Джулиус Артур промчался в автомобиле вниз по холму, отвозя домой своего отца. Он косо ухмыльнулся и помахал рукой. Преуспевающий адвокат с любопытством повернул ван-дейковское пухлое лицо на сухой шее. Он не улыбнулся.
В «Брауншвейге» негритянка несколько раз ударила в японский гонг. На террасе раздалось шарканье; игроки в крокет побросали молотки и быстро направились к дому. Пратт наматывал шланг на деревянную катушку.
На неторопливый звон колокола белтоновские постояльцы, толкаясь, ринулись к двери. Вскоре раздался стук тяжёлых тарелок и громкое чавканье многих ртов. Постояльцы на крыльце «Диксиленда» стали качаться быстрее, недовольно бормоча.
Юджин разговаривал с Лорой в сгущающейся тьме, закутывая свою боль покровом высокомерия и равнодушия. Лицо Элизы — белый мазок в темноте — возникло за сетчатой дверью.
— Идите сюда, миссис Гант, подышите воздухом, — сказала Лора Джеймс.
— Да что вы, детка. Я сейчас не могу. Кто это с вами? — воскликнула она в явном волнении и приоткрыла дверь. — А! Э? Вы не видели Джина? Это Джин?
— Да, — сказал он. — В чём дело?
— Пойди-ка сюда на минутку, милый, — сказала она.
Он вошёл в холл.
— Что случилось? — спросил он.
— Подумать только, сын! Я прямо не знаю. Ты должен что-нибудь сделать, — прошептала она, выгибая руки.
— Да в чём дело, мама? О чём ты говоришь? — раздражённо воскликнул он.
— Ну… Только что позвонил Жаннадо. Твой отец опять запил и идёт сюда. Детка! Он может натворить бог знает что. А у меня полон дом людей. Он разорит нас. — Она заплакала. — Попробуй остановить его. Уговори его как-нибудь. Отведи его на Вудсон-стрит.
Он быстро взял шляпу и выбежал в дверь.
— Куда вы идёте? — спросила Лора Джеймс. — Разве вы не будете ужинать?
— Мне надо в город, — сказал он. — Я скоро вернусь. Вы подождёте меня?
— Да, — сказала она.
Он выскочил на дорожку как раз в тот момент, когда его отец, пошатываясь, вошёл в калитку и побрёл вдоль высокой зелёной изгороди, которая отделяла «Диксиленд" от обширного двора прокуратуры. Гант выписывал губительные петли среди лилий бордюра, потом через газон направился к веранде. На нижней ступеньке он споткнулся, выругался и растянулся на лестнице. Юджин бросился к нему и, почти протащив огромное пьяное тело по ступенькам, с трудом поставил его вертикально. Постояльцы сбились в кучку, испуганно задвигав стульями. Он приветствовал их презрительным воющим хохотом:
— А, вы здесь? Я говорю, вы здесь? Подлейшие из подлых, пансионные свиньи! Боже милосердный! Какая насмешка судьбы! Насмешка природы! Вот до чего дошло дело.
Он разразился громким безумным смехом.
— Папа! Пойдём! — тихо сказал Юджин.
Он осторожно потянул отца за рукав. Гант одним взмахом руки отшвырнул его на другой конец веранды. Когда он снова бросился к нему, Гант замахнулся на него, но он без труда увернулся от огромного кулака и подхватил в объятия потерявшее равновесие тело. Потом быстро, прежде чем Гант успел опомниться, он потащил его к сетчатой двери, поддерживая сзади. Постояльцы бросились врассыпную, как воробьи. Но Лора Джеймс оказалась у двери раньше него. Она распахнула её.
— Уйдите! Уйдите! — восклицал он, вне себя от стыда и гнева. — Не вмешивайтесь в это! — Он презирал её сейчас за то, что она видит его боль.
— Нет, разрешите мне помочь вам, милый! — прошептала Лора Джеймс. На её глазах стояли слёзы, но она не боялась.
Отец и сын кучей ввалились в тёмный холл. Элиза, плача и размахивая руками, шла впереди.
— Веди его сюда. Веди его сюда, — шепнула она, указывая на большую спальню в дальнем конце коридора. Юджин протолкнул отца мимо тупика ванной и опрокинул его на скрипящие пружины железной кровати.
— Проклятый негодяй! — завопил Гант, стараясь дотянуться до него длинной рукой. — Пусти, не то я тебя убью!
— Ради бога, папа! — сердито уговаривал он. — Успокойся. Тебя по всему городу слышно.
— К чёрту их всех! — взревел Гант. — Горные свиньи — вот они кто, жиреющие на крови моего сердца. Они меня доконали, бог свидетель.
В дверях появилась Элиза с лицом, перекошенным от плача.
— Сын, заставь же его замолчать! — сказала она. — Он нас разорит. Он их всех распугает.
Увидев Элизу, Гант попытался встать. Её белое лицо привело его в исступление.
— Вот оно! Вот! Вот! Ты видишь? Адское лицо, которое мне так хорошо знакомо, злорадно торжествует над моими горестями. Погляди на него! Погляди! Видишь эту злобную хитрую улыбку? Грили, Уилл, Боров! Старый майор! Всё достанется сборщику налогов, а я умру в грязной канаве.
— Если бы не я, — начала уязвленная Элиза, — вы бы давно там умерли!
— Мама, ради бога! — вскричал Юджин. — Не стой здесь и не разговаривай с ним. Разве ты не видишь, как это на него действует! Сделай что-нибудь, ради всего святого! Пошли за Хелен! Где она?
— Я положу этому конец! — завопил Гант и, пошатываясь, встал на ноги. — Теперь я один буду хозяином!
Элиза исчезла.
— Да, сэр, да, папа. Всё будет хорошо, — уговаривал Юджин, снова толкая его на постель. Он быстро опустился на колени и принялся стаскивать мягкий сапог Ганта, продолжая успокаивающе бормотать: — Да, сэр. Мы сейчас дадим вам горячего супчику и мигом уложим вас в постель. Всё будет хорошо. — Сапог оказался у него в руках, и он отлетел в другой конец комнаты, чему немало помог яростный пинок Ганта.
Гант поднялся на ноги и, на прощанье пнув упавшего сына ещё раз, качнулся к двери. Юджин вскочил и прыгнул за ним. Оба они тяжело ударились о шершавую штукатурку стены. Гант ругался, неуклюже замахиваясь на своего мучителя. Вошла Хелен.
— Деточка! — заплакал Гант. — Они хотят убить меня. О Иисусе, сделай что-нибудь, чтобы спасти меня, или я погиб.
— А ну ложись в постель! — строго приказала она. — Не то я тебе голову оторву!
Он покорно позволил отвести себя назад к кровати и раздеть. Через несколько минут Хелен уже сидела возле него с миской горячего супа. Он смущённо улыбался, а она совала ложку в его открытый рот. Она засмеялась — почти счастливо, — вспоминая утраченные, невозвратимые годы. Внезапно, уже засыпая, он приподнялся с подушек и, глядя прямо перед собой, выкрикнул с диким ужасом:
— Это рак? Скажи, это рак?
— Т-ш! — приказала она. — Нет. Конечно, нет! Не говори глупостей.
Он в изнеможении опустился на подушки, закрыв глаза. Но они знали, что это так. От него скрывали. Страшное название его болезни не произносил никто, кроме него самого. В глубине души он знал то, что знали они все, о чём никогда не говорили при нём — что это рак. Весь день, уставившись перед собой неподвижными от страха глазами, Гант сидел среди своих плит, как разбитая статуя, и пил. Это был рак.
Правая рука Юджина сильно кровоточила у запястья, там, где отец всей тяжестью прижал её к стене.
— Иди смой кровь, — сказала Хелен. — Я её забинтую.
Он вошёл в тёмную ванную и подставил руку под струю тепловатой воды. Его сердце было исполнено тихого отчаяния, усталого успокоения, которое окутало этот дом смерти и буйства, которое, словно лёгкий всепроникающий ветерок, струилось по тёмным коридорам, тихо изливая на всё успокоение и усталость. Постояльцы, как глупые овцы, убежали в два дома напротив; они там поужинали и теперь перешёптывались там на верандах. И то, что их не было, приносило Юджину покой и облегчение, как будто с него спали тяжёлые оковы. Элиза в кухонном чаду негромко плакала над пропавшим ужином; он увидел чёрную грустную безмятежность лица негритянки. Он медленно прошёл по холлу, обмотав руку носовым платком. Его внезапно охватило спокойствие, которое приходит с отчаянием. Разящий меч проник глубоко под хрупкую броню его гордости. Сталь рассекла его тело, вонзилась в сердце. Но под бронёй он обрёл себя. Можно познать только себя. Можно отдать только себя. Не больше. Он был тем, чем он был, — уклончивость и притворство ничего не прибавят к тому, что он есть. И он радовался всем сердцем.
У двери, в темноте, он нашёл Лору Джеймс.
— Я думал, вы ушли с остальными, — сказал он.
— Нет, — сказала Лора Джеймс. — Как ваш отец?
— Всё хорошо. Он заснул, — ответил он. — Вы что-нибудь ели?
— Нет, — сказала она. — Мне не хотелось.
— Я принесу чего-нибудь из кухни, — сказал он. — Там всего много. — Секунду спустя он добавил: — Извините, Лора.
— За что? — спросила она.
Он расслабленно прислонился к стене — её прикосновение лишило его сил.
— Юджин! Мой милый! — сказала она, притянула его опущенное лицо к своим губам и поцеловала. — Мой милый, мой любимый, не смотрите так.
Его сопротивление растаяло. Он схватил её маленькие руки, сжал их в горячих пальцах, пожирая поцелуями.
— Милая Лора! Милая Лора! — говорил он прерывающимся голосом. — Моя милая, моя прекрасная Лора! Моя чудесная Лора! Я люблю вас, я люблю вас. — Слова рвались из его сердца, бессвязные, ничего не стыдящиеся, пенным потоком прорываясь сквозь разбитые плотины гордости и молчания. Они прильнули друг к другу в темноте, их мокрые лица соприкасались, губы прижались к губам, запах её духов пьяно ударил ему в голову, её прикосновение пронизало его тело жаром волшебства; он ощущал нажим её узких упругих грудей с ужасом, словно он её обесчестил, с мучительным воспоминанием о грязи, в которой он вывалялся.
Он зажал в ладонях её маленькую изящную головку, царственно обвитую толстым обручем золотых волос, и сказал слова, которых не говорил ещё никогда, — слова признания, исполненные любви и смирения.
— Не уезжай! Не уезжай! Пожалуйста, не уезжай! — просил он. — Не оставляй меня, милая. Пожалуйста.
— Ш-ш! — прошептала она. — Я не уеду. Я люблю тебя, милый.
Она увидела окровавленный платок на его руке и с нежными тихими возгласами принялась лечить её. Она принесла из своей комнаты йод и кисточкой осторожно смазала кожу около саднящей ранки. Она забинтовала ему руку чистой полоской материи, оторванной от старой кофточки и слабо пахнущей тонкими духами. Потом они сидели на качелях. Дом в темноте казался спящим. Вскоре из его тихих глубин появились Хелен и Элиза.