Братья вышли из закусочной и направились домой среди утреннего оживления. Сознание Юджина продолжало возиться с пустяками. На улицах слышалось морозное потрескивание и грохот жизни: хищное дребезжание колёс, скрип ставен; перламутровое небо приобрело холодный розовый оттенок. На площади вожатые стояли среди своих трамваев, громко болтая в клубах пара. В «Диксиленде" была атмосфера изнеможения, нервного истощения. Дом спал; на ногах была одна Элиза, зато в её плите потрескивал яркий огонь и она была полна деловитости.
— Теперь, дети, ложитесь спать. Нам всем предстоит много работы днём.
Люк и Юджин пошли в большую столовую, которую Элиза превратила в спальню.
— Будь я п-п-проклят, если буду теперь спать наверху, — сердито сказал моряк. — После этого — ни за что!
— Пф! — сказала Элиза. — Это только суеверие. Меня бы это ничуть не испугало.
Братья проспали тяжёлым сном до полудня. После этого они пошли к «Коню» Хайнсу. Он сидел, удобно задрав ноги на письменный стол, в своей маленькой тёмной конторе, пропахшей папоротниками, ладаном и старыми гвоздиками.
Когда они вошли, он поспешно встал, затрещав накрахмаленной жёсткой рубашкой, и торжественно зашуршал чёрным сюртуком. Потом он заговорил с ними приглушённым голосом, слегка наклонившись вперёд.
Как похож на Смерть этот человек (думал Юджин). Он думал о страшных тайнах похорон — тёмный вурдалакский ритуал, непотребное сопричащение с мёртвым, пронизанное чёрным колдовством. Где чан, куда они выбрасывают части? Поблизости есть ресторан. Потом он взял протянутую ему холодную немощную руку с веснушками на тыльной стороне ладони, и ему показалось, что он коснулся чего-то набальзамированного. Гробовщик держался не так, как утром: манеры его стали официальными, профессиональными. Он был бдительным распорядителем их горя, опытным конферансье. Он тонко дал им почувствовать, что в смерти есть порядок и декорум, что надо соблюдать траурный ритуал. Это произвело на них впечатление.
— Мы решили, что нам с-с-следует сначала п-п-поговорить с вами, мистер Хайнс, по поводу г-г-гроба, — нервно прошептал Люк. — Мы хотим спросить вашего совета. Помогите нам выбрать что нибудь подходящее.
«Конь» Хайнс одобрительно и достойно кивнул. Потом он мягко провёл их в большую тёмную комнату с натёртым полом, где в густом мёртвом запахе дерева и бархата стояли на подставках с колёсиками роскошные гроба, тая гордую угрозу.
— Ну, — сказал «Конь» Хайнс негромко, — я знаю, что ваша семья не хочет ничего дешёвого.
— Да, сэр, — решительно сказал моряк, — мы хотим с-с-самое лучшее, что у вас есть.
— Эти похороны представляют для меня личный интерес, — сказал «Конь» Хайнс с мягким чувством. — Я знаю семейства Гантов и Пентлендов больше тридцати лет. Я вёл дела с вашим отцом почти двадцать лет.
— А я х-х-хочу сказать вам от имени семьи, мистер Хайнс, что мы очень ц-ценим ваше отношение, — сказал Люк очень убедительно.
Ему это нравится, думал Юджин, любовь всего мира. Он должен добиваться её во что бы то ни стало.
— Ваш отец, — продолжал «Конь» Хайнс, — один из старейших и наиболее уважаемых коммерсантов в городе. А семья Пентлендов — одна из наиболее богатых и видных.
На мгновение Юджин зажёгся гордостью.
— Вам не годится что-нибудь поддельное. Это я знаю. Вам надо что-нибудь в лучшем вкусе и благородное. Верно?
Люк энергично кивнул.
— Да, мы именно так к этому относимся, мистер Хайнс. Нам нужно лучшее, что у вас есть. Раз дело касается Бена, м-м-мы не экономим, — гордо сказал он.
— Ну, в таком случае, — сказал «Конь» Хайнс, — я скажу вам своё честное мнение. Я мог бы отдать вам вот этот по дешёвке. — Он положил руку на один из гробов. — Но это не то, что вам нужно. Конечно, — сказал он, — он не плох за такую цену. Он стоит этих денег. Он послужит хорошо, будьте уверены. Он окупит свою стоимость…
Вот это мысль, подумал Юджин.
— Они все хороши, Люк. Ни одного плохого у меня нет. Но…
— Нам нужно что-нибудь п-п-получше, — убедительно сказал Люк. — Ты согласен, Джин? — спросил он Юджина.
— Да, — сказал Юджин.
— Ну, — сказал «Конь» Хайнс, — я могу предложить вам вот этот. — Он указал на самый пышный гроб в комнате. — Лучше не бывает, Люк. Это высший класс. Он стоит тех денег, какие я за него прошу.
— Ладно, — сказал Люк. — Тут вы судья. Если этот самый л-л-лучший, мы возьмём его.
Нет, нет, думал Юджин. Не перебивай его. Пусть продолжает.
— Но, — безжалостно сказал «Конь» Хайнс, — вам не обязательно брать и этот. Ведь вы ищете, Люк, благородство и простоту. Верно?
— Да, — сказал моряк покорно. — Вы совершенно правы, мистер Хайнс.
Вот теперь он развернётся, думал Юджин. Этот человек извлекает радость из своего дела.
— В таком случае, — сказал «Конь» Хайнс решительно, — я хочу предложить вам, мальчики, вот этот. — Он любовно положил руку на красивый гроб, около которого стоял.
— Он не слишком невзрачен и не слишком затейлив. Он прост и в лучшем вкусе. Серебряные ручки и вот серебряная табличка для имени. Здесь вы не ошибётесь. Это выгодная покупка. Окупите свои деньги полностью.
Они обошли вокруг гроба, взыскательно его осматривая.
Немного погодя Люк нервно сказал:
— Сколько он с-с-стоит?
— Продажная цена четыреста пятьдесят долларов, — сказал «Конь» Хайнс, — но, — добавил он, после недолгих тёмных размышлений, — вот что я сделаю. Мы с вашим отцом старые друзья. Из уважения к вашей семье я отдам его вам за триста семьдесят пять долларов.
— Что ты скажешь, Джин? — спросил моряк. — Как он тебе кажется?
Покупайте рождественские подарки заранее.
— Да, — сказал Юджин, — давай возьмём его. Жаль, что он не другого цвета. Я не люблю чёрный, — добавил он. — Нет ли у вас другого цвета?
«Конь» Хайнс поглядел на него.
— Цвет обязательно чёрный, — сказал он.
Затем, помолчав, добавил:
— Не хотите ли взглянуть на тело, мальчики?
— Да, — сказали они.
Он на цыпочках провёл их по проходу между рядами гробов и открыл дверь в заднюю комнату. Там было темно. Они вошли и остановились, затаив дыхание. «Конь» Хайнс зажёг свет и закрыл дверь.
Бен, одетый в свой лучший тёмно-серый костюм, лежал в окостенелом спокойствии на столе. Его руки, холодные и белые, с чистыми сухими ногтями, слегка сморщенные, как старые яблоки, были скрещены на животе. Он был гладко выбрит и безукоризненно причёсан. Застывшая голова была резко вздёрнута кверху, на лице жуткая подделка улыбки; ноздри поддерживались кусочками воска, между холодными твёрдыми губами был проложен восковой валик. Рот был закрыт и чуть вздут. Он выглядел более пухлым, чем при жизни.
В комнате стоял слабый сладковато-липкий запах.
Моряк смотрел суеверным нервным взглядом и собирая морщины на лбу. Потом он прошептал Юджину:
— По-видимому, это д-действительно Бен.
Потому что, думал Юджин, это не Бен и мы заблудились. Он глядел на эту холодную блестящую мертвечину, на это скверное подобие, которое не воссоздавало образ даже в той мере, в какой его передаёт восковая фигура. Здесь не могло быть погребено и частицы Бена. В этом бедном чучеле вороны, хоть его и побрили и аккуратно застегнули на все пуговицы, не осталось ничего от былого хозяина. Всё это было творением «Коня» Хайнса, который стоял рядом, жадно ожидая похвал.
Нет, это не Бен (думал Юджин). Никакого следа не осталось от него в этой покинутой оболочке. Никакого знака. Куда он ушёл? Неужели это его светлая неповторимая плоть, созданная по его подобию, наделённая жизнью благодаря только ему присущему жесту, благодаря его единственной в мире душе. Нет, он покинул свою плоть. И это здесь — только мертвечина и вновь смешается с землёй. А Бен? Где? Утрата! Утрата!
Моряк, не отводя взгляда, сказал:
— Он с-с-сильно страдал! — и вдруг, отвернувшись и спрятав лицо в ладони, всхлипнул, мучительно и горько: его путаная заикающаяся жизнь на миг утратила рыхлость и сосредоточилась в одном жестком мгновении горя.
Юджин заплакал — но не оттого, что увидел здесь Бена, а оттого, что Бен ушёл, и оттого, что он помнил всё смятение и боль.
— Это всё кончено, — мягко сказал «Конь» Хайнс. — Он упокоился с миром.
— Чёрт подери, мистер Хайнс, — убеждённо сказал моряк, вытирая глаза рукавом. — Он был отличный парень.
«Конь» Хайнс с упоением глядел на холодное чужое лицо.
— Прекрасный молодой человек, — пробормотал он, когда его рыбьи глаза с нежностью обозрели его работу. — Я постарался воздать ему должное.
Они немного помолчали.
— Вы п-прекрасно всё сделали, — сказал моряк. — Надо вам отдать справедливость. Что ты скажешь, Джин?
— Да, — сказал Юджин сдавленным голосом. — Да.
— Он н-н-немного б-б-бледноват, вам не кажется? — заикаясь, сказал моряк, не сознавая, что говорит.
— Одну минуту! — поспешно сказал «Конь» Хайнс, подняв палец. Он достал из кармана палочку румян, сделал шаг вперёд и ловко, споро навел на серые мёртвые щеки жуткую розовую подделку под жизнь и здоровье.
— Вот, — удовлетворённо сказал он, и, держа в пальцах румяна, он склонил голову набок и, как живописец, разглядывающий свою картину, отступил в страшную темницу их ужаса.
— В каждой профессии, мальчики, есть художники, — помолчав, продолжал «Конь» Хайнс с тихой гордостью. — И хоть это и не мне говорить, Люк, но я горжусь своей работой. Поглядите на него! — вдруг энергично воскликнул он, и на его сером лице проступила краска. — Видели вы когда-нибудь в жизни такую естественность?
Юджин обратил на него мрачный багровый взгляд и с жалостью, почти с нежностью, заметил искреннюю гордость на длинном лошадином лице, а его горло уже рвали псы смеха.
— Поглядите на него! — снова с медлительным изумлением сказал «Конь» Хайнс. — Мне уже никогда не достичь такого совершенства! Хоть бы я прожил миллион лет! Это искусство, мальчики.
Медленное задушенное бульканье вырвалось из закрученных губ Юджина. Моряк быстро взглянул на него с сумасшедшей подавленной усмешкой.