Несколько минут, проведенных слитно с органами управления, и вот наша «банька» с шумом катится по все еще ровной ВПП 03 аэропорта Нижневартовска.
Старшая передала много хороших слов от пассажиров, благодарных за ночь, проведенную вместе. Это точно не может наскучить, положительная оценка твоей работы всегда вдохновляет. Старый слоган авиакомпании «Сибирь» гласил: «Мы летаем для вас». Однажды, еще на Ту-154, мы, пилоты, поблагодарили проводницу за ее работу, и она нашла что ответить: «Да ничего особенного, мы же летаем из-за вас!» Тогда это показалось очень смешным.
Мне очень приятно, когда проводник передает благодарности от пассажиров. Я чувствую глубокое профессиональное удовлетворение от того, что работа моего экипажа им понравилась. Наверное, я не смогу стать «грузовиком» именно поэтому – мне очень важна подобная эмоциональная «надбавка за вредность»!
Что касается поразивших мой взгляд «заливных лугов», то заправщики поведали моему пионеру… простите, второму пилоту байку: мол, на территории дач нашли залежи нефти, поэтому в Новосибирске (м-да?!) спустили воду на плотине, специально (!) подняв уровень воды и затопив местные дачи.
Зачем? А для того чтобы от них отказались владельцы и за гроши продали нефтяной компании.
– У нас одна женщина в возрасте неважно себя чувствует. Бледная, как мел, но говорит, что ей в любом случае надо лететь в Москву.
Утро перестает быть томным.
Мы уже практически готовы к вылету, и новость, озвученная взволнованным бригадиром проводников, едва не выбивает из колеи.
Здоровье и полеты не всегда совместимые вещи. Точнее, всегда не совместимые. К сожалению, хватает случаев, когда в полете ни с того ни с сего умирали, казалось бы, очень молодые и внешне здоровые люди. И даже пилоты… Даже российские пилоты, накануне прошедшие приснопамятный российский ВЛЭК, бессмысленный и беспощадный, иногда в полетах умирают.
Вот что тут поделать? Как оценить степень «неважно себя чувствует»? Задаю напрашивающийся вопрос:
– Доктор не требуется?
Пожимает плечами:
– Утверждает, что нет. Что это у нее бывает в полетах. Говорит, что ей очень надо лететь.
– Хорошо. Будьте повнимательнее с ней. Если что – сразу докладывайте!
Запускаем двигатели. Просим разрешение на выруливание. Начинаем движение. В голове рой мыслей: «Правильно ли я поступаю? Может, надо было вызвать врача?» Проруливаем метров двести… Звучит сигнал вызова из салона:
– Денис Сергеевич, этой женщине что-то совсем плохо, просит разрешения где-нибудь прилечь… Но при этом она категорически отказывается от того, чтобы остаться в Нижневартовске, говорит, что ей очень нужно в Москву!
Вот ведь напасть! Вот она, ситуация, в которой командиру надо принимать решение. Причем после таких противоречивых, взаимоисключающих фраз: «совсем плохо» и «надо лететь».
Раздумываю недолго. Пока мы на земле, есть возможность зарулить обратно на стоянку, что и докладываю диспетчеру. Сам докладываю – сейчас не та ситуация, когда надо использовать неопытного второго пилота для передачи собственных мыслей. Объясняю, что у нас больной пассажир на борту, нам требуется возврат на стоянку и помощь врача.
Заруливаем, выключаем двигатели. По громкой связи в салон объясняю ситуацию пассажирам. Закончив, кладу микрофон, отстегиваюсь:
– Сереж, пропусти, пожалуйста. Там потребуется мое присутствие.
Сергей встает, поднимает свое кресло, складывает. Сторонится, пропускает меня, я протискиваюсь (ох и тесная все же у «бобика» кабина!) и выхожу в салон. И сразу же удивляюсь тому, что эта женщина все еще сидит в экономклассе.
К сожалению, даже опытные старшие бортпроводники не всегда соображают молниеносно: ведь было бы куда лучше пассажира посадить впереди, на сиденье бизнес-класса, – и места больше для помощи врачам, и любопытных глаз поменьше.
А с другой стороны, не в молниеносности дело – проводников дюже наказывают за появление пассажиров из эконома в бизнесе. Поэтому подобное решение им, скорее всего, и не придет в голову.
Беру грех на свою душу, даю команду пересадить.
Женщина, 58 лет. Действительно бледная, выглядит напуганной. И слабым голосом твердит, что ей очень надо в Москву… На память приходит бородатый анекдот про еврея и его попугая, пытающихся пройти таможенный пограничный контроль: «Хоть чучелом, хоть тушкой, но надо валить, Изя!»
Медперсонал приезжает быстро. Правда, я надежд не питаю. Максимум, что они сделают, – это то, что я и сам могу: посмотреть на человека и измерить давление.
Это они и делают. Давление 90 на 60.
Говорю «медицине»:
– Мне нужно ваше заключение о том, может или не может данный пассажир быть допущен к перелету.
И я совсем не удивлен полученному ответу. Прибывшие к нам на борт специалисты к подобным заключениям не допущены![106] Они и не врачи вовсе, а фельдшеры. Мол, чего с нас взять? Но доверительно предлагают пассажирку с рейса снять.
Я разговариваю с женщиной. Выясняется, что она буквально вчера выписана из больницы. У нее было что-то связанное с ишемией сердца. Смотрю на женщину, она на меня, и в ее глазах я отчетливо вижу неподдельный ужас. Женщина скороговоркой шепчет:
– Поймите, мне очень, очень надо в Москву! Я сама врач, я приняла нужное лекарство, мне уже становится лучше. Пожалуйста, мне очень надо в Москву, мне надо лететь в любом случае. Я… я не могу остаться…
И что я должен сделать? Если она умрет в полете, я пойду под суд. А если ее не взять – где гарантия, что она на земле не умрет только потому, что ей очень нужно было в Москву, а ей отказали?
– Вы понимаете, что перелет связан с риском? Высота в кабине будет порядка двух с половиной километров. Может, вам лучше попробовать добраться до Москвы на поезде?
Трясет головой:
– Нет, я не могу, мне надо очень срочно в Москву. Пожалуйста! У меня все с собой, я сама врач, я дотерплю. Мне очень нужно в Москву…
Если кто считает, что работа командира воздушного судна заключается в умении красиво пилотировать, то он сильно заблуждается. С пилотированием сможет справиться второй пилот, и некоторые даже заткнут за пояс многих командиров в этом деле. Настоящая же работа КВС, его боль и ответственность – решения. Решения в неоднозначных ситуациях, которые в зависимости от новых, прежде не учтенных факторов, могут оказаться неправильными. Решения, от которых зависят дальнейшие обстоятельства. Но в первую очередь – жизни!
Если для ситуации есть правила, решения принимаются в строгом соответствии с документами. Это самые простые из решений. Надо всего лишь знать правила и документы – и соблюдать их, конечно же.
Но правил при всем их разнообразии слишком мало, чтобы они могли регламентировать саму жизнь. Поэтому многие решения, особенно в нестандартных ситуациях, принимаются на каком-то духовном, подсознательном, интуитивном уровне. Принимая решение, командир берет на себя всю ответственность за последствия. Каждому КВС хотелось бы, чтобы ситуаций, требующих принимать сложные решения, было поменьше… но они, увы, случаются довольно часто. И ладно, если они связаны с полетными ситуациями: обход гроз, вылет с какой-либо требующей раздумий, но допустимой неисправностью самолета…
Сейчас ситуация куда сложнее обхода гроз. Речь идет о здоровье человека. О жизни!
Можно высадить больную женщину, и «всего-то делов!» Но…
Я гляжу на ее состояние и отчетливо понимаю: если я сниму ее с рейса, то подтолкну к инфаркту гораздо надежнее, чем если разрешу лететь. Если я оставлю ее в Нижневартовске и с ней случится инфаркт на земле, я не понесу никакой ответственности, даже если случится непоправимое. Ответственность будет лежать на местных медиках. Если же я возьму ее в полет, и инфаркт случится на борту воздушного судна, и, не дай бог, она умрет – я пойду под суд.
Вот такие два варианта.
Глаза пассажирки с мольбой глядят на меня, и я осознаю, что не могу оставить ее в Нижневартовске.
– Хорошо. Но нам нужно соблюсти формальности. Пожалуйста, напишите расписку в том, что вам разъяснены риски и вы как врач в состоянии контролировать свое самочувствие и берете на себя ответственность за свое здоровье.
Эта расписка мало что даст, случись что. Но мне так спокойнее. По аналогии с любимой фразой Василия Васильевича Ершова, я «поставил обтекатель». Слабенький такой, но поставил.
Фельдшеры нескрываемо рады такому развитию событий – им совершенно не хочется возиться с пациентом, то есть брать ответственность на себя. А нам от того, написала женщина расписку или нет, разницы немного, ведь слишком «официально» все получилось: возврат на стоянку из-за состояния здоровья пассажирки, вызов скорой, затем принятие ее к перелету, вылет… Если вдруг что случится с женщиной, расписка роль сыграет небольшую. Да, пожалуй, вообще никакую не сыграет.
Но если женщину оставить здесь… Боюсь, непоправимое случится раньше.
Я беру ее в полет.
– Вы полетите в бизнес-классе. Пожалуйста, если вы почувствуете недомогание – не стесняйтесь, я прошу вас, обращайтесь к проводникам. Не терпите!
Подумав, мягко добавляю:
– А если ваше плохое самочувствие как-то связано со страхом летать, то, пожалуйста, не надо бояться. Я вам лично обещаю – все будет хорошо!
Женщина смотрит на меня с благодарностью. Возникшую в голове мысль: «Сцена как голливудском фильме!» – отмахиваю, это столь же неуместно, как появление православного мужчины в женской бане в центре саудовской Медины. Надо долететь до Москвы и привезти весь списочный состав целым. То есть выполнить обещанное.
Закрываем двери, запускаем двигатели. Умудряемся опередить «Ютэйр», который начал запуск на полминуты раньше. А может, и они нам подсобили намеренно, наблюдая катавасию с возвратом на стоянку. В любом случае спасибо, ребята, что дали нам возможность улететь чуть пораньше!
Взлетаем. Даю Павлу попилотировать на руках по максимуму, без набивших оскомину «one thousand – autopilot on»