— Вот, смотри, сейчас ты просто ответил, хотя и не полно, — назидательно начала я.
Илья засмеялся.
— Милая, если я буду тебе отвечать полно, ничем хорошим это не кончится.
— Почему? — ухватилась я за соломинку.
— Знаешь, как дети говорят?
Я сморщилась. Не люблю капусту, ни в еде, ни в разговоре.
— Ну и ладно! — скрестила руки на груди, задрала нос кверху. — Подумаешь, не больно то и хотелось.
— А по-моему как раз наоборот.
Он прищурился, став серьезным, ненадолго о чем-то задумался, пристально вгляделся в мое лицо, а потом… с ним произошло нечто ужасное. То, что всего пару дней назад заставило бы меня завизжать и убежать подальше. Одежда на нем намокла и облепила все тело, кожа неестественно покраснела, затем побледнела и напоследок приобрела мертвенный синий оттенок. Глаза потеряли свою яркость и ввалились в глазницы. Вокруг губ и носа появились темные разводы. Передо мной сидел труп, и грудь его не вздымалась как раньше, но он все так же прищурено изучал мое лицо. Я подавила выросший где-то внутри приступ паники. Сидеть, Машка! Сама напросилась.
Я медленно потянула руку к его лицу. На этот раз ладонь коснулась ледяной на ощупь кожи. Я осторожно убрала со лба и щек прилипшие мокрые пряди, с них на пальцы начала стекать вода. Илья перестал щуриться, он склонил голову набок и странно смотрел на меня. Внешний облик его снова начал меняться. Коже вернулся естественный цвет, заработали легкие, одежда высохла. Я прочертила контуры его подбородка. Парень теплел прямо под моими прикосновениями. Я осторожно провела по его шее, спустилась на грудь. Подушечки моих пальцев растворяли белую рубашку, так что когда я достигла живота, торс Ильи был полностью обнажен.
Стало трудно дышать. Тело его было потрясающе красиво или это всего лишь казалось, в конце концов, меня сложно назвать не заинтересованной стороной. Я остановилась, поглубже вздохнула и взглянула в зеленые глаза. Они искрились весельем и какими-то еще незнакомыми мне эмоциями. Он ждал, а я не знала, как быть. Пальцы подрагивали на его талии, словно в месте соприкосновения проходили тысячи маленьких электрических зарядов. Замешательство длилось недолго. Я вдруг почувствовала себя удивительно смелой и последовала в своем эксперименте дальше, точнее ниже. И будь, что будет.
Ткань брюк на поясе оказалась мягкой, приятной. Там где проходили мои пальцы, она менялась, превращаясь в обыкновенные джинсы. Я закусила губу и улыбнулась шутке хранителя. Он играл со мной, и мне нравилась эта игра. Сердце в груди отбивало бешеный ритм. Я очертила колено и двинулась к ступням, которые из-за его излюбленной позы по-турецки находились в непосредственной близости от…
— Маш, ты чего не спишь? — от неожиданности я отдернула руку.
Танька с грохотом распахнула балконную дверь, подошла и, склонившись, стала разглядывать стену, к которой прислонился хранитель.
— Ты чего тут сидишь разглядываешь?
Илья встал, перешел ко мне за спину и, низко склонившись, прошептал в самое ухо:
— Спи, девочка.
Он исчез, а я осталась наедине с сестренкой, которая возвышалась надо мной, недоуменно подняв брови.
— Машуль, у тебя все хорошо? Ты последнее время сама не своя.
— Тань, я тебя люблю, но не сейчас, — подавив вздох разочарования, я поднялась на ноги.
— Ты повторяешься. Я же волнуюсь. Точно все хорошо?
Я кивнула и ободряюще улыбнулась сестре.
— Иди ложись, Танюш. Я в норме.
— Вот и славно.
Она, удовлетворенно урча, вернулась на свой диван, а я так и пролежала полночи, изучая древесные разводы на потолке, пытаясь дать объяснение тому волнению, которое испытала, изучая тело Ильи, и так и не решаясь позвать его.
Глава 9
Сквозь дрему я почувствовала, что не одна. Приоткрыла немного веки и увидела яркие зеленые глаза.
— Ты вернулся? — одними губами прошептала я.
— Да, милая.
— Не уходи больше.
— Не сегодня.
Это был не тот ответ, который мне хотелось бы услышать, но и его пока было достаточно.
— Хорошо, — промурлыкала я, накрылась повыше простыней и уснула.
Это был большой холодный каменный город. Стук и гром. Люди сновали туда-сюда или шли медленно. Стучали тележки и конские копыта. Запах свежего навоза наполнял морозный воздух, пронизывающий меня до костей. Я не чувствовала ног и поочередно перематывала шарф, единственную теплую вещь, отданную мне халатником, то на ноги, то на руки. Нос отваливался, горло болело, глаза слезились. Погреть обе ладошки было нельзя. Я — мальчик с ручкой.
Мне до боли в суставах хотелось кушать. Хоть чего б ничего. Кажется, последний раз я ела вчера. Деньги халатник отнял, зато за них кинул мне недоеденный кусок хлеба. Сегодня идти обратно — нарваться на побои, ничегошеньки не выпросила.
Я подавила приступ дрожи и бросилась от стены на мостовую, завертелась и завыла заученный текст. Прохожие огибали меня, опускали глаза и, ускоряя шаг, пробегали мимо. Были и такие, кто просто пинал, тут уж важно увернуться и не упасть. При виде тех других, я поспешно опускала взгляд. Им нельзя знать, что я их вижу.
Попытка выпросить монет не дала результата. Ночь совсем опустилась на город. Я спрятала правую руку к шее под шарф и бегом побежала в одну, замеченную в прошлом месяце сторожку. У дядьки третий день запой недельный. А он когда пьет, теряет внимание. Ноги подкашивались от усталости и голода, но я упорно передвигала ими. Наконец, показалось знакомое строение. Я постучала в окошко и спряталась за углом. Кряхтя, матерясь, старый Митька вывалился на улицу и завернул к окну. Я проскользнула внутрь, кинулась к большой корзине с тряпками, залезла внутрь, зарылась с головой, притаилась.
Сторож ввалился внутрь, запер дверь, вновь улегся и через некоторое время захрапел. А я отогревалась в корзине и спала. Мне снился горячий мясной пирог, теплое одеяло, мама ласково улыбалась, гладила меня по голове и приговаривала: "Кушай, Илюш, кушай".
Кто-то вдруг заорал над самым ухом:
— А ну, херок, пошел вон!
Я открыла глаза и села. За окном вовсю сияло жаркое южное солнце, каркали вороны, перекрикивались люди. Сознание медленно возвращалось. Внимательные зеленые глаза обеспокоено изучали мое лицо. Илья нежно сжимал мои запястья.
— Что, девочка?
Я глубоко вздохнула и уставилась на него. Это был не сон. Я снова видела себя Ильей, только сейчас я была… он был ребенком, совсем маленьким и таким взрослым одновременно. Я ужаснулась тому, чему по неизвестной причине стала свидетелем.
— Машенька, ты слышишь? — Илья встряхнул меня за плечи. Я сосредоточилась на его лице и вымученно улыбнулась.
— Да… Да, все нормально. Просто ерунда какая-то снится. Наверное последние дни сказываются.
Из зеленых глаз понемногу стало исчезать беспокойство.
— Не молчи больше так. Хорошо?
— Хорошо, — послушно промямлила я. Теперь, когда сон-видение окончательно отступил я поняла, что сижу у Ильи на коленях. Переживания вечера вернулись и запустили сердце с бешеной скоростью. Я глубоко и часто задышала. От него не укрылась резкая смена моего настроения.
Он просунул одну руку под колени, вторую положил мне под спину и легко, словно я пушинка какая, пересадил на раскладушку. Все это время я не сводила с него глаз.
— Так будет лучше.
Кому будет лучше? В любом случае до того, как я успела спросить, дверь распахнулась.
— Маш, — Таня выглядела взъерошенной. — Уже не спишь? Идем скорее на кухню! Тебе надо это слышать! — не дожидаясь ответа, она убежала. Я поднялась и последовала за ней. Илья остался сидеть на месте.
— Ты не пойдешь?
Он отрицательно покачал головой. Я пожала плечами и помчалась следом за Таней.
За столом сидела бабушка и Алевтина Семеновна. Сестренка стояла, опираясь на кухонную дверь, и сосредоточенно кусала ноготь большого пальца. Я остановилась на пороге и нахмурилась. Что-то и впрямь из ряда вон. Танюха редко грызла ногти. Да чего уж там! Она вообще их не грызла.
— Тамар, Катюша говорит, он кричал на весь дом, выскочил из подъезда на улицу.
— А кто милицию вызвал, то?
— Не знаю. Да не мудрено. Я бы тоже на месте соседей позвонила. Он посреди ночи…
— Э-эх, — покачала головой бабушка и погладила Мурку, нагло расположившуюся на ее хрупких коленях. — Жалко Катеньку. Такой он у нее здоровый, а толку… Все давно к тому шло, — женщина махнула рукой.
Соседка печально взглянула на меня.
— Доброе утро, Машенька.
— Доброе утро!
Я склонилась к сестренке и прошипела ей на ухо:
— Что за мировая печаль? Какая Катенька?
— Макеева. У них сына ночью сначала в милицию забрали, а сегодня выяснилось в психушку. Ты видела, как они дрались, помнишь? — я кивнула. — Вот и после этого, говорят, у него крышу снесло. Кто его знает, может головой двинулся?
Я помнила Коня. И вряд ли забуду. Но в психушку? В душе змеей шевельнулось подозрение.
— Катя не говорит, с чего врач его определил то так?
— Она говорит, бросать его начало из стороны в сторону, будто толкает кто постоянно, наряд приехал, сразу скорую вызвали, а больше ничего не знаю.
Алевтина Семеновна говорила еще что-то. Мне было не до ее слов. Я сжала губы. В уме засела единственная фраза: "будто толкает кто". Как тогда сказал Илья, психом станешь? Или не так? Я тряхнула головой. Какая разница, суть от этого не изменится. Конь стал психом. Случайность?
Я знала ответ.
Нет.
Закусила нижнюю губу и задумалась. Мысли разбегались как напуганные светом тараканы. Усилием воли я заставила их работать. С каждым прожитым часом открывалась иная грань характера и мышления хранителя. Я вспомнила мальчика из недавнего сна, терпящего побои и голод за кусок недоеденного хлеба, вынужденного ночевать в корзине с грязными тряпками. Змея сомнений свернулась в клубок и с шипением растворилась, освободив место совершенно иным эмоциям, суть которых я пока не могла понять. Одно я знала точно: свое Конь заслужил намного раньше нашей с ним встречи, когда не единожды отправлял избитую мать на больничную койку. В то время я знала о Макеевых только из разговоров бабушкиных знакомых и подруг. Теперь я знала его лично, и мне было не жаль. Он сам избрал свой путь.