— Тогда, — сказал медленно Юджин, — мне всё это только кажется?
— О, бога ради! — раздражённо крикнул Бен. — Откуда я знаю? Что — это?
— Я имею в виду, — сказал Юджин, — вот что: разговариваем мы с тобой или нет?
— Не спрашивай меня, — ответил Бен. — Откуда я знаю?
Громко зашелестев мрамором, с холодным вздохом усталости, ближайший к Юджину ангел переставил каменную ногу и поднял руку повыше. Тонкий стебель лилии жёстко трепетал в его изящных холодных пальцах.
— Ты видел? — возбуждённо воскликнул Юджин.
— Видел что? — с досадой сказал Бен.
— Эт-т-того ангела! — пробормотал Юджин, показывая на него дрожащей рукой. — Ты видел, что он пошевелился? Он поднял руку.
— Ну и что? — раздражённо спросил Бен. — Он же имеет на это право, разве нет? Знаешь ли, — добавил он со жгучим сарказмом, — по закону ангелу не возбраняется поднимать руку, если ему так хочется.
— Да, конечно, — медленно признал Юджин после краткого молчания. — Только я всегда слышал…
— А! Разве ты веришь всему, что слышишь, дурак? — яростно крикнул Бен. — Потому что, — добавил он, успокаиваясь и затягиваясь сигаретой, — ничего хорошего из этого для тебя не выйдет.
Снова наступила тишина, пока они курили. Потом Бен спросил:
— Когда ты уезжаешь, Джин?
— Завтра, — ответил Юджин.
— Ты знаешь, зачем едешь, или ты просто решил прокатиться в поезде?
— Знаю! Конечно, я знаю… зачем я еду! — сердито, недоуменно сказал Юджин. Он вдруг умолк, растерянный, образумленный. Бен продолжал хмуриться. Потом негромко и смиренно Юджин сказал:
— Да, Бен. Я не знаю, зачем я еду. Может быть, ты прав. Может быть, я просто хочу прокатиться в поезде.
— Когда ты вернёшься, Джин? — спросил Бен.
— Ну… в конце года, наверное, — ответил Юджин.
— Нет, — сказал Бен.
— О чём ты, Бен? — сказал Юджин тревожно.
— Ты не вернёшься, Джин, — мягко сказал Бен. — Ты это знаешь?
Наступила пауза.
— Да, — сказал Юджин. — Я знаю.
— Почему ты не вернёшься? — сказал Бен.
Юджин скрюченными пальцами вцепился в ворот рубашки.
— Я хочу уехать! Слышишь? — крикнул он.
— Да, — сказал Бен. — И я хотел. Почему ты хочешь уехать?
— Здесь у меня ничего нет! — пробормотал Юджин.
— Давно ты это чувствуешь? — сказал Бен.
— Всегда, — сказал Юджин. — С тех пор как помню себя. Но я не знал об этом, пока ты… — Он замолчал.
— Пока я что? — сказал Бен.
Наступила пауза.
— Ты умер, Бен, — пробормотал Юджин. — Иначе быть не может. Я видел, как ты умирал, Бен. — Его голос стал пронзительным. — Слышишь, я видел, как ты умирал. Разве ты не помнишь? В большой спальне, наверху, которая сейчас сдана жене дантиста. Разве ты не помнишь, Бен? Коукер, Хелен, Бесси Гант, которая ходила за тобой, миссис Перт? Кислородная подушка? Я пытался держать тебя за руки, когда тебе давали кислород. — Его голос перешёл в визг. — Разве ты не помнишь? Говорю тебе, ты умер, Бен.
— Дурак! — яростно сказал Бен. — Я не умер.
Наступило молчание.
— В таком случае, — очень медленно сказал Юджин, — кто же из нас двоих призрак?
Бен не ответил.
— Это площадь, Бен? И я говорю с тобой? Здесь ли я в действительности или нет? И лунный свет на площади? Это всё есть?
— Откуда я знаю? — снова сказал Бен.
В мастерской Ганта раздались тяжёлые шаги мраморных ног. Юджин вскочил и заглянул внутрь сквозь широкое стекло грязной витрины Жаннадо. На столе часовщика разбросанные внутренности часов мерцали тысячью крохотных точек голубоватого света. А за барьером, отделявшим владения Жаннадо, там, где лунный свет лился в склад сквозь боковое окно, расхаживали взад и вперёд ангелы, как огромные заводные куклы из камня. Длинные холодные складки их одеяний гремели ломко и гулко, пухлые целомудренные груди вздымались в каменном ритме, а в лунном свете, стуча крыльями, кружили и кружили мраморные херувимы. В залитом лунным сиянием проходе с холодным блеянием неуклюже паслись каменные агнцы.
— Ты видишь это? — крикнул Юджин. — Ты видишь, Бен?
— Да, — сказал Бен. — Ну и что? Они же имеют на это право, разве нет?
— Не здесь! Не здесь! — страстно сказал Юджин. — Здесь этого нельзя! Господи, это же площадь! Вон фонтан! Вон ратуша! Вон греческая закусочная!
Куранты на башне банка пробили полчаса.
— И вон банк! — крикнул он.
— Это неважно, — сказал Бен.
— Нет, важно! — сказал Юджин.
Я дух. Я твой отец, приговорённый скитаться по ночам…
— Но не здесь! Не здесь, Бен! — сказал Юджин.
— Где? — устало спросил Бен.
— В Вавилоне! В Фивах! В любом другом месте. Но не здесь! — с нарастающей страстностью ответил Юджин. — Есть места, где всё возможно. Но не здесь, Бен!
Мои боги с птичьей трелью в солнечных лучах парят.
— Не здесь, Бен! Этого нельзя! — снова сказал Юджин.
Множественные боги Вавилона. Юджин мгновение созерцал тёмную фигуру на перилах и бормотал, возмущаясь и не веря:
— Призрак! Призрак!
— Дурак! — снова сказал Бен. — Говорю тебе, я не призрак!
— В таком случае кто ты? — сказал Юджин в сильном волнении. — Ты же умер, Бен.
Мгновение спустя он добавил спокойнее:
— Ведь люди умирают?
— Откуда я знаю, — сказал Бен.
— Говорят, папа умирает. Ты это знал, Бен? — спросил Юджин.
— Да, — сказал Бен.
— Его мастерскую продали. Её снесут и построят на этом месте небоскрёб.
— Да, — сказал Бен. — Я знаю.
Мы не вернёмся. Мы никогда не вернёмся.
— Всё проходит. Всё меняется и исчезает. Завтра я уеду, и это… — Он умолк.
— Что — это? — сказал Бен.
— Это исчезнет или… О господи! Было ли всё это? — крикнул Юджин.
— Откуда я знаю, дурак? — сердито крикнул Бен.
— Что происходит, Бен? Что происходит на самом деле? — сказал Юджин. — Помнишь ли ты что-то из того, что помню я? Я забыл старые лица. Где они, Бен? Как их звали? Я забываю имена людей, которых знал много лет. Я путаю их лица. Я насаживаю головы одних на тела других. Приписываю одному то, что сказал другой. И забываю… забываю. Что-то я утратил и забыл. Я не могу вспомнить, Бен.
— Что ты хочешь вспомнить? — сказал Бен.
Камень, лист, ненайденная дверь. И забытые лица.
— Я забыл имена. Я забыл лица. И я помню мелочи, — сказал Юджин. — Я помню муху, которую проглотил с персиком, и маленьких мальчиков на трёхколесных велосипедах в Сент-Луисе, и родинку на шее Гровера, и товарный вагон из Лакавонны номер шестнадцать тысяч триста пятьдесят шесть на запасном пути под Галфпортом. Однажды в Норфолке австралийский солдат, отплывавший во Францию, спросил у меня дорогу; я помню его лицо.
Он вглядывался, ища ответа, в тень на лице Бена, а потом обратил лунно-яркие глаза на площадь.
И на мгновение всё серебряное пространство заполнилось тысячами образов его и Бена. На углу Академи-стрит Юджин смотрел на себя, идущего к площади; у ратуши он широко шагал, высоко поднимая колени; на краю крыльца он стоял, населяя ночь неисчислимым утраченным легионом самого себя — тысячами фигур, которые приходили, которые исчезали, которые переплетались и перемещались в бесконечном изменении и которые оставались неизменным им самим.
И по всей площади сплетённая из утраченного времени яростная яркая орда Бенов сходила и сходила с бессмертной прялки. Бен в тысячах мгновений шагал по площади утраченных лет, забытых дней, ускользнувших из памяти часов, рыскал у залитых луной фасадов, скрывался, возвращался, покидал и встречал себя, был одним и многими — бессмертный Бен в поисках утраченных мёртвых желаний, конченных дел, ненайденной двери, неизменный Бен, умножающийся в тысячах фигур, у всех кирпичных фасадов, входящий и выходящий.
Пока Юджин следил за армией себя и Бенов, которые не были призраками и которые были утрачены, он увидел, как он — его сын, его мальчик, его утраченная и девственная плоть — прошёл мимо фонтана, сгибаясь под тяжестью набитой парусиновой сумки, и направился быстрой подсеченной походкой мимо мастерской Ганта к Негритянскому кварталу в юной нерождённой заре. И когда он проходил мимо крыльца, с которого смотрел, он увидел утраченное детское лицо под мятой рваной кепкой, одурманенное магией неуслышанной музыки, слушающее далеко лесную песню рога, безъязыкий, почти уловленный пароль. Быстрые мальчишечьи руки складывали свежие газеты, но сказочное утраченное лицо промелькнуло мимо, завороженное своими песнопениями.
Юджин прыгнул к перилам.
— Ты! Ты! Мой сын! Моё дитя! Вернись! Вернись!
Его голос задохнулся у него в горле, мальчик ушёл, оставив воспоминание о своём зачарованном слушающем лице, которое было обращено к потаённому миру. Утрата! Утрата!
Теперь площадь заполнилась их утраченными яркими образами, и все минуты утраченного времени собрались и замерли. Потом, отброшенная от них со скоростью снаряда, площадь, стремительно уменьшаясь, унеслась по рельсам судьбы и исчезла со всем, что было сделано, со всеми забытыми образами его самого и Бена.
И перед ним предстало видение сказочных утраченных городов, погребённых в движущихся наносах Земли — Фивы семивратные, все храмы Давлиды и Фокиды266 и вся Энотрия267 вплоть до Тирренского залива. Он увидел в погребальной урне Земли исчезнувшие культуры — странное бескорневое величие инков268, фрагменты утраченных эпопей на кносских черепках269, погребённые гробницы мемфисских270 царей и властный прах, запеленутый в золото и гниющее полотно, — мёртвый, вместе с тысячью богов-животных, с немыми непробуженными ушебти в их кончившейся вечности.
Он видел миллиард живых и тысячи миллиардов мёртвых: моря иссушались, пустыни затоплялись, горы тонули, боги и демоны приходили с юга, правили над краткими вспышками веков и исчезали, обретая своё северное сияние смерти — бормочущие, пронизанные отблесками смерти сумерки завершённых богов.