Иногда она чувствовала себя плохо и не вставала с постели. Тогда Элиза сама относила ей завтрак, обед и ужин и была с ней очень ласкова.
Изо дня в день девушка качалась всю ненастную осень напролёт. Юджин слышал, как её широкие подошвы ритмично ударяются в пол, непрерывно раскачивая качалку. Звали её миссис Морган.
Как-то, когда он подкладывал новые потрескивающие куски угля на рдеющую массу в камине, в гостиную вошла Элиза. Миссис Морган продолжала невозмутимо качаться. Элиза немного постояла у огня, задумчиво поджав губы и спокойно сложив руки на животе. Она посмотрела в окно на обложенное тучами небо, на обнаженную пустую улицу, где бушевал ветер.
— Вот что я вам скажу, — начала она. — Зима обещает быть трудной для бедняков.
— Да, мэм, — угрюмо ответила миссис Морган и продолжала качаться.
Элиза ещё немного помолчала.
— Где ваш муж? — спросила она потом.
— В Севире, — сказала миссис Морган. — Он служит на железной дороге.
— Что? Что? Что? — комично зачастила Элиза. — Служит на железной дороге, вы сказали? — резко спросила она.
— Да, мэм.
— Что-то мне странно, что он ни разу вас не навестил, — сказала Элиза с колоссальной обличающей безмятежностью. — По-моему, так поступают только самые никудышные мужчины.
Миссис Морган ничего не сказала. Её смоляно-чёрные глаза поблескивали, отражая пламя камина.
— Есть у вас деньги? — спросила Элиза.
— Нет, мэм, — сказала миссис Морган.
Элиза стояла монументально, наслаждаясь теплотой огня, поджимая губы.
— Когда вы ждёте ребёнка? — спросила она вдруг.
Сначала миссис Морган ничего не ответила. Она продолжала качаться.
— Да уж, пожалуй, меньше месяца осталось, — сказала она потом.
Она с каждой неделей становилась всё толще и толще.
Элиза нагнулась и задрала юбку, открыв по самое колено ногу в бумажном чулке, вздутом от заправленных в него фланелевых панталон.
— Фью-у! — воскликнула она с игривым смущением, заметив, что Юджин смотрит на неё во все глаза. — Отвернись, милый, — приказала она, хихикнув, и провела пальцем по носу. Сквозь вязку чулка смутно просвечивала зелень туго свернутой пачки банкнот. Она вытащила их.
— Ну, пожалуй, без денег вам не обойтись, — сказала Элиза, отделяя от пачки две десятидолларовые бумажки и отдавая их мисис Морган.
— Спасибо, сударыня, — сказала миссис Морган, беря деньги.
— И можете остаться здесь, пока совсем не оправитесь, — сказала Элиза. — Я знаю хорошего доктора.
— Мама, ради всего святого! — бесилась Хелен. — Откуда ты только выкапываешь всех этих людей.
— Боже милосердный! — вопил Гант. — Ну, все у тебя побывали: слепые, хромые, сумасшедшие, шлюхи и подзаборники. Они все сюда собираются.
Тем не менее теперь при виде миссис Морган он всегда отвешивал ей глубокий поклон и говорил с самой изысканной любезностью:
— Как поживаете, сударыня?
Хелен же он сказал:
— А знаешь что — она красивая девушка.
— Хахахаха! — ироническим фальцетом засмеялась Хелен и ткнула его пальцем под ребро. — Ты и сам бы с ней не прочь, а?
— Чёрт подери! — сказал он благодушно, облизнув большой палец, и хитро ухмыльнулся в сторону Элизы. — Прямо яблочки, что верно, то верно.
Элиза горько улыбнулась над стреляющим жиром.
— Хм! — сказала она презрительно. — Мне всё равно, сколько их у него там. Нет дурака глупее старого дурака. Только не очень-то много о себе воображай. В эту игру могут играть и двое.
— Хахахаха! — визгливо засмеялась Хелен. — А она разозлилась!
Хелен часто уводила миссис Морган в гантовский дом и кормила её на убой. Кроме того, она приносила ей из города в подарок конфеты и душистое мыло.
Когда начались роды, они позвали Макгайра. Юджин внизу слышал приглушённую суматоху в верхней комнате, тихие стоны, а потом пронзительный вопль. Элиза в большом волнении не снимала кипящих чайников с газового пламени плиты. Время от времени она кидалась наверх с кипящим чайником, а минуту спустя возвращалась, медленно спускаясь по лестнице, останавливаясь на ступеньках и прислушиваясь.
— В конце-то концов, — сказала Хелен, беспокойно переставляя чайники с места на место, — что мы о ней знаем? Никто же не может утверждать, что у неё нет мужа, верно? Пусть-ка попробуют! Люди не имеют права говорить такие вещи! — раздражённо крикнула она неведомым клеветникам.
Был вечер. Юджин вышел на веранду. Воздух был морозным, прозрачный, не очень холодный, над чёрной громадой восточных гор и по всей великой чаше неба далёкие яркие звёзды мерцали, точно драгоценные камни. В соседних домах ярко горел свет — так ярко и жёстко, будто его вырезали из холодного алмаза. Над широкими дворами веяло тёплым ароматом рубленых бифштексов и жареного лука. У перил веранды стоял Бен, опираясь на полусогнутую ногу, и курил долгими, глубокими затяжками. Юджин подошёл и встал рядом с ним. Они услышали вопль наверху. Юджин хихикнул и снизу вверх посмотрел на худую маску из слоновой кости. Бен резко занёс белую руку, чтобы ударить его, но тут же опустил с презрительным хмыканьем и чуть-чуть улыбнулся. Вдалеке, на вершине Бердсай, дрожали слабые огни в замке богатого еврея. А на соседних улицах поднимался лёгкий туман ужинов и слышались далёкие морозные голоса.
Глубокое лоно, тёмный цветок. Скрытое. Тайный плод, краснее сердца, вскормленный алой индейской кровью. Извечная ночная тьма лона, тайно расцветающая жизнью.
Миссис Морган уехала через две недели после того, как родился её ребёнок. Это был маленький смуглый мальчик с чёрным хохолком, как у эльфа, и очень чёрными блестящими глазами. Он был похож на маленького индейца. При прощании Элиза дала миссис Морган двадцать долларов.
— Куда вы едете? — спросила она.
— У меня родные в Севире, — сказала миссис Морган.
Она ушла по улице, держа в руке дешёвый чемодан из поддельной крокодиловой кожи. Младенец, поматывая головкой над её плечом, весело смотрел назад яркими чёрными глазками. Элиза помахала ему и улыбнулась дрожащей улыбкой; она вошла в дом, шмыгая носом, с увлажнившимися глазами.
«Зачем она приезжала в «Диксиленд"?» — недоумевал Юджин.
Элиза была очень добра к усатому низенькому человеку. У него была жена и девятилетняя дочка. Он был метрдотелем и не мог найти работу — он оставался в «Диксиленде», пока не задолжал ей больше ста долларов. Но он аккуратно щипал растопку и носил уголь на второй этаж; а кроме того, он подправлял и подкрашивал в доме всё, что следовало подправить и подкрасить.
Элиза питала к нему большую симпатию; он был, как она выражалась, «хорошим семьянином». Ей нравились домоседы, ей нравились домашние, прирученные мужчины. Низенький человек был очень добрым и очень ручным. Юджину он нравился, потому что умел варить прекрасный кофе. Элиза никогда не напоминала ему о деньгах. В конце концов он устроился на работу в отель «Алтамонт» и переселился туда. Он заплатил Элизе всё, что был ей должен.
Юджин долго задерживался в школе и возвращался домой в три-четыре часа дня. Иногда он приходил в «Диксиленд», когда уже смеркалось. Элиза сердилась на эти задержки и ставила перед ним обед, перестоявшийся и пересохший в духовке: густой овощной суп с капустой, бобами и помидорами, блестевший большими кружками жира, разогретую говядину, свинину или курицу, тарелку, полную холодной фасоли, поджаренный хлеб, салат из сырой капусты и кофе.
Но школа стала средоточием его чувств и жизни, а Маргарет Леонард — его духовной матерью. Он больше всего любил бывать там именно в дневные часы, когда ученики расходились и он мог свободно бродить по старому дому и под певучим величием деревьев, наслаждаясь гордым безлюдьем прекрасного холма, чистым дождем желудей на ветру, горьковатым дымом сжигаемых листьев. Он читал с волчьей жадностью, пока Маргарет не натыкалась на него и не гнала его в рощу или на баскетбольную площадку возле ворот, позади резиденции епископа Рейпера. Там, пока небо на западе наливалось багрянцем, он мчался через площадку к щиту, откидывал мяч товарищу и наслаждался своей всё возрастающей быстротой, ловкостью и меткостью бросков по корзине.
Маргарет Леонард следила за его здоровьем ревниво, почти с болезненным страхом, и постоянно предостерегала его против ужасных последствий невнимания к физической крепости, когда требуются годы, чтобы восстановить то, чем легкомысленно пренебрегали.
— Послушай, мальчик, — начинала она тихим напряжённым голосом, останавливая его. — Зайди сюда на минуту. Мне надо поговорить с тобой.
Немного испуганный и очень нервничая, он садился возле неё.
— Сколько часов ты спишь? — спрашивала она.
Он с надеждой отвечал, что девять — время, по-видимому, достаточное.
— Ну, так спи по десять, — строго приказывала она. — Послушай, Джин, ты просто не имеешь права рисковать своим здоровьем. Поверь, я знаю, о чём говорю. Мне пришлось долго расплачиваться. Без здоровья человек в этом мире ни к чему не пригоден.
— Но я хорошо себя чувствую, — отчаянно возражал он, пугаясь. — У меня ничего не болит.
— Ты не очень силён, мальчик. Тебе надо нарастить мясо на кости. Меня беспокоят вот эти круги у тебя под глазами. Ты соблюдаешь режим?
Он ничего не соблюдал. Он ненавидел всякий режим. Волнения, суматоха, постоянные нарастающие кризисы в доме Ганта и в доме Элизы держали его в непрерывном возбуждении. Упорядоченная размеренная домашняя жизнь была ему неизвестна. Он отчаянно боялся правильного распорядка дня. Для него это означало скуку и бессмыслицу. Он любил полуночничать.
Но ей он послушно обещал, что будет соблюдать режим: вовремя есть, вовремя спать, вовремя заниматься и гулять.
Он всё ещё не научился быть своим в компании одноклассников. Он всё ещё не доверял им, боялся их и не любил.
Физическая агрессивность мальчишеской жизни была ему отвратительна, но, зная, что Маргарет следит за ним, он отчаянно кидался на площадку, где его хрупкую силу сокрушала лавина сильных ног, тяжёлые толчки сильных тел; но, весь в синяках, с тоскливо ноющим сердцем, он вскакивал и вновь присоединялся к водовороту дюжей стаи. День за дн