Даже его противники признавали, что Курбе извлек немалую пользу из изучения старых мастеров. Он говорил, что первой картиной, ставшей для него откровением, был «Ночной дозор», и действительно, это редкий пример великого полотна, написанного с тем же аппетитом ко всем проявлениям жизни, отличающегося той же неизысканностью, что и полотно Курбе. Он продолжал копировать Рембрандта в течение всей жизни. Но главным источником вдохновения для него стала испанская живопись, с которой он познакомился в галерее Луи-Филиппа. Женщина с шалью на его картине словно сошла с полотен севильских мастеров, а загадочная фигура сразу за холстом – один из терпящих муки святых Риберы. Вся огромная комната наполнена отголосками творений Веласкеса: это и охотник с собаками, и нищие, и само ощущение пространства, которое отсылает и к «Менинам», и к «Пряхам». Но поскольку Курбе никогда не бывал в Испании и знал эти шедевры только по гравюрам, его тональность гораздо теплее и ближе к Рибере, чей луврский «Хромоножка» оказал решающее влияние на французскую живопись XIX века. Холодная отстраненность Веласкеса привела бы Курбе в смятение.
Кругозор Курбе вовсе не ограничивался премудростями художества. «Мастерская» была создана между эпохами Бальзака и Флобера и представляется мостом, соединившим эти миры – бальзаковский слева и флоберовский справа. Это подтверждает весьма заносчивое заявление Курбе, что он, единственный из своих современников, сумел посредством живописи самобытно выразить общество того времени. На своем месте в Лувре «Мастерская» представляется последним актом великой драмы французской истории, которая начинается «Клятвой Горациев» Давида, самым ранним манифестом революции, продолжается наполеоновскими авантюрами барона Гро и доходит до кульминации в полотне Жерико «Плот „Медузы“». Эпоха героических деяний закончилась, но властная рука Курбе выводит героев из тени, и мы понимаем, почему Франция до сих пор властвует в интеллектуальной жизни.
Гюстав Курбе (1819–1877). Мастерская художника. Холст, масло. 3,61 × 5,98 м
Создана и подписана в 1855 году, продана из мастерской художника двадцать шесть лет спустя, в декабре 1881-го. Вошла в коллекцию Гаро и Десфоссеса, в 1920-м была приобретена для Лувра.
Боттичелли«Рождество»
Боттичелли. Рождество. Ок. 1500
Картины, изображающие Рождество, часто замечательно подходят для воспроизведения на новогодней открытке. Не таково «Рождество» Боттичелли. Оно – хроника духовной борьбы, пути паломника, наполненного памятью о страдании.
Земля исчерчена энергичными диагоналями. Тропинки изгибаются яростными зигзагами среди скальных стен, их порыв лишь слегка сдержан тремя фигурами на переднем плане («человеки, к коим благоволение»[68], о чем сообщают их трепещущие на ветру свитки), принимаемыми в объятия ангелами. Каждая пара фигур образует угловатую композицию, направление которой спорит с узором земной поверхности. Трещины и складки на скале по сторонам от входа в пещеру – словно копья подступающей армии. Все это создает впечатление угрожающей остроты, напоминает замысловатый механизм, грозящий причинить боль не подчинившему его своей воле. Самое решительное острие устремлено в бровь Девы Марии.
Но над крышей навеса ритм меняется. Тревожная угловатость внезапно заканчивается, хотя благодаря мягкой бахроме деревьев эта смена не кажется чрезмерно резкой, и в сияющем зимнем небе, покрытом золотым куполом, является хоровод ангелов столь светлых, столь свободных в своем экстатическом танце – столь далеких от раздоров мира смертных, – что, увиденные раз, они остаются перед мысленным взором идеальным воплощением небесного блаженства.
Блаженные созданья, слышал я,
Как вы перекликались, в этот час
Смеялось небо, радуясь за вас;
В венке цветочном рад
Я разделить стократ
Всю полноту, блаженство бытия![69]
«Рождество» не та живопись, для наслаждения которой достаточно глаза. Это, в лучшем смысле слова, «литературная картина», которую нужно «читать», медленно разгадывая, в свете всего, что мы знаем про художника и его время; более того, она содержит длинные надписи, которые являются неотъемлемой частью целого. Все это тексты на греческом языке, и, хотя маловероятно, что Боттичелли знал греческий, написаны они его собственной рукой. Это единственная его картина, где слово сопровождает живопись, и, очевидно, здесь его появление было важно для художника.
«Я, Сандро, написал эту картину, – сообщает автор, – в конце года 1500-го, во время, горестное для Италии» – и далее утверждает, что минует время, предсказанное святым Иоанном, и дьявол будет заключен в оковы, и «мы увидим его попранным, как видим на этой картине». На самом деле ничего подобного мы не видим. Здесь есть лишь четыре пронзенных копьями крохотных демонических создания, да и обе эти цитаты из Откровения Иоанна Богослова неточны. Однако общий посыл текста предельно ясен и невольно побуждает нас задаться вопросом: каковы причины, приведшие автора «Весны» и «Рождения Венеры» в столь «апокалиптические» настроения?
Боттичелли. Рождество. Деталь с изображением одного из трех «человеков, к коим благоволение»
Даже в ранних работах Боттичелли присутствует то, что отличает его от других художников того поколения, – духовное напряжение. В то время как его коллеги были озабочены изучением телесного движения, он был сосредоточен на душевных переживаниях. Однако его религиозная страсть причудливо сплеталась с почти болезненной жаждой физической красоты. И когда философы-гуманисты медицейского кружка рассуждали о том, что обитатели Олимпа, даже чаровница Госпожа Венера, имеют потенциал стать символом христианских добродетелей, можно представить себе, насколько их изощренные аргументы пришлись по сердцу Боттичелли. Но как мало это поспособствовало превращению его в язычника! Трудно придумать меньшую степень сходства с легкомысленными, телесными, напоминающими совершенные плоды богами Античности, чем обладают его мятущиеся божества. А потом, в начале 1490-х, тот же патрон, для которого он прежде создал «Рождение Венеры», Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи, заказал ему работу совсем иного рода – грандиозный цикл иллюстраций к Данте.
Флорентийцы XV века изучали Данте во многом подобно тому, как греки V века (на которых они так были похожи) изучали Гомера – как источник знаний, поучений и религиозного наставничества. Годы, проведенные Боттичелли за этим занятием, должны были оказать глубокое влияние на его образ мыслей, и именно в рисунках на сюжеты Данте впервые обнаруживается бестелесная легкость его поздних работ. Это самые «ориентальные» произведения западного искусства. Они созданы одним лишь чистым контуром, который парит и танцует с тем же пренебрежением к субстанции, какое можно видеть в иллюстрациях XIII века к «Повести о Гэндзи». Завоеванное огромным трудом знание законов перспективы – а Боттичелли был ее признанный мастер – здесь не востребовано, и фигуры разбрызганы по страницам, будто иероглифы священного текста.
Боттичелли. Деталь иллюстрации к «Чистилищу» Данте, XXXIII. 1490-е
Некоторые из этих «восточных значков» проникли и в «Рождество». Но в сравнении с росписями буддийского монастыря Аджанта как сложен их рисунок, как устрашающе и убедительно их послание! Этот образ радости и любви творится не в процессе мирного созерцания, как буддийские изображения, но из разделенного бедствия.
Пережитое Боттичелли в 1490-х могло бы сломить и более сильный дух. Патрон и близкий друг художника Лоренцо ди Пьерфранческо был врагом Савонаролы. Однако брат Боттичелли Симон, с которым он жил под одной крышей, – рьяным сторонником монаха, и не приходится сомневаться, что и сам Боттичелли не смог устоять перед властной мощью этого высокого, полного яростной одержимости голоса, повергшего всю Флоренцию в состояние истерии. В 1497 году его патрон был принужден отправиться в изгнание; в 1498-м тело Савонаролы сгорело на костре на Пьяцца делла Синьория, и ни один город Италии не мог чувствовать себя в безопасности перед лицом грозных французских армий на подступах. К 1500 году Италия пребывала в такой беде, что и самые прагматично настроенные умы невольно обратились к поиску спасителя, в роли которого, однако, не видели Князя Мира – Христа. Тревогу вселяли и менее реальные беды. Два намека на апокалипсис в текстах Боттичелли напоминают нам, что незадолго до 1500 года – полумиллениума – разразилась эпидемия ужаса перед грядущим концом света: подобная поразила умы пятью столетиями ранее, да и теперь мир не вполне излечился от этого страха, как мы видим в свете грядущего 2000 года. Ночная тьма, предшествовавшая благодатному утру Боттичеллиева «Рождества», должна была казаться особенно непроглядной.
Боттичелли. Рождество. Деталь с изображением ангельского хоровода
«Рождество» во многих аспектах архаичная работа. Под влиянием речей Савонаролы, порицавшего реализм, Боттичелли изображает фигуры Богоматери и младенца Христа более крупными по сравнению с второстепенными персонажами – подобно тому как это делали византийские мастера. Он не стремится создать иллюзию пространственной глубины и помещает крытое соломой прибежище Святого семейства в центре сцены, фронтально к зрителю. Фигуры на переднем плане отмечены той же архаичной плоскостностью, словно, будь они объемными, сцена обрела бы чрезмерный оттенок смертности. Но Небеса не нуждаются в подобной предосторожности, и фигуры ангелов далеко не архаичны. Рёскин счел их абсолютно греческими; и в самом деле, их вздымающиеся одежды и запрокинутые головы заимствованы у менад из IV века. Он также назвал их «безликими», имея в виду, что отвел взгляд от их лиц, более не прекрасных. Пуританские воззрения Савонаролы побудили Боттичелли отказаться от физической красоты, которую он еще считал уместной при изображении блаженных духов Данте. Привычка к чувственному наблюдению, которое лежит в основании его поразительного мастерства рисовальщика, все еще при нем, и рисунок тонких ангельских рук выполнен с явным наслаждением. Но их скрытые драпировкой тела столь же нематериальны, как фигуры византийской живописи. Менее сладострастного танца не найти во всей истории искусства. Если мы захотим присоединиться к нему, это окажется под силу только нашему духу; и, летя по кругу в завихрениях воздуха от развевающихся складок ангельских одеяний и их трепещущих крыльев, слегка медля возле магических композиций из корон и пальмовых ветве