Красивый город? Много красивых домов и общественных зданий?
— Да… пожалуй, — ответила она задумчиво. — Это очень хороший, уютный город.
— А люди какие? Чем они занимаются? Они богатые?
— Да-а… Это деловой и промышленный город. Там много богатых людей.
— Наверное, они живут в больших домах и разъезжают в больших автомобилях? — настойчиво спрашивал он. Потом, не дожидаясь ответа, продолжал: — Они едят вкусные вещи? Какие?
Она неловко засмеялась, смущённая и сбитая с толку.
— Да, пожалуй. Немецкие блюда. Вы любите немецкую кухню?
— Пиво, — пробормотал он с вожделением. — Пиво, а? Вы его там делаете?
— Да. — Она сладострастно засмеялась. — По-моему, вы плохой мальчик, Юджин.
— А театры и библиотеки? У вас там часто гастролируют? Разные труппы?
— Да, очень. В Индианаполис привозят свои представления все труппы, имевшие успех в Чикаго и в Нью-Йорке.
— А библиотека у вас большая, а?
— Да, у нас хорошая библиотека.
— Сколько в ней книг?
— Ну, этого я не знаю. Но это хорошая, большая библиотека.
— Больше ста тысяч книг, как вам кажется? Полмиллиона там, наверно, не будет? — Он не дожидался ответов и говорил сам с собой. — Нет, конечно, нет. А сколько книг можно брать сразу?
Великая тень его голода склонилась над ней: он рвался из себя, наружу, пожирая её вопросами.
— А какие у вас девушки? Блондинки или брюнетки?
— Да те и другие, — но тёмноволосых, пожалуй, больше.
Она смотрела на него сквозь тьму, посмеиваясь.
— Красивые?
— Ну, не знаю. Это уж вы сами должны решать, Юджин. Я ведь одна из них. — Она поглядела на него со скромным бесстыдством, предлагая себя для обозрения. Потом с дразнящим смешком сказала: — По-моему, вы плохой мальчик, Юджин. Очень плохой.
Он лихорадочно закурил ещё одну сигарету.
— Всё бы отдала за папиросу, — пробормотала «мисс Браун». — Но тут, наверное, нельзя? — Она посмотрела по сторонам.
— Почему бы и нет? — нетерпеливо сказал он. — Никто вас не увидит. Сейчас темно. Да и какое это имеет значение?
По его спине пробегали электрические токи возбуждения.
— Пожалуй, я покурю, — шепнула она. — У вас найдётся сигарета?
Он протянул ей пачку; она встала, чтобы прикурить от крохотного пламени, которое он прятал в ладонях. Прикуривая, она прислонилась к нему тяжёлым телом, закрыв глаза и сморщив лицо. Она придержала его дрожащие руки, чтобы огонёк не колебался, и не сразу отпустила их.
— А что, — сказала «мисс Браун» с лукавой улыбкой, — если ваша мама увидит нас? Вам влетит!
— Она нас не увидит, — сказал он. — К тому же, — добавил он великодушно, — почему женщины не могут курить, как мужчины? Ничего плохого в этом нет.
— Да, — сказала «мисс Браун». — Я тоже считаю, что на такие вещи следует смотреть широко.
Но в темноте он усмехнулся, потому что, закурив, она выдала себя. Это был знак — признак профессии, безошибочный признак разврата.
Потом, когда он сел возле неё на перила и положил ей на плечи руки, она пассивно отдалась его объятию.
— Юджин! Юджин! — сказала она с насмешливым упрёком.
— Где ваша комната? — спросил он.
Она сказала.
Позднее Элиза во время одного из своих быстрых налётов из кухни бесшумно возникла возле них.
— Кто тут? Кто тут? — сказала она, подозрительно вглядываясь в темноту. — А? Э? Где Юджин? Кто-нибудь видел Юджина?
Она прекрасно знала, что он здесь.
— Да, я здесь, — сказал он. — Что тебе нужно?
— А! Кто это с тобой? Э?
— Со мной мисс Браун.
— Почему бы вам не посидеть тут, миссис Гант? — сказала «мисс Браун». — Вам же, наверно, жарко, и вы устали.
— О! — неловко сказала Элиза. — Это вы, «мисс Браун"? Я не могла разглядеть, кто тут. — Она включила тусклую лампочку над дверью. — Здесь очень темно. Кто-нибудь может сломать ногу на ступеньках. Вот что я вам скажу, — продолжала она светским тоном, — как легко дышится на воздухе. Если бы я могла всё бросить и жить в своё удовольствие…
Она продолжала этот добродушный монолог ещё полчаса, всё время быстро зондируя взглядом две тёмные фигуры перед собой. Потом нерешительно, неуклюже обрывая одну фразу за другой, она вернулась в дом.
— Сын, — тревожно сказала она перед уходом, — уже поздно. Ложись-ка ты спать. Да и всем пора.
«Мисс Браун» любезно согласилась и направилась к двери.
— Я пошла. Я что-то устала. Спокойной ночи.
Он неподвижно сидел на перилах, курил и прислушивался к звукам в доме. Дом отходил ко сну. Он поднялся по чёрной лестнице и увидел, что Элиза собралась удалиться в свою келью.
— Сын, — сказала она тихо, несколько раз укоризненно покачав сморщенным лицом. — Вот что я тебе скажу — мне это не нравится. Это нехорошо, что ты так поздно засиживаешься наедине с этой женщиной. Она тебе в матери годится.
— Она ведь у тебя живёт? — сказал он грубо. — Не у меня. Я её сюда не звал.
— Во всяком случае, — обиженно сказала Элиза, — я с ними не якшаюсь. Я держу свою голову высоко, не хуже других. — Она улыбнулась ему горькой улыбкой.
— Ну, спокойной ночи, мама, — сказал он с болью и стыдом. — Забудем о них хоть на время. Какое это имеет значение?
— Будь хорошим мальчиком, — сказала Элиза робко. — Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, сын.
В её тоне была виноватость, оттенок сожаления и раскаяния.
— Не беспокойся! — сказал он резко, отворачиваясь, как всегда болезненно пронзенный ощущением детской невинности и упорства, которые лежали в основе её жизни. — Не твоя вина, если я не такой. Я тебя не виню. Спокойной ночи!
Свет в кухне погас, он услышал, как тихонько стукнула дверь его матери. По тёмному дому веяли прохладные сквозняки. Медленно, с бьющимся сердцем, он начал подниматься по лестнице.
Но на тёмной лестнице, где звук его шагов глох в толстом ковре, он столкнулся с телом женщины и по благоуханию, похожему на аромат магнолии, узнал миссис Селборн. Они вцепились друг другу в плечи, застигнутые врасплох, затаившие дыхание. Она наклонилась к нему, и по его лицу, воспламеняя щеки, скользнули пряди её белокурых волос.
— Тсс! — прошептала она.
И секунду они простояли, обнявшись, грудь к груди, — единственный раз соприкоснувшись так. Затем, получив подтверждение тёмному знанию, которое жило в них обоих, они разошлись, разделив жизнь друг друга, чтобы и дальше встречаться на людях со спокойными, ничего не говорящими глазами.