Они были знакомы и раньше. За несколько лет до этого он недолго жил в Алтамонте в качестве местного агента нанимавшей его великой и гуманной корпорации — «Федеральной компании кассовых аппаратов». С тех пор он успел побывать в разных частях страны, творя волю своего господина и всюду неся с собой благую весть благоденствия и бережливости. Теперь он жил в южнокаролинском городке, с сестрой и престарелой матерью, чьи телесные недуги отнюдь не лишили её аппетита. Он преданно любил обеих и щедро о них заботился. «Федеральная компания кассовых аппаратов», тронутая его преданностью делу, вознаградила его солидным жалованьем. Фамилия его была Бартон. Бартоны жили, ни в чём себе не отказывая.
Хелен вернулась домой неожиданно, как любили возвращаться все Ганты. Как-то вечером она внезапно предстала перед близкими на кухне «Диксиленда».
— Здравствуйте, все! — сказала она.
— Г-г-осподи помилуй! — не сразу отозвался Люк. — Кого я вижу!
Они горячо расцеловались.
— Подумать только! — воскликнула Элиза, ставя утюг на доску, и пошатнулась в попытке одновременно пойти в две противоположные стороны. Они обнялись. — А я как раз подумала, — сказала Элиза, немного успокоившись, — что ничуть не удивлюсь, если ты сейчас войдёшь. У меня было предчувствие, не знаю, как вы иначе назовёте…
— О господи! — застонала дочь добродушно, но с некоторым раздражением. — Не заводи эту пентлендовскую чертовщину! У меня от неё волосы дыбом встают.
Она бросила на Люка комически молящий взгляд. Подмигнув ей, он разразился идиотским смехом и принялся щекотать Элизу.
— Отстань! — взвизгнула она.
Он захлебнулся хохотом.
— Знаешь ли, милый! — сказала она ворчливо. — По-моему, ты сумасшедший. Хоть присягнуть!
Хелен засмеялась хрипловатым смехом.
— Ну, — сказала Элиза, — а как там Дейзи и дети?
— Всё как будто хорошо, — сказала Хелен устало. — Господи, спаси меня и помилуй! — рассмеялась она. — В жизни не видела такой чумы! На одни подарки и игрушки я истратила не меньше пятидесяти долларов! И мне даже «спасибо» не сказали. Дейзи принимает всё, как должное. Эгоизм! Эгоизм! Эгоизм!
— Подумать только! — сказал преданный Люк.
Она была на редкость хорошей девушкой.
— За всё, чем я пользовалась у Дейзи, я платила, можете не сомневаться! — сказала она резко, с вызовом. — Я старалась бывать у них как можно меньше. Почти всё время я проводила у миссис Селборн. И у неё же почти всегда обедала и ужинала.
Её жажда независимости стала больше, потребность иметь тех, кто бы зависел от неё, обострилась. Она воинственно отрицала, что может быть кому-то обязана. Она всегда давала больше, чем брала.
— Ну, теперь всё, — сказала она немного спустя, стараясь скрыть жадную радость.
— С чем? — спросил Люк.
— Я наконец решилась, — сказала она.
— Ох! — вскрикнула Элиза. — Ты замуж вышла?
— Нет ещё, — сказала Хелен, — но скоро выйду.
И она рассказала им о мистере Хью Т. Бартонс, коммивояжере фирмы кассовых аппаратов. Она говорила о нём с симпатией и уважением, но без большой любви.
— Он на десять лет старше меня, — сказала она.
— Ну, — сказала Элиза задумчиво и помяла губами. — Иногда из таких выходят самые лучшие мужья. — Потом она спросила: — А недвижимость у него есть?
— Нет, — сказала Хелен, — они проживают всё, что он зарабатывает. Они живут на широкую ногу. У них в доме всегда не меньше двух служанок. Старуха сама ни к чему не притрагивается.
— А где вы будете жить? — резко спросила Элиза. — С ними вместе?
— Ну конечно, нет! Ну конечно, нет! — сказала Хелен медленно и выразительно. — Боже великий, мама! — раздражённо продолжала она. — Я хочу, чтобы у меня был свой дом. Неужели ты не можешь этого понять? Всю жизнь я заботилась о других. Теперь я хочу, чтобы другие поработали на меня. И родственники по мужу мне под одной со мной крышей не нужны. Нет уж, сэр! — сказала она выразительно.
Люк нервно грыз ногти.
— Ну, он п-п-получает редкую д-девушку, — сказал он. — Надеюсь, он способен это понять.
Растроганная, она подчёркнуто и иронически засмеялась.
— Во всяком случае, один поклонник у меня есть, верно? — сказала она и серьёзно поглядела на него ясными любящими глазами. — Спасибо, Люк. Ты один всегда принимаешь к сердцу интересы семьи.
Её крупное лицо на мгновенье стало безмятежным и радостным. Оно оделось великим покоем — лучезарная благопристойная красота зари и дождевых струй. Её глаза были сияющими и доверчивыми, как у ребёнка. В ней не таилось никакого зла. Она ничему не научилась.
— Ты сказала своему отцу? — спросила Элиза затем.
— Нет, — ответила она не сразу. — Ещё нет.
Они в молчании думали о Ганте и удивлялись. Она его покидала — это было чудом.
— Я имею право на собственную жизнь, — сказала Хелен сердито, словно кто-то оспаривал это право. — Не меньше всех остальных. Боже великий, мама! Вы с папой уже прожили свою жизнь — неужели ты не понимаешь? Ты считаешь, что так и нужно, чтобы я ухаживала за ним до скончания века? Ты так считаешь? — Её голос истерически поднялся.
— Да нет. Я и не думала говорить… — начала Элиза растерянно и примирительно.
— Ты всю свою жизнь д-думала о д-других, а не о себе, — сказал Люк. — В этом всё дело. Они этого не ценят.
— Ну, так больше я не буду. И это точно! Нет и нет! Я хочу иметь свой дом и детей. И они у меня будут! — добавила она вызывающе. И тут же добавила нежно: — Бедный папа! Что он скажет?
Он не сказал почти ничего. Когда прошло первое удивление, Ганты быстро вплели новое событие в ткань своей жизни. Необъятная перемена растянула их души, ввергая в угрюмое забвение.
Мистер Хью Бартон приехал в горы посетить своих будущих родственников. К величайшему их восторгу, он приехал, блаженствуя в длинном гоночном пыльно-коричневом «бьюике» выпуска 1911 года. Он приехал в вихре бензиновых паров под рёв мощного мотора. Он вышел, высокий, элегантный, диспептический, худой почти до истощения в щегольском и безукоризненно свежем костюме. Он неторопливо и критически оглядел автомобиль, медленно стягивая перчатки. Из уголка его мрачно-насмешливого рта торчала длинная сигара. Потом, всё так же неторопливо, он снял с головы серое сомбреро, вместимостью в десять галлонов — это была единственная странная деталь его в остальном безупречного костюма — и по очереди осторожно потряс каждой ногой, чтобы расправились складки на брюках. Но складок и так не было. Потом он неторопливо пошёл по дорожке к «Диксиленду», где собрались все Ганты. Не спеша приближаясь, он спокойно вынул сигару изо рта и аккуратно держал её двумя пальцами худой волосатой трясущейся руки. Баловной ветерок приподнимал его жидкие лёгкие чёрные волосы, нарушая их элегантность. Он узрел свою наречённую и с достоинством сардонически улыбнулся ей всеми крупными самородками золотых зубов. Они поздоровались и поцеловались.
— Моя мама, Хью, — сказала Хелен.
Хью Бартон медленно, любезно перегнул свой тонкий стан. Он устремил на Элизу острый проницательный взгляд, смутивший её. Его губы снова изогнулись во внушительной сардонической улыбке. Все почувствовали, что сейчас он скажет что-то очень, очень важное.
— Как поживаете? — спросил он и протянул ей руку.
Тут все почувствовали, что Хью Бартон сказал что-то очень, очень важное.
С той же неторопливой внушительностью он поочередно поздоровался со всеми остальными. Они были несколько подавлены его величественностью. Однако Люк не выдержал и воскликнул:
— Вы п-п-получаете з-замечательную девушку, мистер Б-б-артон!
Хью Бартон медленно повернулся к нему и пронзил его проницательным взглядом.
— Да, я думаю, — сказал он серьёзно. Голос у него был низкий, неторопливый, внушительно резкий. Он «продавал себя».
В наступившем неловком молчании он повернулся к Юджину с дружеской улыбкой.
— Сигару? — спросил он, доставая чистыми подёргивающимися пальцами три длинные очень тёмные сигары из жилетного кармана и предлагая их.
— Спасибо, — сказал Юджин с развязной ухмылкой. — Я предпочитаю сигареты.
Он достал из кармана коробку «Кэмел», Хью Бартон серьёзно предложил ему зажжённую спичку.
— Почему вы носите такую большую шляпу? — спросил Юджин.
— Психологический момент, — сказал он. — Развязывает клиентам язык.
— Ну, скажу я вам! — засмеялась Элиза. — Очень ловко, а?
— Конечно! — сказал Люк. — Это настоящая реклама! Реклама — двигатель торговли!
— Да, — сказал мистер Бартон медленно. — Надо уметь схватить психологию клиента.
Это было словно описание сдержанного разбоя и умеренного грабежа.
Он им очень понравился. Они все вошли в дом.
Матери Хью Бартона исполнилось семьдесят четыре года, но она была сильна, как здоровая пятидесятилетняя женщина, и ела за двух сорокалетних. Это была могучая старуха, шести футов ростом, ширококостая, как мужчина, с чувственным и самодовольным лицом, с тяжёлым подбородком и превосходным жевательным аппаратом из крепких жёлтых лошадиных зубов. Загляденье было смотреть, как она расправляется с кукурузными початками. Небольшой паралич слегка сковал её язык, так что она говорила неторопливо, внушительно отчеканивая каждое слово. Этот недостаток, который она тщательно скрывала, не только не уменьшил, но наоборот, увеличил непререкаемую весомость её воззрений — она была ярой республиканкой (в память своего почившего супруга) и проникалась свирепой неприязнью ко всем, кто оспаривал её политические суждения. Если ей перечили или что-то ей не нравилось, грозовая туча досадливого раздражения сметала тяжёлое добродушие с её лица, огромная нижняя губа развёртывалась, как маркиза над витриной. Но когда она медленно шествовала, сжимая в большой руке тяжёлую палку, на которую опиралась всем своим весом, она выглядела величественно.
— Она дама, настоящая дама, — говорила Хелен с гордостью. — Это сразу видно. Она знакома со всеми лучшими людьми.
Сестра Хью Бартона, миссис Женевьева Уотсон, была желтолицей женщиной тридцати восьми лет, высокой, похожей на коноплянку, тощей, как её брат, диспептичной и крайне элегантной. Разведённый Уотсон привлекал внимание тем, что всяких упоминаний о нём тщательно избегали: раза два его имя вызывало тяжеловесное смущение, похоронную тишину и невнятную ссылку на восточное распутство.