Мэри кивнула на малого лет тридцати, который сидел один за столом подле двери; напротив него на другой стороне стола еще стояли неубранные остатки чьей-то трапезы. Был он высок, изящной наружности, но уж какой-то чересчур бледный и хрупкий – казалось, сильный порыв ветра его сломит. Волнистые каштановые волосы и розовые щеки придавали ему почти девичью красоту. Мне он был знаком по тем вечерам, которые я проводила с его знакомцами. Я, в свою очередь, сделала знак Тристану.
И тут Тристан начинает завоевывать мое доброе мнение. Ибо приступает он к сэру Эдварду с видом разом почтительным и развязным, чуть сгибает одно колено, склоняет голову, снимает шляпу и опускает к правой ноге, целует себе левую руку, молвит: «Дай вам Господь доброго дня, милорд» – и тут же застывает, точно каменный, в ожидании, когда сэр Эдвард его заметит.
Сэр Эдвард поднимает взгляд от бараньего пирога, смотрит на Тристана и, возможно, не хуже Мэри отмечает его мужское пригожество.
– Приветствую, сэр, – молвит он, не зная, какого Тристан звания, потому как по его сборному платью этого не угадаешь.
– Нижайше прошу снисхождения, милорд, – говорит Тристан так, будто и не из эпохи и краев, где не ведают гнета английской знати. – Я солдат удачи с острова Мэн и молю вас о милости.
Сэр Эдвард не велит ему убраться прочь, так что Тристан продолжает довольно твердым голосом:
– О вас говорят как о друге графа Камберлендского, с коим я желал бы свести знакомство, но не имею способа быть ему представленным.
– А сами вы кто, сэр? – спрашивает сэр Эдвард любезно, продолжая внимательно его разглядывать.
– Я зовусь Тристан Лионс, и я авантюрьер с острова Мэн, недавно возвратился с Явы.
– Авантюрьер? – переспрашивает сэр Эдвард в некоторой растерянности, затем любезно указывает на стул напротив себя. – Прошу садиться. Какое у вас дело до графа?
– Сэр, на Яве я свел знакомство с людьми графа Камберлендского и услышал от них о некоем выгодном предприятии, управление коим поручено графу, его олдерменам и рыцарям.
– Да, Ост-Индская компания, – отвечает сэр Эдвард.
– Истинная правда, милорд. Все мои друзья в дальних краях, и я не успеваю написать им и попросить рекомендаций до того, как граф отрядит сэра Джеймса Ланкастера в следующее плавание. Я был бы премного вам обязан, если бы вы сочли возможным меня представить. Я не могу измыслить лучшего вложения для полученного мною наследства.
Тут я чуть не расхохоталась, ибо Тристан говорил без всякого чувства, а так, будто он вырезан из торфа и лишь наполовину оживлен. Но далее, Ваша милость, он принялся расписывать яванский перец в таких выражениях, что, ей-ей, у меня потекли слюнки, хоть я этой пряности в жизни во рту не держала. И я, зная его истинное намерение, только дивилась ловкости, с какой он это намерение скрывает и ведет речь так, будто и впрямь хочет вложиться в предприятие графа Камберлендского, а не склонить к тому сэра Эдварда.
Сэр Эдвард говорит, он-де сожалеет, но сэр Джеймс отплыл еще в апреле, а Тристан просит его извинить и спрашивает, нельзя ли все же как-нибудь вложить средства в следующую экспедицию?
Затем он продолжает и, будто бы просто размышляя вслух, принимается расписывать чудеса Ост-Индии. Особливо он восхваляет пряности под названием куркума и шафран, которые идут на ласкающую взор желто-рыжую краску для шелка и хлопка – и ту и другую ткань в изобилии производит Ост-Индия. И сэр Эдвард ловит каждое слово, а затем говорит, что он-де и сам склоняется к тому, чтобы поговорить с графом о подобном вложении, а если Тристан придет снова дня через два, то он, сэр Эдвард, охотно ему ответ графа передаст. Тристан рассыпается в благодарностях, превозносит сэра Эдварда так, будто сэр Эдвард – король, а он, Тристан, крестьянин, и так продолжается до тех пор, покуда я (не получив за все время ни одного взгляда от сэра Эдварда), не увожу его из таверны.
Однако прежде Тристан, к самой моей чувствительной признательности, успевает шепнуть сэру Эдварду, что в Тиршитской пивоварне, в Саутуарке, можно найти наиприятнейшие тайные утехи.
– Ловко ты обстряпал свое дельце, – молвила я, когда мы шли назад к реке. – Отчего ты заговорил про краску для ткани? И отчего это его так зацепило?
– Он обручен с одной фрейлиной, – сказал Тристан. – Мы изучали ее портреты. Она очень любит этот оттенок, которого трудно добиться английскими или даже европейскими красителями. Женятся они, похоже, не только по расчету, но и по любви, и я предположил, что, коли так, он должен знать ее вкусы, а также захочет ей угодить. Сдается, я угадал верно.
– Да, – согласилась я. – Хоть и не по такой любви, чтобы отказаться от тайных утех. Так что благодарствую.
– Мне подумалось, это наименьшее, чем я могу отплатить за потраченное тобой время.
Мы шли узеньким проулком к широкой улице. Тристан мог бы пропустить меня вперед и тогда, возможно, все обернулось бы иначе. Однако для него разговор, видать, был так важен, что он хотел непременно идти бок о бок, заглядывая мне в лицо. Он пытался втиснуться в проулок, для двоих чересчур узкий, и при этом задел – я не хочу сказать толкнул, просто чуть коснулся плечом – щегольски разодетого говнюка, который подпирал стену и сосал длинную трубку. Физиономия у него была длинная и унылая – небось не получил аудиенции у старухи Елизаветы, как сулила ему маменька. Тристан ничего не заметил, но я краем глаза видела, что говнюк глянул на него пристально.
– Я буду рада завязать с тобой деловые отношения, Тристан Лионс, – молвила я. – Чай, мы оба с тобой можем быть друг другу полезны. Так что будешь в Саутуарке, заглядывай.
Он не ответил, только посмотрел мне в лицо. А я посмотрела на него, ибо мне нравилось любоваться его пригожими чертами. Но в то же время я через плечо покосилась на щегольски разодетого говнюка, который отлепился от стены и теперь мерил моего спутника взглядом.
Я крепко взяла Тристана под руку и потянула прочь.
– Что такое? – спросил он, озираясь.
Когда мы отошли достаточно далеко от щеголя, чей нездоровый интерес Тристан только что привлек, я молвила:
– Любопытствую, о чем ты думаешь.
Как вы догадались, сударыня, я желала вызнать, известно ли Тристану про Нити и все прочее.
– Показался ли я тебе знакомым, когда ты впервые меня увидела?
Значит, да. Что-то он знал.
– Не будем зря тратить слов, – молвила я. – Тот, кто тебя перенес – тот, кто измыслил весь этот план, – отлично знает, что не довольно совершить что-либо в одной лишь Нити. Оттого-то ты и готовился. Учился произносить мое имя. Смотрел на картины и примечал, какого там цвета ткани.
– Бесполезно было бы это отрицать, – ответил он, кивая точеным подбородком.
– В это самое мгновение я во многих других Нитях иду с тобой по той же улице и веду ту же беседу.
– Да, насколько я понимаю.
– Верно ты понимаешь, и для меня не великий труд просновать в те Нити – или снайхе, как называем мы их на моей родине – дабы встретить тебя там и вновь насладиться твоим приятным обществом.
– Я желал бы этого всей душой, – ответил он. – Есть ли здесь и другие, с кем я мог бы работать?
– Не наглей, любезный. Давай прежде посмотрим, можешь ли ты быть полезен мне, а дальше я решу, захочу ли тобой делиться.
– Коли ты будешь моей союзницей, это вполне возможно. Подумай, что я могу тебе предложить.
– Подумаю, – заверила я. – Уже думаю. А покамест, коли у тебя есть толковая ведьма, скажи ей, пусть на другой раз перенесет тебя во вчерашний день.
– А что?
– Сегодня понедельник. Явись ты вчера, все были бы на воскресной службе. Не то что я против видеть тебя голым в моей каморке при всяком твоем посещении, но тебе же проще, коли это будет происходить без лишнего шума.
– Ты готова пропустить службу, чтобы меня встретить?
– Если заплатишь за меня штраф за непосещение церкви в воскресный день, – сказала я и, поскольку он вроде бы задумался, продолжила: – Нет, дорогой, не могу. Мне нельзя уклоняться от религиозного долга, и без того подозрительно, чего это я, ирландка, поделываю здесь, в то время как Ирландия с оружием в руках поднялась против англичан. Но ты ни к одному приходу не приписан, так что тебя на службе никто не хватится. Явись в воскресенье. Где лежат рубахи и подштанники, ты уже знаешь, так что оденься и жди меня.
Мы шли по Кинг-стрит к Уайтхолльской пристани, где я рассчитывала взять лодку. Отлив уже закончился, так что лодки шли на восток без всякого труда. Я замедлила шаг и огляделась.
И тут кто-то сильно толкнул меня сзади.
Я покачнулась, мой башмак зацепился за прореху в нижней юбке, и я рухнула на колени. Тристан куда проворнее, нежели я ждала, подхватил меня и поднял на ноги. Но при этом он оттолкнул грубияна, из-за которого я чуть не растянулась посреди улицы. К тому времени как я пришла в себя, грубиян уже развернулся к Тристану, и я узнала в нем давешнего говнюка.
Щеголь этот, почти такой же худосочный, как сэр Эдвард, тут же отступает на шаг, берется за рукоять шпаги и вытаскивает ее из ножен примерно на два пальца. Люди, идущие к пристани и с пристани, огибают его чуть подальше, но в остальном продолжают спешить по своим делам.
– Мерзавец! – гневно восклицает щеголь. – Как ты посмел так грубо ко мне прикоснуться?
Тристан замирает.
– Доброго вам дня, милорд, прошу извинить мою неловкость.
– Как скоро вы объяснитесь, возможно, извиню.
Тристан моргает, затем говорит:
– Дама, которую вы чуть не сбили с ног, моя сестра. Коли изволите, я предпочел бы разойтись миром.
Щеголь изумленно смотрит на Тристана и хохочет ему в лицо.